Страшные истории для девочек Уайльд

– Сделаю Флори-привидешку держаться подальше, – проворчал горгуль.

Его голосок казался одновременно и грубым, и визгливым. Он все время ворчал, а выговор его был неуклюжим, словно первая сыгранная маленьким Моцартом фортепианная пьеса.

– У тебя есть имя? – спросила Изола.

Горгуль уничижительно посмотрел на нее.

– Я садовый горгуль, тупица.

– Нет, не вид, а имя. Вроде того, что мы придумали для Флоренс.

– Нет имя. Не надо.

– И как в таком случае прикажешь тебя называть?

Маленькое создание гордо выпятило мохнатую грудь:

– Садовый горгуль!

– Что ж, придумаем имя попозже, – неуверенно пробормотала Изола. – Алехандро, можно тебя на пару слов?

Они зашли в ванную и заперлись на щеколду. Изола не стала тратить время зря – она скрестила руки на груди и требовательно спросила:

– Что ты задумал?

– Защитить тебя, как и обещал.

– И чем он тут поможет? – прошипела она. – Это просто какой-то дурацкий заяц!

– Горгуль! – донесся из-за двери вопль существа.

– Изола, помни о доброте к братьям нашим меньшим, – тихо укорил ее Алехандро, и его голос эхом отдался от влажной плитки. Пламя свечи дрожало в присутствии призрака. – Все будет хорошо. Обещаю.

– Итак, – продолжила разговор Изола, когда они вернулись в комнату. – Знаете ли, я родилась в год Кролика.

– Я не кролик! – прорычал горгуль. – Солаваль родилась в год дурака!

Следующие несколько дней горгуль пролежал на полу ее спальни. Изола точно не знала, что ему надлежит делать и когда он приступит к своим обязанностям. Она стала называть его просто Зайчиком, от чего горгуль зверел, но кличка уже приклеилась к нему невидимым ярлыком.

– Пожалуйста, просто попробуй, – прошептал Алехандро, когда Изола яростно чистила зубы. – Просто попытайся познакомиться с ним поближе. И, кстати, пока не забыл, – думаю, пришло время помириться с Лозой. Ее явно волнует твое благополучие. Она не желает тебе зла.

Изола сплюнула в раковину.

– Ладно, ладно. Достаточно советов, Святой Пип!

Блицкриг в часовне

– О, мне так жаль, – с облегчением сказала Лоза. – Я думала, ты на меня обиделась, ведь ты держалась так отстраненно, словно…

– Погоди. – По коридору лениво полз розовый дым, поднимаясь к осветительным приборам. – Школа что, горит?

– Хорошо бы, – вздохнула Лоза и неуверенно добавила: – Изола?

Изола не сводила глаз с дыма, который курился и выплетал свою паутину, словно масло в воде. Больше никто его не замечал. Струйка проплыла над ее головой, и Изола услышала запах меда, смолы и цветков вишни.

Аромат волшебной трубки дедушки Ферлонга.

Не обращая внимания на окрики Лозы, Изола, не разбирая дороги, побежала за дымом.

Несколько девочек кричали ей вслед, когда она петляла, чтобы ни с кем не столкнуться, но никто не пытался ее задержать – Изола была неуязвима, пока странный аромат витал вокруг ее головы.

– Дедушка? – громко позвала она, влетев в пустую часовню, и ее голос эхом отразился от склоненных голов изваяний святых и поднятых к небу лиц херувимов. – Дедушка Ферлонг?

Пламя горящих на алтаре свечей подрагивало, а каменный Иисус на кресте над алтарем напряг мышцы живота. Сквозь высокие окна в часовню лился свет, пуская солнечных зайчиков по полу. На потолке крутились покрытые золотой краской звезды. На деревянных скамьях лежали сборники гимнов и псалмов. Чуть дальше по проходу находился вход в бомбоубежище – память о Второй мировой войне и о старой поговорке, что Господь всегда дарует пристанище.

Розовый дым над головой стал ярко-синим, и, несмотря на тишину, Изола почувствовала нарастающее волнение. Она знала эту трубку, как куклу, с которой играла в далеком детстве; меняющиеся цвет и запах дыма всегда были разными, но всегда узнаваемыми. Школа Святой Димфны была единственным местом, куда Алехандро запрещал заходить братьям, и раз дедушка Ферлонг явился сюда, значит, что-то мешало ему вернуться на Аврора-корт.

Дверь в бомбоубежище на задах часовни со скрипом распахнулась, открыв взору Изолы ведущие во тьму ступеньки. Дым поднимался вверх из подземелья.

– Дедушка Ферлонг? – на этот раз робко позвала Изола.

Холодный пол скрипнул, когда она шагнула вперед.

Дверь распахнулась, и в часовню влетел призрак сестры Мари-Бенедикт. Монахиня наступала на подол своего одеяния, а воск со свечи стекал на ее скрюченные артритом руки.

– Спускайся, дитя! – визгливо крикнула она. – Поспеши! Бомбят! – Она потащила Изолу к бомбоубежищу, но та вывернулась и отступила к алтарю. – Бомбы, бомбы! – продолжала кричать сестра. – Что ты творишь? Неужели не слышишь сирены?

Едва с ее призрачных губ сорвалось последнее слово, как на солнце словно упала огромная тень и лучившийся в витражных окнах свет погас. Затем воздух прорезал тревожный вой, такой громкий, что Изола зажала ладонями уши, и ужасный настолько, что у нее застыла в жилах кровь.

Воздушная тревога.

Крыша часовни начала трескаться – штукатурка откалывалась, покрывая Изолу пылью, словно античную статую. Фрески пошли паутиной.

Что-то с силой сбило ее с ног. Изола перекатилась на спину, лихорадочно оглядываясь в поисках нападавшего, но в часовне не было никого, кроме монахини, которая уже спешила к бомбоубежищу. Изола ухватилась за основание алтаря, а между тем высокие свечи гасли одна за другой. Изола закричала, когда двери подвала распахнулись, и ее ногами вперед потащило по проходу, словно на невидимой веревке. Она скатилась по ступенькам, и сестра Мари захлопнула дверь.

Изола оказалась в темноте наедине с колотящимся сердцем. «Живи, живи, живи», – с каждым толчком приказывало оно.

Давным-давно, после самого первого дня в школе Святой Димфны, Изола села на краешек маминой кровати и спросила:

– Почему они построили фонтан в честь этой монахини, которая так плохо к тебе относилась?

– Сестры Мари? – ответила мама, высовывая сонное лицо из-под одеяла. – Ну, насколько я понимаю, раньше она была прекрасной женщиной.

– В смысле, раньше?

– До того, как у нее немного поехала крыша, дорогая. Сестра Мари пережила бомбежку Лондона немцами и так и не оправилась. Честно говоря, ей с каждым годом становилось только хуже. Когда она вела у меня уроки, она ненавидела шум, резкие движения, а в особенности – детей. Ведь дети, как ты понимаешь, – это сплошной источник шума и возни. Она терпеть не могла все, что выбивалось за рамки обычного. Ненавидела сказки, которые мы друг другу рассказывали. И выступила в собственный крестовый поход против того, что называла «порождением дьявола»… одним словом, ее вынудили уйти на пенсию после того, как она сожгла книги Энид Блайтон на задворках библиотеки!