Страшила

— След нашего парня. Помнишь, я говорила тебе об электронном послании в тюрьму Элай, содержавшем распоряжение посадить Оглеви в отдельную камеру? Оно было адресовано администрации тюрьмы и отправлено секретарем главного надзирателя пенитенциарных учреждений.

— Помню.

— Ну так вот: ее имя Джорджетти Брокман.

Сидя на корточках перед раскуроченным пакетом, я смотрел на Рейчел, силясь связать портрет в газете с тем, что сказала моя напарница. Наконец до меня дошло. Существовала только одна причина, согласно которой Фредди Стоун мог написать это имя в лас-вегасской газете, сидя в своем логове на окраине Феникса. Он проследил меня до Вегаса и знал, что я направляюсь в тюрьму Элай, чтобы переговорить с Оглеви. Он хотел изолировать меня посреди пустыни. Он был тем самым парнем с бакенбардами, заговорившим со мной в игорном зале отеля. Он был «несубом».

Рейчел взяла у меня газету, еще раз просмотрела первую страницу и пришла к аналогичному выводу.

— Он приехал в Неваду, следуя за тобой. Взломав базу данных департамента по наказаниям, он узнал имя секретарши начальника и записал его, чтобы не забыть. Вот еще одно звено этой цепи, Джек. И нашел его ты!

Я поднялся в полный рост и подошел к ней.

— Нет, Рейчел. Это мы нашли его. Но что нам теперь с этим делать?

Она опустила газету, и я заметил, как опечалилось ее лицо, когда она вспомнила, насколько ограниченны теперь наши возможности.

— Мне представляется, что нам здесь больше ничего не надо трогать. Мы должны убраться отсюда и позвонить в Бюро. С этого места расследование возьмет на себя ФБР.

Прекрасно оснащенное в техническом отношении ФБР, казалось, было готово к любым неожиданностям. Не прошло и часа после звонка Рейчел в местный полевой офис, как мы с ней уже сидели в отдельных комнатах для допросов, помещавшихся в окрашенном в неброские тона автомобиле размером с автобус. Этот автомобиль парковался неподалеку от дома, где жил Фредди Стоун. Нас допрашивали агенты, находившиеся внутри автомобиля, в то время как другие агенты обыскивали дом Фредди и прилегавшую к дому аллею в поисках улик, позволявших установить его местонахождение и причастность к убийствам из серии «Труп в багажнике».

Разумеется, фэбээровцы эти металлические ящики комнатами для допросов не называли, как, равным образом, возражали против того, чтобы я называл их автомобиль «Гуантанамский экспресс». Они предпочитали нейтральные названия и именовали свою камеру на колесах передвижным центром интервьюирования свидетелей.

Моя комната «для интервью» представляла собой куб без окон десять на десять футов. Опрашивал меня специальный агент Джон Бантам. Фамилия Бантам явно ему не подходила, поскольку этот здоровенный детина заполнял собой почти весь объем комнаты. Он расхаживал из стороны в сторону по металлическому ящику, куда нас втиснули, громко хлопая себя по бедру служебным блокнотом, и мне временами казалось, что в следующий раз он хлопнет им меня по голове. Возможно, мне так и должно было казаться и Бантам уже не раз использовал этот метод морального воздействия на интервьюируемого.

Бантам около часа изводил меня вопросами относительно того, как я вышел на «Вестерн дата» и что мы с Рейчел предприняли после этого. Отвечая на его вопросы, я неуклонно придерживался совета, данного мне Рейчел буквально за минуту до того, как приехали федералы: «Не лги. Обман федерального агента считается преступлением. Если солжешь хоть раз, считай, ты у них в руках. Так что говори только правду и не лукавь даже в мелочах».

