Странствия Шута

– Да. Теперь я понимаю. Я не знал, что произошло тогда. Я не знал, добрался ли до тебя хоть один из моих посланников. Они были.... Мне было безумно больно, но тут ты оказался рядом, дотронулся до моего лица. Я кричал тебе, умолял помочь мне, спасти меня или убить. А потом ты пропал, - он моргнул ослепленным глазами.
– Той ночью...
– он набрал воздуха и внезапно облокотился о стол.
– Я сломался, - признался он.
– Я сломался той ночью. Они не могли сломить меня: ни боль, ни ложь, ни голод. Но в тот момент, когда ты был там и пропал... тогда я сломался, Фитц.

Я молчал. Каким образом его сломили? Он сказал раньше, что Служители мучили его, пытаясь выведать, где его сын. Сын, о котором ему ничего не было известно. И это для меня была самая ужасная часть его рассказа. Человек, который подвергается пыткам и скрывает при этом знание, в некоторой степени сохраняет небольшую часть контроля над своей жизнью. Человек, которого пытают, и у которого нет знания для защиты, не обладает ничем. У Шута не было ничего. Ни инструментов, ни оружия, ни знания, чтобы выторговать прекращение мучений или хотя бы перерыв. Шут был бессилен. Как он мог сообщить им то, чего сам не знал? Он продолжил.

– Через некоторое время, долгое время, я понял, что они молчат. Ни единого вопроса. Но я все равно отвечал им. Говорил им то, что они хотели знать. Я выкрикивал твое имя, снова и снова. И так они узнали.

– Узнали о чем, Шут?

– Они узнали твои имя. Я предал тебя.

Было очевидно, что его разум не в порядке.

– Шут, ты не сообщил им ничего, что они не знали бы. Их ищейки уже побывали там, в моем доме. Они преследовали твою посланницу. Это было тогда, когда кровь попала на статуэтку. Когда ты почувствовал меня рядом с собой. Они уже нашли меня, - когда я произнес эти слова, мой разум вернулся в ту давнюю ночь. Ищейки Служителей выслеживали его посланницу до моего дома и убили ее прежде, чем она передала мне слова Шута. Это произошло много лет назад. Прошли годы, прежде чем другому посланнику удалось добраться до Ивового Леса и передать мне предупреждение и просьбу: отыскать его сына. Спрятать его от ищеек. Та умирающая посланница настаивала, что ее преследовали, что ищейки идут по горячим следам. Тем не менее, я не обнаружил никаких признаков. Или я не опознал оставленные ими следы? На пастбище был сломан забор и всюду было натоптано. Тогда я счел это совпадением и не придал значения, ведь, безусловно, если бы они отслеживали посланницу, они предприняли бы попытки узнать о ее судьбе.

– Их ищейки не нашли тебя, - настаивал Шут.
– Думаю, они выслеживали только свою добычу. Но тебя они не искали. Служители, которые пытали меня, не могли знать, где на тот момент могли находиться их ищейки. Пока я не начал выкрикивать твое имя, снова и снова, они и понятия не имели, насколько ты важен. Они думали, что ты всего лишь мой Изменяющий. Всего лишь тот, кого я использовал. И не придавали этому значения.... Изменяющий для них лишь инструмент, а вовсе не верный спутник. Или друг. Не тот, кто хранит часть сердца пророка.

Мы оба замолчали на некоторое время.

– Шут, есть кое-что, чего я не понимаю. Ты сказал, что ничего не знаешь о своем сыне. Тем не менее, ты, кажется, уверен в его существовании, со слов тех людей, что пытали тебя в Клерресе. Почему ты веришь в их слова, что такой ребенок существует, если ты о нем и понятия не имеешь?

– Потому что у них есть сто, или тысяча или десять тысяч предсказаний о том, что если я буду успешен в качестве Белого Пророка, такой наследник продолжит мое дело. Кто-то, кто привнесет в этот мир еще больше изменений.

Я осторожно заговорил. Мне не хотелось расстроить его.

– Но там были тысячи пророчеств, в которых говорилось, что ты умрешь. Но ты жив. Поэтому можем ли мы быть уверены, что все эти рассказы о сыне реальны?

Он спокойно сидел некоторое время.

