Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно

Выступление Эннекена сопровождалось ропотом публики и отдельными возмущенными выкриками. Речь закончилась. Бруно вызвал оппонентов: кто желает защитить тезисы Аристотеля и опровергнуть положения ноланской философии? Никто не вышел на кафедру. Бруно вновь повторил вызов. И добавил, что если противника не окажется, значит, высказанные идеи неопровержимы.

Вызов принял молодой адвокат Рауль Кайе. Умело расположил к себе публику первой же фразой: мол, профессора не выступают, считая унизительным оспаривать столь жалкие доводы Бруно.

— А что ответить на призывы сомневаться в авторитетах, — продолжал Кайе, — то сначала Аристотель, а следом и другие мудрейшие, с ними и святые отцы церкви? Если во всем сомневаться, то во что тогда верить? А если поверить жалкому вымыслу, якобы Земля не является центром мироздания, а человек — венцом творения, тогда во что превращается человек — без веры, без авторитетов, без всевышнего творца?! И ради чего такое поношение и унижение человека? Дабы оправдать бредни о том, что не светило движется вокруг Земли, а напротив — Земля вокруг него? Но для того чтобы опровергнуть эту нелепость, любой, кто не лишен зрения и разума, может выйти на свет божий и поглядеть, как движется по небосводу Солнце!

Так ответствовал велеречивый Кайе неистовому Ноланцу. Слова его публика встретила возгласами поддержки и восхищения. Эннекен возразил, цитируя своего учителя:

— Намерения Иордано Бруно Ноланца не в том, чтобы высказывать или как-нибудь утверждать могущее погубить всеобщую веру и религию. Не в том, чтобы выставить тезисы, могущие унизить какое-нибудь философское учение, поскольку оно ищет истину с помощью чисто человеческих доводов. Но в том, чтобы дать высокоученым профессорам философии случай испытать твердость или слабость столь распространенного и насчитывающего так много приверженцев учения перипатетиков…

Его перебивали, улюлюкали, требовали, чтоб отвечал сам Ноланец. Ретивые студенты выкрикивали веселые угрозы слегка вздуть этого академика без академии, дабы внушить ему почтение к великим учителям.

Бруно молчал.

Эннекен пробовал продолжать диспут. Ему не дали говорить. Бруно направился к выходу. Его сопровождали несколько учеников — а то бы не избежать побоев.

— Вот, вот ответ его! — ликуя, кричал вслед Кайе. — Как тьма скрывается с приходом светила, так бежит этот хвастливый Ноланец от сияния правды!..

Поиски пристанища

Судьба сжигала за ним мосты. Он покинул Францию, чтобы уже сюда не возвращаться. Дни Генриха III были сочтены, католики обретали все большую власть. Университеты Франции (как ранее Италии и Англии) были закрыты для Бруно.

Оставалась Германия. Страна эта представлялась Джордано сытой, добродушно-веселой, где пиво льется рекой, а погребков и харчевен больше, чем домов. Разделенная на множество мелких княжеств, она переживала период относительного спокойствия после религиозных распрей. В каждом княжестве определилась господствующая вера — католическая или протестантская.

Были оставлены попытки уничтожать или «перевоспитывать» религиозное меньшинство, хотя до полной свободы вероисповедания дело не дошло.

Из Парижа Бруно переехал в Майнц. Здесь была крепкая власть католиков. В соседнем Висбадене ситуация была схожей. Пришлось направиться в Магдебургскую академию. 25 июля 1586 года в список преподавателей Магдебургского университета был внесен «Джордано Ноланец из Неаполя, доктор римского богословия».

Однако предложение Ноланца прочесть курс философии после обсуждения отклонили. Представленные им тезисы показывали, что он собирается излагать собственную философскую систему. Его астрономические концепции противоречили истинам священного писания.

