Страшен путь на Ошхамахо

— Послушай, Исмаил, — тихо сказал Шогенуков. — Ты умный и добрый. Я тебя очень уважаю. Можно с тобой поговорить как с мужчиной?

— Говори… — Исмаил недоуменно пожал плечами.

— Попросить я тебя хочу об одной услуге… Просьба совсем пустяковая… Скажи брату, что ты нас не догнал, не нашел.

— О, аллах! Что я слышу?! — возмутился Исмаил. — С каких это пор лживость языка стала признаком мужских достоинств? Не шутишь ли ты, Алигоко?

Алигоко покраснел: нет, не от стыда — от злости.

— Я не шучу, — сказал он сквозь зубы. — Разве тебе не хочется получить щедрый подарок?

— Теперь меня еще и подкупаю?! — задыхаясь от возмущения, крикнул Исмаил. — Кубати! Закрой уши! Тебе не надо знать, до какой низости могут опускаться мужчины!

— Послушай, брат! — снова вмешался Мухамед. — Что тебе стоит выполнить нашу просьбу?

— Заговорил снова, мерзкий барышник?! И для тебя мужская честь не дороже кумгана, который ставят в нужник?

— Не слыхал я еще таких оскорблений, — прошипел Алигоко, обращаясь больше к Мухамеду.

Младший Хатажуков, способный в припадке ярости терять голову, подъехал к брату вплотную и заорал:

— Потише, бабская твоя душонка! Что ты понимаешь в мужской чести? При виде крови у тебя в штанах мокро становится!

— Неслыханно, — упавшим голосом пробормотал Исмаил. — Это старшему…

В воздухе просвистела плеть и задела слегка по красивому лицу Мухамеда. Исмаил замахнулся и второй раз, но в то же мгновение тяжелый кулак брата, одетый в кольчужную рукавицу, вломился ему в левый висок. Исмаил уже не почувствовал, как он летел вниз головой с коня на землю, как хрустнули его шейные позвонки, и не услышал, как пронзительно, словно раненый медвежонок, закричал Кубати.

Мухамед спешился и в оцепенении застыл над братом. Хотел проглотить какой-то колючий комок, но это ему никак не удавалось — в горле было сухо.

Вдруг прозвучал отчетливый голос Алигоко:

— Не догнал нас Исмаил, не нашел. Мы ничего не знаем.

— А этот? — хриплым голосом спросил Мухамед и показал на своего и Исмаила родного племянника.

Шогенуков пересадил мальчика на холку своего коня. Кубати был теперь, после первого потрясения, присмиревшим и безучастным.

— Оттащи убитого в лес. — Алигоко не старался подыскивать более мягкие слова. — Недалеко, на несколько шагов, чтобы труп можно было легко найти. Мальчишку я пока подержу.

Выйдя опять на дорогу и садясь на коня, Мухамед спросил снова:

— А с ним что? Шогенуков спокойно сказал:

— Абдулла… Он ведь немного задерживается у Тамбиевых…

— Ага! — кивнул Мухамед. — А насчет?..

— Насчет Исмаила? Разве не все ясно? Исмаил встретился с Тузаровским сыном, стал требовать у него панцирь, поссорились, ну и… Канболет его… Мы ведь наткнулись на Исмаила, пока он был еще жив, правда? Вот перед смертью он сам нам это все и рассказал.

— Это хорошо, но только…

— Только теперь нам нельзя оставлять Канболета в живых. Верно?

— Да. Над ним уже занесен неотвратимый меч Азраила [44] . И этот меч — я! — напыщенным тоном изрек Мухамед, чувствуя, как его сердце переполняется жгучей злобой.

Сейчас он люто ненавидел не только ничего не подозревавшего Канболета. Подобно всякому жестокому и высокомерному себялюбцу, совершившему подлое убийство, он готов был возложить вину за свое преступление на кого угодно — на всех Тузаровых, на Алигоко, на Абдуллу, на маленького Кубати, на покойных предков и на неродившихся потомков. Жажда мести вспыхнула в его душе и зловещим пламенем заплясала в глазах.