Поэтому я говорил ему только правду. Но не всю. Я отвечал лишь на поставленный вопрос, не вдаваясь в детали, особенно если меня о них не спрашивали. Бантам выглядел раздраженным. Похоже, он не мог отделаться от мысли, что задает лишь второстепенные вопросы, а главный и единственно верный все никак не идет ему на ум. На черной коже у него на лбу от напряжения выступили крохотные бисеринки пота. Возможно, он являл собой в данный момент образ своего Бюро, раздосадованного тем фактом, что газетный репортер обнаружил в этом деле важное звено, которое оно проглядело. Как бы то ни было, ни моя скромная особа, ни мои ответы Бантама не радовали. Интервью, начавшееся было как сердечная, доброжелательная беседа, скоро вылилось в довольно жесткий допрос, который все никак не кончался.

Наконец терпение у меня лопнуло, и я вскочил со своего складного стула. Даже когда я стоял, Бантам был выше меня ростом на добрых шесть дюймов.

— Послушайте, я рассказал вам все, что знаю. Мне пора возвращаться в гостиницу и писать репортаж.

— Сядьте. Интервью еще не закончено.

— Я согласился беседовать с вами добровольно, и мне никто не говорил, что интервью может так затянуться. К тому же я ответил на все ваши вопросы, а сейчас вы лишь повторяете их в надежде поймать меня, как преступника, на противоречиях. Но у вас ничего не выйдет, поскольку я говорил вам только правду. Так я могу идти или нет?

— Я имею право арестовать вас прямо сейчас за насильственное проникновение в чужой дом и за то, что вы изображали федерального агента.

— Если вам нравится придумывать несуществующие события, вы, как я понимаю, можете арестовать меня за что угодно. Но я не вламывался в этот дом, а последовал за человеком, который уже вошел туда перед нами. Я подумал, что там может произойти преступление. Кроме того, я не изображал федерального агента. Возможно, тот парень подумал так, но никто из нас не сказал и не сделал ничего, что могло указывать на это.

— Сядьте. Мы с вами еще не закончили говорить.

— А мне кажется, что закончили.

Бантам снова хлопнул себя по бедру блокнотом и, продемонстрировав мне свою спину, прошел к двери, где остановился и снова повернулся ко мне лицом.

— Нам нужно, чтобы вы придержали свой репортаж, — сказал он.

Я кивнул. Наконец-то мы добрались до самого важного.

— Так вот, значит, из-за чего вся эта суета? Допрос, инсинуации, попытки запугивания…

— Это не допрос. Если бы мы допрашивали вас по-настоящему, вы бы поняли разницу.

— Как скажете. Но я не могу придержать репортаж, так как люди должны знать о важнейшем прорыве в этом нашумевшем деле. Кроме того, если портрет Стоуна будет красоваться на первых страницах газет и на экранах телевизоров, это поможет вам поймать его.

Бантам покачал головой:

— Рано еще. Нам требуются двадцать четыре часа, чтобы оценить улики, найденные здесь и в других местах. Мы должны сделать это до того, как он узнает, что мы его ищем. Через двадцать четыре часа можете публиковать все, что вам вздумается, и подключать к этому делу массмедиа.

Я снова опустился на складной стульчик, чтобы поразмыслить над его словами. Вообще-то я должен обсуждать все изменения в своих публикациях с редактором, но в данный момент меня это мало волновало. Это был мой последний репортаж, и я сам решал, что с ним делать.

Бантам взял стоявший у стены раскладной стул и впервые за все время допроса присел. Строго напротив меня.

Я посмотрел на часы. Стрелки подбирались к четырем. Редакторы отделов в Лос-Анджелесе должны были вот-вот собраться на дневное совещание, чтобы обсудить материал на первой странице завтрашнего номера.

— Вот что я собираюсь сделать, — сказал я. — Сегодня вторник. Я придержу свой репортаж и напечатаю его в четверг утром. При этом постараюсь сделать так, чтобы информация об этом деле не просочилась на наш веб-сайт до ночи четверга, ибо с рассветом ее подхватит телевидение.

Я снова посмотрел на часы.

— Это обеспечит вам свободу действий на протяжении по меньшей мере тридцати шести часов.

Бантам кивнул:

— О'кей. Думаю, нас это устроит.

Он хотел было подняться со стула.