Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

Наконец к утру Филипп принялся размышлять о том, к чему он сам зван под государевы очи. Небось отправит в какой ближний монастырь? Или предложит превратить его собственный в тюрьму для неугодных? Решил отказаться, не его то дело. Пусть уж Григорий Лукьянович пытает и казнит, а архиепископ Пимен всё освящает. С него самого хватит дальних Соловков.

На утренней молитве в соборе Власий тревожно заглянул в лицо соловецкому игумену:

— Да ты спал ли, святой отец? Замученный больно...

Филипп мрачно отмахнулся:

— Благодарствую...

Он раздумывал, как теперь быть. Приехал, так надо под царские очи являться. Но только вчера у государя побывали земские. Их Собор закончился в день святого Зосимы 2 июля. Земские челобитчики поднесли государю грамоту с нижайшей просьбой убрать с их шеи опричников, которые чинят обиды, бьют, режут, давят и под конец убивают невинных людей. Царь не только не стал разбираться в этой жалобе, но и приказал взять под стражу самих просителей!

А архиепископ Пимен, который во главе русской церкви, пока нет митрополита, не заступился! Что же это за пастырь, если людей за одно только слово просьбы в узилище отправляют, а он молчит?! Почему же молчат остальные святители? Что с самой церковью?! Где голоса заступников людских перед государем?

Вопросы... вопросы... вопросы...

На них не мог ответить благовещенский священник, сам не знал. Святители каждый о своём пекутся, слова сказать боятся против царя. Неужто не найдётся, кому глаза Ива1гу Васильевичу на его опричников открыть? Неужто царь сам не ведает, что его подручные творят? Но если и ведает, то попустительствует. Дело святителей укорить его в том.

Власий сокрушённо качал головой: и рта открыть не успеешь. Филипп ужасался:

— Да ведь не волен государь над святителями. Не его право карать монахов, они во власти Собора и подобных себе.

— А подобные кто? Митрополита нет, всем Пимен заправляет, а он царёв пособник. Только что сам не записался рядом со Скуратовым у дыбы стоять! Да вон ещё чудовский Левкий... Тоже хорош больно.

О Левкии Филипп уже был не единожды наслышан. В сторону чудовского игумена впору плеваться, он давным-давно главный пособник в царских непотребствах и разгул ах. Филипп с трудом остановил сам себя — негоже осуждать всех и вся, это тоже не по-божески...

С утра солнышко, птицы поют, в воздухе благодать разлита. Но это людей мало радует. Москва притихла, уже многие знали, что под стражей, а то и в Пыточной, лучшие бояре, которые от имени Земского собора просили государя удалить опричников. Если бояре да дворяне в узилище, значит, грядут новые казни, снова польются реки крови. Купцы, что вели мелкий торг на Поганой луже, вздыхали: собирай товар, ищи новое место. Под плахи и виселицы народ калачи покупать не пойдёт.

На Благовещенское подворье примчался гонец — государь повелел соловецкому игумену на следующий день быть к нему на трапезу! Гонец кланялся нижайше, видно, чуя особое благоволение государя к Филиппу, к руке за благословением едва не подполз. Весть о царском приглашении по Благовещенскому подворью разнеслась быстрее ветра, да и не только по нему. К руке нового государева милостника тут же поспешили многие. Филипп морщился: ну чего раболепствуют?

В тяжёлых разговорах и раздумьях прошёл и этот день. Перестав наконец радоваться своей придумке, Власий с толком рассказал о событиях двух лет. Филипп ужасался всё больше и больше. Почему же не смог защитить свою паству митрополит Афанасий? Почему не образумил государя в самом начале опричнины, отдал на поругание стольких достойных людей? Почему позволил литься рекам крови?

Вспоминал Афанасия и всё больше понимал, что, давно приученный выслушивать ужасы на исповеди, бывший царский духовник потому и стал митрополитом, что государь надеялся на его послушание и впредь. Не смог сопротивляться достойно, потому и митрополию покинул без соборной на то воли. А уж про Германа Полева и думать нечего, тот государя как огня боялся. Филипп даже представил, как Герман своим тихим мягким голосом пытается увещевать грозного царя, усовестить. Иван Васильевич небось и посохом его бивал? Или швырял чем, чтоб замолк и не мешал. Говорят, всего два дня и побыл митрополитом.

