Странствия Персилеса и Сихизмунды

Представители власти отправились обыскивать дом, и ко мне вернулось покинувшее было меня присутствие духа. Сеньора велела унести бесчувственное тело сына и облечь его в саван и распорядилась насчет похорон, прибавив, что она желает остаться одна, ибо не расположена выслушивать утешения и соболезнования, с коими бесчисленные родственники, а также друзья и знакомые уже спешили к ней.

Отдав эти распоряжения, она призвала к себе служанку, которая, как видно, пользовалась у нее особым доверием, шепнула ей что-то на ухо и, приказав затворить за собою дверь, отпустила. Служанка так и сделала, после чего сеньора села на свое ложе и, дотронувшись рукою до ковра и, как мне тогда показалось, коснувшись моего сердца, — отчего оно еще пуще забилось в груди, обнаруживая все признаки охватившего его страха, — тихим и печальным голосом молвила:

«Человек! Кто бы ты ни был, теперь ты видишь, что ты отнял дыхание груди моей, свет моих очей и опору моей жизни. Но как я уразумела, что вины за тобою нет, то и хочу я, чтобы данное мною слово преобороло во мне жажду мести. Когда ты вошел сюда, я обещала тебя спасти, — итак, во исполнение моего слова, делай, что я тебе скажу: закрой руками лицо, дабы я, нечаянно подняв глаза, его не запомнила, выходи из своего заточения и следуй за моей служанкой, которая не замедлит сюда прийти, — она выведет тебя на улицу и вручит сто золотых, кои помогут тебе скрыться. Тебя здесь никто не знает, на тебе нет явных улик, — так приди же в себя, ибо чрезмерное волнение всегда выдает преступника».

В это время появилась знакомая мне служанка. Закрыв лицо рукою, я вышел из-за ковра, пал в знак благодарности на колени, многократно облобызал ножку кровати, а затем молча последовал за служанкой, и она, так же молча, взяла меня за руку и через потайную садовую калитку ощупью вывела на улицу.

На улице я первым делом вытер шпагу, а затем, совершенное храня спокойствие, пошел по городу, случайно вышел на главную улицу и, узнав мою гостиницу, вошел туда с таким видом, точно со мной не происходило никаких событий — ни радостных, ни печальных. Хозяин гостиницы сообщил мне о несчастье, только что постигшем одного кавальеро, которого кто-то убил, и долго распространялся о том, сколь знатного он роду и сколь заносчивый был у него нрав, чем, как полагал хозяин, и воспользовался некий тайный его недруг и нарочно вывел его из себя.

Всю ночь я благодарил бога за оказанную мне милость и восхищался благородным поступком доньи Гьомар де Соза (так, по полученным мною сведениям, звали мою благодетельницу), равно как и необычайною твердостью истинно христианской ее души, а утром вышел к реке и обнаружил полную народа лодку, которая должна была доставить людей в Санжоан к отходу большого корабля, отбывавшего к Ост-Индским островам. Я возвратился в гостиницу, продал хозяину своего коня и, устремив все свои помыслы к единой цели, снова вышел к реке и сел в лодку, а на другой день я уже выходил из гавани на большом корабле, который, поставив паруса, шел в желаемом направлении.

Пятнадцать лет пробыл я в Ост-Индии — в рядах храброго войска португальского, и там со мною происходили разные случаи, из которых какой-нибудь сочинитель мог бы составить занятную и правдивую повесть, в особенности же из тех подвигов, что совершали там непобедимые португальцы, которым подобает за них хвала ныне и присно и во веки веков. Появилось у меня там немного золота, жемчугу, завелись и кое-какие вещицы небольшого веса, да зато большой ценности. Когда же мой начальник собрался в Лисабон, я, воспользовавшись случаем, возвратился вместе с ним в Португалию, в Лисабоне же я положил возвратиться на родину, посетив предварительно самые лучшие и самые главные города Испании. Я обратил в деньги мои сокровища, ту же часть денег, которой, по моим подсчетам, должно было хватить на путевые издержки, — в чеки, и первым делом я направил путь в Мадрид, куда только что прибыл тогда со своим двором великий король Филипп Третий [40] . Однако ж судьбе, как видно, надоело вести корабль моей удачи с попутным ветром по морю жизни человеческой, и она устроила так, что корабль этот сел на мель, а дело было так: прибыв вечером в Талаверу, — это отсюда недалеко, — я остановился на постоялом дворе, который оказался для меня не постоялым двором, но гробницей, ибо там я нашел гробницу для своей чести.

