Странствия Лагардера

Пораженный смелостью и благородством Лагардера, Фи­липп Орлеанский, словно вспомнив о своих рыцарственных предках, ринулся на помощь шевалье.

За ним следовали сановники и вельможи, присутствовавшие на заседании семейного суда.

– Никого отсюда не выпускать! – приказал регент. – Окружить кладбище гвардейцами! – А затем позвал: – Лагардер! Лагардер!

Если бы помощь пришла на четверть часа раньше, Гонзага и его сообщники оказались бы в западне. А Анри де Лагардер в одежде смертника преклонил бы колени перед алтарем вместе с Авророй де Невер в подвенечном платье, и никто не смог бы разлучить тех, кого соединил Господь.

Но теперь было слишком поздно! Филипп Орлеанский уже не мог вершить правосудие – Гонзага спасся вместе со своей бандой. Он бежал, унося добычу, которая прежде не давалась ему в руки, и Лагардеру предстояло начать все сначала!

– Я здесь, монсеньор, – отозвался шевалье с поклоном. В глазах его стояли слезы.

– Где мадемуазель де Невер?

– Похищена принцем Гонзага… ее везут в Испанию под охраной его сообщников, которых я убью вместе с ним.

Едва он произнес эти слова, как раздался крик, полный не­выразимого отчаяния:

– Аврора! Аврора! Дочь моя!

Поразительно, но принцесса Гонзага только сейчас узнала о том, что произошло. Словно обезумев, она выбежала из церкви и упала на руки президента де Ламуаньона [10] , лишившись чувств. Над ней склонился ее духовник, так и не снявший сво­его торжественного облачения.

– Я сама возложила на нее венок из флердоранжа, – прошептала несчастная мать, открыв глаза, – я готовила ее к радости и счастью. Неужели муки наши не кончились? Неужели Господь не сжалится надо мной? Как же это случилось, маркиз?

10

Гийом де Ламуаньон, канцлер Франции при Людовике XV, отец известного поэта Малерба.

Шаверни, шатаясь, приблизился к принцессе.

– Сударыня, – сказал он, – высокочтимая кузина… Я сдержал слово. Трусы обошли стороной мою шпагу… Но моей крови оказалось недостаточно, чтобы спасти мадемуазель де Невер!

Белые цветы померанцевого дерева, венок из которых является тра­диционным украшением невесты.

– Он храбро сражался! – единодушно подтвердили Кокардас и Паспуаль.

Маркиз, поклонившись, отошел и бессильно привалился к стволу кипариса.

Он был так бледен, что регент послал за придворным хи­рургом, чтобы сделать раненому перевязку.

Принцесса Гонзага постепенно овладела собой; но лицо ее вновь застыло в скорбной неподвижности, заставляющей вспом­нить мраморную статую. Удар был настолько силен, что у лю­бой другой женщины вызвал бы потоки слез и бессильное отчаяние. Она же не пролила ни единой слезинки. На застыв­шем лице ее жили, казалось, одни глаза, но в них больше не светилась покорность судьбе, как в былые времена, в них свер­кала ярость тигрицы, защищающей детенышей.

– Монсеньор, – сказала она, протягивая руку, – здесь рядом гробница Филиппа Лотарингского, герцога Неверского… Я хочу преклонить перед ней колени, дабы отринуть навсегда – перед вами и перед всеми – имя принца Гонзага… С этого момента я вновь становлюсь герцогиней Неверской!

Регент лишь поклонился в ответ.

По-прежнему держа в руках факел, он шел рядом с Лагардером – нахмурившись, с омраченным челом, что было пора­зительно для человека, чья жизнь была посвящена лишь удовольствиям и наслаждениям.

Аврора де Кейлюс опережала их на несколько шагов.

У подножия статуи герцога Неверского она опустилась на колени и несколько секунд молилась про себя. Затем она под­нялась, исполненная холодной решимости.

– Перед людьми, – сказала она, – я была женой Фи­липпа Мантуанского, принца Гонзага! Перед Господом я всегда была безутешной и верной супругой Филиппа Лотарингского, герцога Неверского! Да будет навеки проклято имя Гонзага! Отвергаю его и предаю позору! Молю сына моего, шевалье Анри де Лагардера, привести к этой гробнице, по доброй воле или насильно, принца Филиппа Гонзага и умертвить убийцу там, где покоится жертва.

Присутствующие с трудом сдерживали волнение. Лагардер опустился на одно колено и преклонил обнаженную шпагу к но­гам принцессы.

– Сударыня, – сказал он, – матушка! С Божьей по­мощью я отыщу вашу дочь, клянусь вам в этом! Клянусь так­же, что Невер будет отомщен.

– В день, когда это произойдет, – ответила та, что же­лала отныне носить имя герцогини Неверской, – наследница дома Неверов станет мадам де Лагардер, если его королевское высочество разрешит это.

Шевалье, поднявшись на ноги, крикнул звенящим голосом:

– Коня! Монсеньор, прикажите дать мне коня!

ЧАСТЬ 1 Испанская дорога

I. ЖИВОЙ ВЫКУП

Около полуночи по испанской дороге при свете луны беше­но мчались всадники.

Стоял сентябрь 1718 года.

Погода была прекрасной, на дорогах лишь изредка встреча­лись рытвины и ухабы, так что лошади могли показать все, на что способны.

Они неслись в ночи под мертвенно-бледными лучами с та­кой быстротой, что при взгляде на них вспоминалась скачка Смерти, описанная в старых немецких легендах.

Немногие крестьяне, еще бодрствовавшие в этот час, с со­дроганием осеняли себя крестом, а разбойники, которые в те времена отправлялись на промысел лишь в сумраке ночи, усту­пали дорогу, заранее отказавшись от намерения напасть.

Впрочем, то были люди благоразумные: жизнь, полная тре­волнений, давно научила их действовать наверняка, избегая ма­лейшего риска.

Всадники делились на два отряда – беглецов и преследо­вателей.

Первая группа заметно уступала в скорости второй из-за кареты, катившейся посередине; по всему было видно, что вскоре оба отряда сойдутся в жестокой битве, ибо разделяло их не более чем три лье [11] .

11

Французская единица длины; сухопутное лье равно 4,444 км.

Ставкой в этом сражении, несомненно, была карета, ради которой беглецы все поставили на карту; окружавшие ее всад­ники держали в руках обнаженные шпаги.

Это были дворяне, привыкшие щеголять в роскошных при­дворных нарядах. Сейчас, однако, все они были экипированы по-походному, из чего следовало, что к путешествию своему – или, точнее говоря, бегству – они приготовились заранее. Об этом, кстати, свидетельствовало и то, что подставы для них были приготовлены вплоть до Байонны [12] .

12

Город на юго-западе Франции, у побережья Бискайского залива.

Их было восемь человек; они мнили себя храбрецами и по­лагали, что имеют на это основания.

Весь Париж знал их имена, титулы, шпаги и любовниц.

Час назад стало также известно, что отныне они преврати­лись в изгнанников и что им надолго закрыт доступ не только ко двору, но и в само королевство.

Сами они еще не ведали о последних распоряжениях регента Филиппа Орлеанского, но, похоже, догадывались о своей уча­сти, ибо на лицах их можно было прочесть все что угодно, кроме радости.