А он? Что, если прав Власий в своих ожиданиях? Если и ему предложат? Филипп долго смотрел на яркую звезду в темном небе, пока ту не закрыло набежавшее маленькое облачко, и пытался понять самого себя. Нет, ему не нужна митрополия! Молчать не сможет, а быть изгнанному, как Герман, совсем не хочется. Горячая молитва, вознесённая к Господу, на время успокоила, но мысли не ушли. За много лет отвыкший размышлять о людской мерзости, ведь разлада в своей обители не терпел, Филипп тяжело переживал этот разлад в душе. Он не мог спокойно слышать о пролитой крови людской, но и не желал вмешиваться в московские дела.

Глядя на огонёк лампадки у иконы, игумен снова и снова возносил мольбу к Господу, прося наставить на путь истинный, прося дать знак, как быть ему, слабому, в душе уже понимая, что не избежит столкновения ни с государем, ни с Пименом. Не сможет молча взирать на кровавый кошмар, что творится на Руси, даром что долго и покойно жил в своей обители.

Долго ворочался без сна и Власий. Он много наслышан о Соловецком игумене, да и сам не раз с ним встречался. Нрав у Филиппа твёрдый и требовательный. Благочинен он, умён, начитан, духовная сила с первого взгляда любому видна. Протопоп даже усмехнулся: если десяток игуменов будут стоять рядом, паства за благословением первым к Филиппу подойдёт. Он и есть первый даже среди равных.

Только тяжело будет игумену, если митрополитом станет. Государь, слышно, не очень советы да наставления жалует, невзлюбил со времён Сильвестра и Алексея Адашева. Как такому слово своё скажешь? Разве что вон Малюта Скуратов может, да и тот лишь об измене. Про другое государь и слышать не желает.

— Что будет? — вздохнул, поворачиваясь на другой бок, Власий. К утру он уже думал, что ничего хорошего. Но в сердце теплилась надежда на промысел Божий. Не зря Господь привёл Филиппа в Москву. Быть ему митрополитом, всем на радость! Ну, может, и не всем, Пимен с Левкием радоваться не будут, но таких мало, тех, кому соловецкий игумен к душе, гораздо больше.

Снова почти бессонная ночь и утром тёмные круги под глазами. Снова внимательный, беспокойный взгляд Власия:

— Да ты здоров ли? Может, скажешься недужным? Вон какие синяки!

Филипп замотал головой на спасительное предложение протопопа. Чего уж тут, вечно бегать не станешь, чему быть, того не миновать. Перекрестился:

— С Божьей помощью осилю.

Провожая его к государю, Власий долго крестил вслед:

— Помоги тебе Господь!

Мало кому такую честь оказывают, соловецкого игумена Филиппа государь пожелал принять не просто в палате для беседы, а устроил в его честь трапезу! Другому радоваться бы, а Филипп озабочен сверх меры. Заметив это, Новгородский архиепископ Пимен завистливо покачал головой:

— Одичал ты совсем на своём острове, святой отец. Тебе бы улыбаться, а ты хмуришься. Эк тебя государь запомнил с давних лет! Или твои родичи напоминают?

Филипп поморщился:

— Никто обо мне не напоминает. Если бы не вызвали, я и сейчас не приехал бы.

Мысленно повинился во лжи малой, ведь собирался же ехать. Но говорить об этом Пимену, и без того завистливо блестевшему глазами, не хотелось.

— Экой ты скромный, как я погляжу!

Но это было не всё диво на тот день. Иван Васильевич мало того, что многих бояр и священников пригласил, но и удалился с Филиппом наедине поговорить за трапезой. Прибывшие молчали, всем было ясно, для чего весь этот сбор — митрополитом будет соловецкий шумен Филипп. Но сейчас многим думалось не о том. Вспоминали, что Филипп из рода Колычевых, тут же прикидывали, не обидели ли ненароком кого из таковых. Получалось, что обидели, потому как Колычевых что в опричнине, что в земщине поровну. Стоишь за опричнину, значит, противен земскому окольничему Михаилу Ивановичу Колычеву, а если за земщину, то берегись Фёдора Умного-Колычева, тот в опричной думе не последний.