Странствия убийцы [издание 2010 г.]

Волк приходил и уходил, когда ему было угодно. Он присоединялся к нам с шутом на прогулках и возвращался в хижину вместе с нами. Меня почти огорчало то, как быстро он привык. Шут ворчал из-за следов когтей на двери и шерсти на коврах, но на самом деле они нравились друг другу. На рабочем столе шута из кусочков дерева начал по частям возникать игрушечный волк. Ночному Волку пришлось по вкусу особое печенье с зерном, которое больше других нравилось и шуту. Когда шут ел его, волк усаживался рядом и пристально смотрел на него, проливая на пол целые озера слюны, пока шут не сдавался и не бросал ему кусочек. Я бранил их обоих, объясняя, что сласти могут сделать с волчьими зубами и шкурой, но они оба не обращали на меня ни малейшего внимания. Думаю, я немного ревновал из-за того, как быстро волк начал доверять шуту, пока Ночной Волк прямо не спросил меня: Почему я не должен доверять тому, кому доверяешь ты? Ответа у меня не нашлось.

— Так. Значит, ты стал кукольником? — лениво спросил я шута в один прекрасный день.

Я облокотился на его рабочий стол и смотрел, как его пальцы соединяют руки, ноги и торс Джека-попрыгунчика с палочкой, на которой он должен был держаться. Волк распростерся под столом и спал как убитый.

Он дернул плечом.

— Когда я пришел сюда, стало очевидно, что при дворе короля Эйода нет места для шута. — Он коротко вздохнул. — Да и не то чтобы я хотел быть шутом кого-либо кроме короля Шрюда. А раз так, мне пришлось подумать о других способах зарабатывать себе на хлеб. Однажды вечером, сильно напившись, я спросил себя, что я умею делать лучше всего. И сам себе ответил: «О, конечно, быть куклой». Дергаться на ниточках судьбы, а потом, когда нужда во мне пропадет, валяться бесформенной грудой. А раз так, я решил, что не буду больше танцевать, когда меня дергают за ниточки, а буду дергать за них сам. На следующий день я проверил свое решение. Очень скоро я обнаружил, что это занятие мне по душе. Простые игрушки, с которыми я вырос, и те, что видел в Оленьем замке, здешним детям кажутся диковинками. Мне почти не приходится иметь дело со взрослыми, и это тоже хорошо. Дети здесь очень рано учатся охотиться, ловить рыбу, ткать и жать, и все, что они зарабатывают, принадлежит им. Так что скоро у меня было все, что нужно. Я обнаружил, что дети гораздо быстрее принимают необычное. Их любопытство занимает их больше, чем презрение к объекту, вызывающему его.

Его бледные пальцы осторожно завязали узелок. Потом он поднял свое творение и заставил его танцевать для меня. Я наблюдал за его веселыми ужимками и испытал запоздалое желание иметь такую игрушку из ярко раскрашенного дерева с тщательно ошкуренными краями.

— Мне бы хотелось, чтобы у моей дочери были такие вещи, — услышал я собственные слова. — Хорошо сделанные игрушки, мягкие яркие рубашечки, хорошенькие ленточки и куклы, которых можно обнимать.

— У нее будут, — мрачно пообещал шут, — будут.

Время тянулось медленно. Мои руки обрели нормальный вид, и на них даже появились мозоли. Целительница сказала, что бинты со спины можно снять. Мне не терпелось отправиться в путь, но я понимал, что пока еще слишком слаб для этого. Мое нетерпение не давало покоя шуту. Я и не представлял, как много брожу взад-вперед по комнате, пока однажды вечером шут не поднялся со стула и не подвинул стол так, чтобы поставить его поперек моего пути и сбить меня с курса. Мы оба рассмеялись, но это не сняло подспудного напряжения. Я начал думать, что разрушаю мир и покой всюду, куда попадаю.

Часто заходила Кеттл и доводила меня до безумия рассказами о манускриптах про Белых Пророков. Слишком часто в них упоминался Изменяющий. Время от времени она втягивала в дискуссию шута. Гораздо чаще он просто бурчал что-то себе под нос, когда она втолковывала все это мне. Мне почти недоставало ее прежней молчаливости. Чем больше она говорила, тем больше я поражался, как женщина из Бакка могла оказаться так далеко от родины и стать приверженкой чужеземного учения. Но когда я пытался окольными путями выспросить это, Кеттл мгновенно становилась прежней и отказывалась отвечать.

