Странствия убийцы [издание 2010 г.]

— Иногда мне хочется уметь говорить с ним, как ты, — нахмурилась Кетриккен. — Он мог бы очень помочь мне. Я была бы больше уверена в безопасности пути и впереди, и позади нас. Он мог бы найти дорогу вниз, которую мы не видим.

Если сможешь держать свой разум на привязи и рассказывать ей, что я вижу, я бы взялся за эту работу.

— Ночной Волк был бы рад помочь вам, моя королева, — перевел я.

Она устало улыбнулась:

— Тогда, если только ты будешь хорошо слышать нас обоих, ты мог бы служить посредником.

От жутковатого повторения мыслей волка мне стало не по себе, но я только кивнул в знак согласия. Для продолжения этой беседы потребовалась предельная концентрация, иначе смысл мог ускользнуть от меня. Так может себя чувствовать предельно усталый человек, вынужденный непрерывно бороться со сном. Я подумал, чувствует ли Верити то же самое.

Есть и другой путь. Но это так же трудно, как ехать на норовистом жеребце, который шарахается от каждого шороха или прикосновения поводьев. Пока ты не готов к этому. Так что борись, мальчик, и держи голову над водой. Я хотел бы, чтобы нашелся какой-нибудь другой способ прийти ко мне, но есть только эта дорога, и ты должен двигаться по ней. Нет, не отвечай мне. Помни, что есть другие, которые слушают.

Как-то, рассказывая про моего отца, Верити сказал, что, когда тот работал Силой, окружающим казалось, что они попали под копыта дикого жеребца. Чивэл врывался в сознание, вбивал в него сообщение и исчезал. Теперь я лучше понимал, что имел в виду мой дядя. Я чувствовал себя как рыба, которую внезапно выбросило на сушу, — то же ощущение пустоты в следующее мгновение после ухода Верити. Мне потребовалось еще несколько секунд, чтобы вспомнить себя самого. Если бы я не был уже укреплен эльфийской корой, я бы, возможно, потерял сознание, но сила наркотика поддерживала меня. Я чувствовал себя так, словно меня закутали в теплое мягкое одеяло. Усталость исчезла. Я допил то немногое, что оставалось в моей чашке, и стал ждать вспышки энергии, которую обычно давала мне кора. Но тщетно.

— Кажется, вы заварили слишком слабый чай, — сказал я Кеттл.

— Ты получил вполне достаточно, — отозвалась она сурово. Примерно таким тоном разговаривала со мной Молли, когда считала, что я слишком много выпил.

Я взял себя в руки, ожидая, что сейчас мое сознание заполнит образ Молли, но остался один на один со своей собственной жизнью. Не знаю, чего в этом было больше — облегчения или разочарования. Мне очень хотелось увидеть ее и Неттл, однако я помнил предостережение Верити. Несколько запоздало я обратился к Кетриккен:

— Верити связался со мной Силой. Только что.

Я обозвал себя безмозглой деревенщиной, когда увидел, какая надежда осветила ее лицо.

— Это было не совсем послание, — поспешно поправился я. — Он лишь предостерег меня от употребления Силы, вот и все. Он все еще считает, что меня могут обнаружить, когда я пользуюсь ею.

Лицо ее осунулось. Она покачала головой, посмотрела на меня и спросила:

— И он совсем ничего не просил передать мне?

— Не знаю, понимает ли он, что вы со мной, — поспешно объяснил я.

— Никаких слов, — уныло пробормотала она, словно не слышала меня. Глаза ее потемнели, когда она спросила: — Он знает, что я подвела его? Он знает о… нашем ребенке?

— Не думаю, моя леди. Я не чувствую в нем сильного горя, а мне прекрасно известно, насколько бы это его огорчило.

Кетриккен сглотнула. Я проклинал свою неуклюжесть, но подобало ли мне бормотать слова любви и утешения жене короля? Она внезапно выпрямилась и встала.

— Пожалуй, я пойду и принесу еще немного дров на ночь, — заявила она, — и зерна для джеппов. Вряд ли они найдут здесь хоть что-нибудь съедобное.

Я смотрел, как она покидает палатку и уходит в холодную ночь. Никто не вымолвил ни слова. Спустя несколько секунд я встал и последовал за ней.