Получив неожиданный отказ, Бруно не мог сдержать своего гнева. Он тотчас отправился домой к ректору Магдебургской академии. Прогулка не охладила его. Он, конечно, понимал, что нет смысла оставаться здесь. Но если он не выскажется…

Протестовать тайно — словно показывать кукиш в кармане. Показываешь себе, а хочешь себя уверить, что — противнику. Разве мыслима любовь к мудрости без свободы мысли?!

…А на следующий день ректор исключил Джордано Ноланца из состава академиков. И сделал особую приписку, в которой пояснил: Бруно «до того вспылил, что грубо оскорбил меня в моем собственном доме, словно я в этом деле поступил вопреки международному праву, вопреки обычаю всех университетов Германии. Ввиду этого он не пожелал более числиться членом академии. Я охотно пошел навстречу его желанию, и он был вновь вычеркнут из списка университета».

(Позже чья-то рука снова внесла Бруно в список преподавателей университета. Кто это сделал, остается загадкой. Предполагают, что вписал имя своего учителя Рафаэль Эглин, ученик Бруно, ставший профессором Магдебургского университета.)

Возможно, кто-то посетует на несдержанность Бруно (а то и нескромность), его неспособность реалистически оценивать бытовые ситуации, неумение идти на компромиссы. В конце концов ему оказали честь, приняв в академию — гонимого, отверженного, нигде официально не принятого, бедствующего. Чем же отвечает он? Настаивает, чтобы ему позволили провозглашать собственные идеи, оскорбляет ректора, демонстративно отказывается от почетного звания. Что за взбалмошность, каприз, неумеренное самомнение.

Джордано трезво смотрел на свой поступок: «Не настолько переоцениваю я благородство своего сердца, чтобы утверждать — будто при случае не могу разразиться гневом и быть охваченным страстным горем, будто могу равнодушно переносить наносимые мне оскорбления и, неспособный к мести, в силах тушить их бальзамом героического величия духа в книге моей памяти».

Учтем, однако: немало было, есть и будет вполне скромных, не капризных, осмотрительных людей, умеющих приспосабливаться к различным ситуациям. Они-то уж не откажутся от льгот и выгодных должностей.

Бруно избрал путь преодоления. Он сделал выбор и не желал кривить душой.

Его поступок выглядел по меньшей мере бессмысленным. Если б это было публичное выступление, клеймящее несправедливость и демонстрирующее благородство! Нет, резкий протест был высказан с глазу на глаз. Не упомяни о случившемся сам ректор, и никто ничего не узнал бы никогда.

А ведь правда открылась. И чья-то честная рука восстановила вычеркнутое имя Бруно — к славе университета.

Да, конечно, потребовались века, чтобы правда восторжествовала. Но что до этого Ноланцу? Вряд ли он надеялся дожить до своего триумфа. А посмертные почести, признания — весьма сомнительная награда… Или нет? Или он твердо знал, что все произойдет так, как произошло? Значит, жил он не только скоротечным настоящим, но и будущим, вечностью. Он шел к своему триумфу, понимая его неизбежность, а потому испытывал радость… Впрочем, сознание своей правоты, чести, верности идеалам дарит человеку радость и без прозрения будущего.

В конце концов, богатство человека определяется не тем, сколько он приобретает, а тем, от чего он способен с легким сердцем отказаться. Только настоящий богач может пренебречь ставкой профессора, настоящий мудрец — званием академика.

Тем не менее Ноланец — богач и мудрец — остался без должности и почти без гроша в кармане. Он перебрался в Саксонию. В университете Виттенберга безраздельно господствовали протестанты. Однако согласия между ними не было. Боролись две партии: приверженцы Лютера и Кальвина. Приезжий философ попал между двух огней. К счастью, среди лютеран был один английский знакомый — Альбериго Джентили, семь лет назад вынужденный покинуть родную Италию как противник папизма. Альбериго радушно принял Ноланца и помог ему получить курс лекций по логике Аристотеля.