40

…король Филипп Третий (1598—1621) — сын и преемник Филиппа II. Упоминание Филиппа III, сопоставленное с упоминанием о том, что год, в который происходит действие романа, является годом юбилейным, позволяет отнести события «Странствий Персилеса и Сихизмунды» к 1600 году.

О всемогущая сила любви! Я разумею любовь безрассудную, скороспелую, сладострастную и нечистую. С какою легкостью ты сокрушаешь мысли благие, намерения добрые, стремления благоразумные! Так вот, во время моего пребывания на постоялом дворе туда как-то раз случилось зайти девушке лет шестнадцати — по крайней мере, я столько дал ей на вид, впоследствии же я узнал, что ей двадцать два года; она была в одном платье, хотя и дешевеньком, но очень чистом, и когда она прошла мимо меня, то мне показалось, что на меня пахнуло цветущим майским лугом, а для меня этот запах слаще запаха всех ароматических веществ, коими славится Аравия. Эта самая девушка подскочила к слуге, молодому малому, и, что-то шепнув ему на ухо, с громким хохотом выбежала на улицу и скрылась в доме напротив. Малый кинулся было за ней, но не догнал — он успел только так огреть ее по спине, что она едва устояла на ногах. Увидевши это, служанка постоялого двора в сердцах сказала малому:

«Как тебе, ей-богу, не совестно, Алонсо? Луиса такого обхождения не заслуживает».

«Жив буду, я ее еще и не так отделаю, — отозвался Алонсо. — Ты, моя дорогая Мартина, прикуси язычок: таких бесстыдниц нужно учить не только что тумаками, а и пинками и чем ни попадя».

С последним словом малый удалился, оставив меня наедине с Мартиной, и тут я ее спросил, кто такая эта Луиса и замужем она или нет.

«Нет, пока еще не замужем, но, наверно, скоро выйдет вот за этого самого Алонсо, — отвечала Мартина. — А пока между его и ее родителями идут переговоры касательно свадьбы, она у него то и дело получает трепку, и в большинстве случаев — по заслугам. Откровенно говоря, почтенный постоялец, Луиса дерзковата, довольно-таки бесцеремонна и развязна. Сколько я ее ни одергиваю, впрок это ей не идет: как об стену горох, опять за свое. А ведь дороже скромности у девушки приданого нет — это святая истина. Дай бог здоровья моей матери, она мне в щелку не давала глядеть, что делается на улице, а уж чтобы за порог выйти — ни боже мой! Я хорошо помню, как она мне внушала: женщина, мол, что курочка, ну и так далее».

«А скажите на милость, сеньора Мартина, — спросил я, — как же после столь строгого послушания вы решились на постриг в столь веселом заведении, каков постоялый двор?»

«Об этом долго рассказывать», — отвечала Мартина.

Так же вот и я: коли рассказывать со всеми подробностями, то это будет долга песня, а время ведь не ждет, да и уж очень болит у меня душа.

Глава седьмая

Странники странника слушали со вниманием, и теперь им хотелось знать, отчего у этого поляка болит душа, так же точно, как они знали, отчего болит у него тело, и того ради Периандр обратился к нему с такими словами:

— Расскажите нам, сеньор, все, что вам будет угодно, и с теми подробностями, какие вам будет угодно сообщить, — подробности в большинстве случаев придают рассказу больше весу. Хорошо, когда рядом с отлично приготовленным фазаном стоит блюдо со свежим, вкусным зеленым салатом. Подливой же к рассказу является своеобразный язык рассказчика. Итак, сеньор, продолжайте! Расскажите нам про Алонсо и Мартину, задайте добрую взбучку Луисе, можете выдать ее замуж, а можете и не выдавать, и пусть она к вам пристает, как репей, — дело-то ведь не в ее развязности, а в том, что с нею произойдет: так, по крайней мере, мне подсказывают мои астрологические познания.