— Не уходи надолго, — предостерегла меня Кеттл.

Волк тенью скользнул за мной.

Ночь была чистой и холодной. Ветер дул не сильнее, чем обычно. На привычные неприятности можно почти не обращать внимания. Кетриккен не собирала дрова и не кормила джеппов. Я был уверен, что и то и другое было давно уже сделано. Она стояла на краю дороги и смотрела в темную пропасть. Стояла высокая и прямая, как солдат, докладывающий своему сержанту, и не издавала ни звука. Я знал, что она плачет.

Есть время для хороших манер, время для официального протокола и время для сострадания. Я подошел к ней, взял за плечи и повернул лицом к себе. От нее шла волна горя, и волк у моих ног тоненько завыл.

— Кетриккен, — сказал я просто, — он любит вас и не станет вас винить. Ему будет горько, конечно, как и любому мужчине на его месте. Что до дел Регала, то это дела Регала. Не надо перекладывать его вину на себя. Вы не могли остановить его.

Она провела рукой по лицу и ничего не сказала. Она смотрела мимо меня, и лицо ее при свете звезд казалось белой маской. Потом Кетриккен вздохнула, но я чувствовал, как ее душит горе.

Я обнял мою королеву и притянул к себе, прижимая лицом к своему плечу. Я погладил ее по спине, чувствуя, как она напряжена.

— Все в порядке, — сказал я ей, — все будет хорошо. Вот увидите. У вас будет другой ребенок, и вы все вместе будете сидеть в Большом зале Оленьего замка и слушать песни менестрелей. Снова настанет мир. Вы никогда не видели Оленьего замка в мирное время. Это будет время Верити, чтобы охотиться и ловить рыбу, а вы будете скакать с ним бок о бок. Верити снова будет смеяться, и его голос будет рокотать в Большом зале, как северный ветер. Раньше повариха часто выгоняла его из кухни, потому что он отрезал куски мяса, когда оно еще не было достаточно прожарено, — таким голодным он возвращался с охоты. Он входил в кухню и отрезал ногу от готовящейся птицы, а потом уносил ее с собой в караулку и рассказывал стражникам разные истории, размахивая этой ногой, как мечом…

Я гладил ее спину, как будто Кетриккен была маленькой девочкой, и рассказывал о грубоватом веселом Верити моего детства. Некоторое время она не шевелилась, уткнувшись лбом мне в плечо. Потом кашлянула, словно в приступе удушья, и зарыдала. Она заплакала внезапно и без стеснения, как ребенок, который упал, сильно стукнулся и испугался. Я чувствовал, что эти слезы она сдерживала давно, и не пытался помочь ей остановиться. Наоборот, я продолжал говорить и гладить ее, почти не думая, что я говорю, пока рыдания не стали стихать, а дрожь не прекратилась. Наконец Кетриккен немного отодвинулась от меня и полезла в карман за платком. Она вытерла лицо и глаза и высморкалась, прежде чем сделать попытку заговорить.

— Со мной все будет в порядке, — сказала она. — Это просто… просто трудно сейчас. Ждать встречи, чтобы рассказать ему все эти ужасные вещи, знать, какую это причинит ему боль… Меня научили, как быть Жертвенной, Фитц. С самого начала я знала, что мне придется перенести ужасные горести. Для этого у меня хватит сил. Но никто не предупредил, что я могу полюбить человека, которого для меня выберут. Нести свое горе — это одно, но причинить горе ему… — При этих словах ее горло сжалось, и она низко наклонила голову. Я боялся, что она снова начнет плакать, но, когда Кетриккен подняла голову, она улыбалась мне. Лунный свет коснулся серебром влаги на ее щеках и ресницах. — Иногда я думаю, что только ты и я видим человека под короной. Я хочу, чтобы он смеялся, и кричал, и оставлял открытыми бутылки с чернилами, и разбрасывал повсюду свои карты… Я хочу, чтобы он обнял меня и держал так долго-долго… Я так этого хочу, что забываю о красных кораблях, о Регале и… обо всем другом. Иногда я думаю, что, если бы только мы могли снова быть вместе, весь остальной мир стал бы лучше. Это не очень достойная мысль. Жертвенная должна быть более…