Приходила Старлинг, не так часто, как Кеттл, и обычно в те часы, когда шута не было дома. Казалось, эти двое не могут находиться в одной комнате и не высекать искры друг из друга. Как только я начал немного двигаться, она принялась уговаривать меня ходить с ней на прогулки, — возможно, для того, чтобы избежать общества шута. Полагаю, прогулки с ней пошли мне на пользу, но не приносили особого удовольствия. Зимний холод и беседы со Старлинг одновременно беспокоили и подхлестывали меня. Она часто говорила о войне в Бакке и рассказывала обрывки новостей, услышанные от Чейда и Кетриккен, с которыми она проводила много времени. По вечерам она играла для них, хотя со сломанными пальцами и чужой арфой ей было трудно. Она жила в главном зале дворца. Похоже, придворная жизнь пришлась ей по вкусу. Старлинг часто бывала оживленной и полной энтузиазма. Она полностью пришла в себя после всех несчастий, и жизнь теперь еще больше бурлила в ней. Даже ее рука хорошо заживала, и Чейд помог ей выменять древесину для новой арфы. Мне было стыдно, но оптимизм Старлинг только заставлял меня чувствовать себя старым и слабым. Час или два с ней выматывали меня так, словно я объезжал упрямую лошадь. Она постоянно добивалась моего согласия. Я сопротивлялся.

— Он меня раздражает, — сказала она однажды в одной из своих бесконечных обличительных речей против шута. — Дело не в его цвете, дело в манерах. Он никогда никому не скажет простого слова, даже детям, которые приходят покупать у него игрушки. Ты заметил, как он издевается над ними и дразнит их?

— Он нравится им, а они нравятся ему, — устало возразил я. — Он не жесток с ними. Он дразнит их, как дразнит всех. Дети это любят. Ни один ребенок не хочет, чтобы с ним разговаривали свысока.

Быстрая прогулка утомила меня. И мне уже надоело защищать шута от нападок Старлинг.

Менестрель не ответила. Я почувствовал, что за нами следует Ночной Волк. Он скользил от небольшой рощи к занесенным снегом кустам маленького сада. Я сомневался, что его присутствие было величайшей тайной для жителей Джампи, однако он чувствовал себя неловко, открыто бегая по улицам. Но так приятно было знать, что он рядом.

Я попытался сменить тему.

— Я уже несколько дней не видел Чейда, — рискнул я.

Мне не нравилось выуживать из Старлинг новости о нем. Но он не приходил ко мне, а я не шел к нему. Я не ненавидел его, но не мог простить ему планов относительно моего ребенка.

— Я пела для него прошлой ночью. — Менестрель улыбнулась воспоминанию. — Он был в прекрасной форме. Ему даже удалось вызвать улыбку на устах Кетриккен. Трудно поверить, что он столько лет прожил затворником. Его светские манеры безупречны. А как он умеет дать женщине понять, что она нравится! И…

— Чейд? — недоверчиво переспросил я. — Светские манеры?

— Конечно, — весело сказала она. — Он может быть совершенно очаровательным, когда у него есть желание и время. В другую ночь, когда я пела для них с Кетриккен, он с таким изяществом рассыпался в благодарностях! У него язык придворного кавалера.

Она улыбнулась про себя, и я понял, что сказанное Чейдом осталось между ними. Попытка представить себе старика в роли дамского угодника заставила мои мысли течь в непривычном направлении. Я не мог придумать, что сказать, и оставил Старлинг с этими приятными воспоминаниями. Через некоторое время она неожиданно добавила:

— Он не пойдет с нами, знаешь ли.

— Кто? Куда? — Я не мог решить, стал ли я тугодумом после долгой лихорадки или это мысль менестреля скачет от одного предмета к другому, словно блоха.

Она успокаивающе похлопала меня по руке.

— Ты устал. Лучше нам вернуться. Я всегда сразу понимаю, что ты устал. Ты начинаешь задавать бессмысленные вопросы. — Она перевела дыхание и вернулась к прежней теме: — Чейд не поедет с нами искать Верити. Он отправится в Бакк, чтобы сообщить о ваших поисках и подготовить людей. Он, разумеется, уважает твое желание и не будет упоминать о тебе. Просто сообщит, что королева собирается найти короля и вернуть его на трон.