— В таком случае, сеньоры, — молвил поляк, — я воспользуюсь милостивым вашим дозволением и не оставлю капли на дне чернильницы, — все, как есть, представлю на ваш суд. С теми немногими сведениями, какие мне удалось тогда получить, я ушел к себе, и всю ночь мне не давали покою изящество, прелесть и непринужденная манера держаться этой, на мой взгляд, несравненной красавицы, вот только не знаю, как ее назвать: то ли она просто соседка, то ли знакомая моей хозяйки. Я мечтал, строил воздушные замки, сочетался с Луисой законным браком, у меня уже были дети, я чихал на то, что про меня скажут люди, и в конце концов положил изменить первоначальному своему решению, положил остаться в Талавере и жениться на этой богине — должно заметить, что мне эта девчонка, даром что ее лупил трактирный слуга, показалась прекрасной, как сама Венера.

Между тем прошла ночь, а наутро я пощупал пульс у моего влечения, пульс же у него был таков, что, как мне тогда казалось, если я не женюсь на Луисе, то в непродолжительном времени вместе с влечением утрачу и самую жизнь, которая зависела теперь от одного взгляда этой девушки. И порешил я, невзирая ни на какие препятствия, поговорить с ее отцом и попросить ее руки. Я показал ему мои драгоценности, выложил перед ним все мои деньги, наговорил ему с три короба о том, что я-де на все руки мастер, отец же Луисы после осмотра моего имущества сделался кроток, как агнец; когда же я ему объявил, что приданого мне не нужно, что я почту себя вознагражденным, удовлетворенным и ублаготворенным одною лишь красотою его дочери, то он дал полное свое согласие. Алонсо огорчился, Луиса же, моя невеста, повела двойную игру, как то показали события, происшедшие две недели спустя мне на горе и к ее позору, ибо она, теперь уже моя супруга, удовольствовавшись частью моих денег и драгоценностей, с помощью Алонсо, у воли которого и у ног которого тотчас выросли крылья, бежала из Талаверы, а я остался один, одураченный, охваченный поздним раскаянием, о ней же, о ее легкомыслии и о ее плутовстве люди судачат на всех перекрестках. Обида вызвала во мне жажду мести, но, кроме меня самого, мне некому было мстить. Я готов был удавиться, однако ж судьба, как видно пожелавшая вознаградить меня за ею же причиненные обиды, распорядилась так, что недругов моих схватили в Мадриде и посадили в тюрьму, а меня вызвали в Мадрид для того, чтобы я вчинил им иск и восстановил свои права, и вот теперь я направляюсь туда с твердым намерением смыть их кровью пятна на моей чести и, отняв у них обоих жизнь, тем самым снять со своих плеч бремя их преступления, а между тем бремя это совсем меня придавило и сокрушило. Вот как перед богом говорю: я добьюсь их казни! Вот как перед богом говорю: я за себя отомщу! Вот как перед богом говорю: скоро все узнают, что я обиды не прощаю, особливо обиды злые, проникающие до мозга костей. Я поеду в Мадрид — я уже оправился после своего падения. Сейчас я сяду на коня — и тогда уж меня лучше не трогать: я не приклоню слуха ни к молениям иноков, ни к плачу людей благочестивых, ни к обещаниям добрых душ; меня не прельстят дары богачей, меня не устрашат угрозы и приказания сильных мира сего; сколько бы ни нашлось любителей вмешиваться в чужие дела, они ничего со мной не поделают — честь моя всплывет поверх содеянного преступления, как всплывает масло поверх воды.