Страшен путь на Ошхамахо

– А напиток хмельной, – сказал Мысроко, утерев усы. – Здесь, наверное, сок из…

– Нет, не из винограда, – успокоил гостя Жамбот. – Мы знаем, что последователи ислама не пьют вино. Кроме проса и меда здесь ничего нет. Это…

– Вспомнил, – перебил Мысроко. – Это махсыма. Слышал о ней от наших дедов, но в Египте мы не пили ничего, кроме щербета.

Биберд встал, наполнил опустевшие чаши и вернулся к своему столику, где они с Тузаром тоже отдавали должное крепкой, щекочущей носы махсыме.

– Боюсь, что я плохой мусульманин, – усмехнулся Мысроко. – Принимая от твоей хозяйки чашу, я готов был выпить что угодно, пусть даже вино. И еще: мне никогда не нравился обычай, по которому женщины и странах ислама, закрывают свои лица густыми сетками из конского волоса. Наверное, аллах накажет меня за то, что я не чувствую в себе нетерпимости к другим религиям. Вот и к тебе, князь, я ехал без колебаний, хотя заранее знал твое имя. Ведь оно означает «сын шогена», а шоген – это кабардинский священник христианской веры. Не так ли?

– Это так, – кивнул Жамбот. – Видимо, кто-то из моих предков был учеником греческих миссионеров, которым турки и крымские ханы вот уже скоро сто лет, как перекрыли пути в наши края. А теперь шогены нас упрекают за охладевший интерес к религии Ауса Герги, мусульмане называют нечестивцами, а бедный люд, не зная, к какому берегу прибиться, на всякий случай не забывает своих старых богов…

– Языческих, – уточнил Мысроко. Жамбот промолчал.

Парень, стоявший у дверей, начал принимать у кого-то за порогом и вносить в гостевую комнату кружочки, белого сыра, пучки дикого чеснока, лепешки, мед иг сметану в маленьких плоских чашах и другую нехитрую снедь. А его товарищ, поджарив бараний бок, подал на столы груды румяных ребрышек, с которых еще капал горячий жир.

Мысроко Тамби ел очень мало. Он лишь испробовал по кусочку от каждого блюда, а потом попросил воды и пил ее маленькими глотками, то и дело отставляя чащу, будто растягивал удовольствие.

– Не лучше ли пить махсыму? – спросил Жамбот. – Вода есть вода!

– Бесспорно, ты прав. Вода есть вода. Но в пустынях Африки нет ничего дороже воды. Я никогда не пил еще такую чистую и вкусную, да-да, не удивляйся, такую вкусную воду и никак не могу напиться.

– Почему же аллах избрал для зарождения ислама столь неудобные и скудные земли? Что говорится на этот счет в большой мусульманской книге?

– Скажу тебе откровенно, Шогенуков-сын, не успел я овладеть арабской грамотой. Да и зачем воину уметь читать самому, когда для этого есть муллы. Мне хотелось, правда, хотя бы из простого любопытства, оседлать эту грамоту и проскакать по страницам Корана. Кстати, адыгские мелики всегда поощряли науку и сами отличались большой ученостью. Однако волнистые значки арабской вязи всегда казались мне одинаково неразличимыми, как ячейки одной кольчуги.

– Ну, я тоже охотнее буду иметь дело с кольчугой, нежели с книгой, – добродушно рассмеялся Жамбот. – Даже с кольчугой неизвестного мне пока князя, который угнал половину моих лошадей.

– Да, я об этом уже слышал от твоего табунщика, – сказал Тамби. – Мы грелись сегодня на рассвете у его костра. Всю ночь ехали, а ночь была сырая…

Твой пши-кеу сказал, что ты убьешь его, если мы к тебе не заедем.

– Правильно сказал, – кивнул Шогенуко. – Убил бы.

– А теперь надо бы его наградить. И я это сделаю с твоего разрешения. Ведь нам пришлось долго скитаться, как одичавшим псам или волкам, и вдруг… встретить первого в Большой Кабардс человека с таким многозначительным именем – Ханух.

– Имя волчье, это верно, – согласился Жамбот.

– Но ты, видимо, забываешь, что «нух» – это взято из персидского и означает «утешенье». «Ха» – «волк» по-кабардински. Вот и получается «волчье утешенье».

– Хорошая шутка, – тихо рассмеялся Жамбот. – В честь этого стоит осушить еще по одной чаше.

– Лучше я выпью воды, дорогой князь. Твоя махсыма – слишком опасный противник. От нее не защитит даже румский панцирь.

– Румский? Никогда не видел, – вздохнул Жамбот.

– Сейчас увидишь. – Мысроко встал, снял пояс и распахнул халат, закрывавший его грудь до самого горла.

Шогенуко с трудом удалось сохранить спокойствие, а Биберд поперхнулся и закашлялся.

Торс Мысроко был словно закован в блестящую броню голубоватосеребристого цвета. На изящных выпуклых закруглениях панциря играли отблески очажного пламени. У шейного и плечевых срезов искрились яркими звездами шляпки золотых заклепок. Левую сторону груди, как раз на уровне сердца, украшала золотая нашлепка в виде львиной морды со свирепо оскаленной пастью. Переднюю и заднюю половинки панциря стягивали по бокам крепкие ремни с пряжками из чистого золота. Чуть повыше львиной морды была выгравирована арабской вязью какая-то надпись.

Жамбот осторожно дотронулся до панциря. Сталь оказалась гладкой и холодной. В ее почти зеркальной поверхности князь увидел отражение своих пальцев.

– Да, этот панцирь стоит… он стоит…

– Он много стоит, – перебил Мысроко. – И особую» ценность ему придает вот эта священная надпись.

– А что здесь написано?

– Магическое заклинание, обращенное к аллаху и предохраняющее от любого оружия. Точно я и сам не знаю. Я мог бы рассказать кое-что интересное об этой вещи, сделанной руками знаменитых румских оружейников из города Милана. Мог бы, только боюсь показаться излишне болтливым. И так твое хмельное питье, уважаемый князь, способно разнуздать язык у самого угрюмого молчуна.

– Ах, Тамби, высокодостойный гость наш! Воин из воинов! Неужели я поверю, что даже семь коашинов крепчайшего напитка способны заставить тебя хоть на мгновение потерять ясность головы и твердость руки! – улыбка Жамбота была настолько широка и по-юношески искренна, что Мысроко не мог не улыбнуться ему в ответ.

– Хорошо, я поведаю тебе этот хабар.

ХАБАР ВТОРОЙ, наводящий на мысль о том, что и к самому далекому порогу человек всегда найдет дорогу

Еще несколько лет назад я вел довольно приятную и беззаботную жизнь истинного джигита, поставленного командовать такими же сорвиголовами, каким был сам. Я распоряжался праздничными военными игрищами, обучал юнцов из благородных семей высокому искусству владения оружием. Часто приходилось отправляться в походы к самым крайним пределам нашего славного египетского государства, где в ожесточенных стычках мои отряды либо усмиряли бунтовавшие племена, либо наказывали коварных турок, которые хозяйничали в Сирии, а иногда и нагло грабили пограничные области Мысыра.