– Я не могу позволить себе усомниться в этом. Если мой наследник существует, мы должны отыскать его и защитить. Если же я отклоню саму идею о его существовании, а он действительно существует, и они найдут его, то его жизнь обернется страданиями, а его смерть станет трагедией для всего мира. Так что я должен верить в него, даже если я не могу сказать точно, как такой ребенок мог появиться, - он смотрел в темноту.
– Фитц. Там, на рынке. Я вспоминаю, и мне кажется, что он был там. В тот момент, когда я дотронулся до него, я узнал его. Мой сын.

– Он судорожно вздохнул и продолжил дрожащим голосом.
– Вокруг нас был свет, и все обрело ясность. Я мог не только видеть, я прозрел все возможные пути, которые вели от того мгновения. Все, что мы должны были изменить вместе, - его голос становился все слабее.

– Там не было света. Был конец зимнего дня, и рядом с тобой был только один человек... Шут. Что-то не так?

Он покачнулся на стуле и стиснул руками лицо. Затем он сказал со слезами в голосе:

– Я нехорошо себя чувствую. И... У меня спина мокрая.

Мое сердце сжалось. Я подошел и встал позади него.

– Наклонись вперед, - спокойно предложил я и удивился, когда он послушался. Ночная рубашка на спине действительно промокла, но это была не кровь.
– Подними рубашку, - велел я, и он снова не стал спорить. С моей помощью мы оголили ему спину, я поднял повыше свечу.
– Ох, Шут, - слова вырвались прежде, чем я смог их сдержать. Огромная страшная опухоль рядом с позвоночником раскрылась, и из нее сочилась вниз по костлявой спине, по его шрамам, грязная жидкость.
– Оставайся сидеть, - сказал я и отошел к камину за теплой водой. Я намочил салфетку и отжал, а затем предупредил его.
– Приготовься, - прежде чем прижал тряпку к больному месту. Он громко зашипел, а затем уткнулся лбом в скрещенные на столе руки.

– Похоже на фурункул. Сейчас он открылся и течет. Думаю, это хорошо.

Он едва заметно вздрогнул, но ничего не сказал. Мне понадобилось время, чтобы понять, что он без сознания.

– Шут?
– позвал я и тронул его за плечо. Никакого ответа. Я потянулся Скиллом и нашел Чейда.

Это Шут. Ему стало хуже. Есть целитель, которого ты мог бы отправить к своим старым покоям?

Никому не известен путь, даже если кто-то и не спит сейчас. Мне прийти?

Нет. Я побуду с ним.

Ты уверен?

Уверен.

Возможно, лучше не привлекать кого-то еще. Возможно, лучше нам остаться одним, только я и он, как это часто бывало раньше. Пока он не пришел в себя и не мог чувствовать боль, я зажег еще свечей, чтобы сделать в комнате посветлее, и принес таз. Я тщательно очистил рану. Шут по-прежнему оставался без сознания, но из раны все еще сочилась жидкость, когда я лил на нее воду. Это была не кровь.

– Ничем не отличается от лошади, - я услышал свой голос, доносящийся сквозь стиснутые зубы. Очищенный фурункул зиял на спине наподобие открытой мерзкой пасти. Он был глубоким. Я заставил себя внимательно посмотреть на его изуродованное тело. На нем были и другие нагноения. Выпирающие, некоторые блестели и были почти белыми, другие - красными и откровенно дурными, окутанными сетью темных прожилок.

Я смотрел на человека, находящегося при смерти. Слишком многое с ним было не так. Мысль о том, что обильное питание и отдых могут приблизить его к исцелению, была сущим безумием. Это только продлит процесс умирания. Инфекция, которая уничтожала его, слишком широко распространилась и прогрессировала. Возможно, он уже умер.

Я прижал руку к его шее, нащупывая пульс. Сердце все еще работало: я ощущал его слабое биение через кровь. Я закрыл глаза и оставил свои пальцы там, находя своеобразный комфорт в этом обнадеживающем ритме. Волна головокружения прошла сквозь меня. Я слишком долго не спал, и слишком много выпил на пиру еще до того, как добавился бренди с Шутом. Неожиданно я превратился в старика, уставшего от разговоров. На мое тело обрушилась боль от прожитых лет и тех задач, что я заставлял его исполнять. Давняя и знакомая боль от стрелы в спине, рядом с позвоночником, поднялась из глубины и заныла, запульсировала, будто кто-то пальцем настойчиво давил на старую рану.