44

ангел смерти

Теперь он должен был в слепой ярости, в ненасытном безудержном порыве убивать и убивать без конца — резать, рубить, колоть: чем больше крови, тем нестерпимей стремление проливать ее снова и снова, будто кровь новая покроет и заставит забыть старую.

Проницательный Алигоко отлично понимал состояние своего приятеля и тихо радовался: с этого дня Хатажуков-младший может стать, сам того не подозревая, цепным псом князя Шогенукова. И такому псу цены нет, думал Алигоко Вшиголовый, только обращаться с ним, шайтаном зубастым, надо будет очень умело и осторожно.

* * *

Возвращаясь от Кургоко Хатажукова, старший Тузаров, в сопровождении дюжины всадников, ехал прибрежным Надтеречным лесом и был уже недалеко от брода — напротив собственной усадьбы.

Осеннее послеполуденное солнце, ярко светившее с чистейшей лазурной эмали высокого неба, изливало на лесные заросли и лужайки нерасчетливую щедрость — видно, последнюю в году. Лес с его густыми широколистными кронами, все лето хранивший прохладную тень, к середине осени сбросил багрянозолотистую парчу сухой листвы, стал свободным, прозрачным, и теперь каждое дерево — вековой ли дуб или молоденькая ольха — от корней до верхушки было облито теплым прощально-ласковым светом.

Каральби держал наготове ружье, заряженное мелкими кусочками свинца и кремня: поближе к реке, в облепиховых и терновых рощах, водились фазаны. И вот уже первый краснохвостый и синегрудый щеголь-петух, шумно вспорхнув чуть ли не из-под самых копыт лошади и гулко хлопая крыльями, взвился вверх. Каральби не успел даже вскинуть к плечу свой длинноствольный «алей»: фазан уже нырнул в чащу кустарника. «Собрался стрелять, так ни о чем другом не думай», — сердясь на самого себя, пробормотал Тузаров. Л думал он сейчас не о дичи, а о недавнем разговоре с большим князем. Кургоко принял старого тлекотлеша по-дружески, выслушал внимательно. Говорил, что не допустит никаких кровавых бесчинств из-за панциря, будь он хоть весь из чистого золота и весь испещрен аятами — стихами из Корана. Но как избежать споров и взаимных обид? Не лучше ли устроить веселый праздник со скачками, стрельбой и другими игрищами, где каждый сможет показать свою силу, отвагу, ловкость? Пусть все желающие примут участие в состязаниях, и панцирь будет наградой самому смелому и искусному, тому, кто лучше всех владеет конем и оружием.

Каральби Тузаров не очень охотно, но все же согласился с Хатажуковым. Каральби, он не из тех, у кого гордость переходит в высокомерие, а любовь к редкому оружию — в жадность. А еще он был уверен, что победителем в состязаниях все равно станет его сын Канболет. (Кажется, Хатажуков надеялся на победу брата своего младшего.) Князь переговорит еще с Шогенуковым, за которым он без промедления послал Исмаила, и тогда будет назначен день праздника.

Еще один фазан поднялся в воздух, но Тузаров и на этот раз не выстрелил: только взглядом проводил стремительный полет радужной птицы. Нет, явно не для охоты предназначал аллах нынешний день…

Каральби выехал на круглую поляну (за ней оставался еще один перелесок, а там — пологий берег Терека и широкий брод), выехал и удивленно вскинул брови — целый отряд вооруженных людей на потных усталых конях. Догадаться, что это за всадники, было нетрудно: конечно, шогенуковские люди. Да вот и сам Вшиголовый, а с ним младший Хатажуков. Удивительно одно: почему Исмаил не догнал их? Каральби приготовился к неприятному разговору о панцире, к разговору, который должен был закончиться все-таки спокойно. Шогенуков поедет к большему князю и…