Страшные сады (сборник)

Итак, мы решили подождать, не снимая одежды, под моросящим дождем. Молча стояли, ссутулив спины. Дождь завершил наш туалет. Кровь хорошо смылась, остались только синяки от тумаков.

На самом деле нас там оказалось четверо, четверо тех, кто месил ногами грязь примерно на тридцати квадратных метрах. Твой отец приблизительно промерил шагами диаметр, рассчитал площадь при помощи числа Пи — 3,14 — и все такое. Итог: тридцать квадратных метров. Да только от этого никакого проку. Если бы нам принадлежало и целое царство, которое мы могли бы разделить между собой, с того мгновения, как сие пространство было уготовано для того, чтобы в нем и остаться похороненными заживо, на точную площадь было начхать. Потому что мы говорили себе: чертов подарочек, нам выпали шанс и радость посетить нашу собственную могилу! Конечно, этим придуркам не нужно даже переводить пули, разве что для того, чтобы покалечить нас, лишить сил артачиться, ведь нам все равно конец. А потом, ногами спихнув сверху глину, маленький отряд засыплет нас здесь на раз-два!

Двое других, Анри Йедрежак и Эмиль Байоль, были настоящими заложниками… Невиновными, я хочу сказать. Тогда как мы, твой отец и я, мы были заложниками виновными. Их, Анри и Эмиля, сцапали на выходе из шахты № 2 после утренней смены. Но не случайно. Разговаривая друг с другом в нашей яме, мы начали понимать, как именно фрицы выбирали, и как Анри и Эмиль оказались третьим и четвертым. Фашисты хватали людей из определенной группы: заложники были частью нашей местной футбольной команды! Мы все четверо играли за нее и, естественно, знали друг друга. Твой отец был вратарем, я левым защитником, они, кажется, правым защитником и полузащитником, не помню уж. Но то, что мы с твоим отцом обговаривали детали диверсий в душе после матча, а Анри и Эмиль вовсе не участвовали в наших безрассудных планах, это я хорошо помню… Мы и представить себе не могли, кто в нашей команде оказался таким мерзавцем, чтобы выдать нас… Только после войны мы узнали суть дела: жандармы болели за футбольную команду «Энен-Лиетар», а мы, футболисты «Энена», разгромили их три ноль в первом чемпионате Франции в 1939 году! Поэтому они мстили за свою честь, как могли… Указав на нас, как на заложников… Четверо спортсменов-любителей, выбранных собственной жандармерией, предположительно невиновные и расстрелянные из-за трусости террористов-подрывников, — фрицы сочли это достаточно жестоким, а значит, и вполне забавным зрелищем. Если так посмотреть, наша бесцельная смерть должна была явиться ярким примером и заставить всех в штаны наложить от страха!

Анри и Эмиль не понимали всего этого ужаса. Они доставали нас всякими почему и отчего, но… Если трансформатор — ваше дело, скажите об этом, ведь в любом случае вы скоро умрете, а так хотя бы поможете нашему спасению… И даже если это не так, пожертвовав собой, вы спасете ваших товарищей по Сопротивлению… Все эти бесконечные ляля, рассуждения, хождения по кругу. Мы оба, я и твой отец, сказали, что им надо просто выдать нас, когда фрицы вернутся, пусть они решатся на это… Мы посмотрели бы на них с такой ненавистью, что им, Анри и Эмилю, поверили бы и пощадили их. Пусть они это сделают, если думают, что выпутаются такой ценой. Твой отец говорил, что ему все равно: он был уверен, что в любом случае мы все умрем и очень скоро.

Анри и Эмилю стало стыдно, они сказали, что им надо было просто выговориться, что они думали о своих женах… И опять все по новой… Это правда, женаты были они, а не мы, но все же они с нами, даже если мы и виновны… И они снова заводили одну и ту же пластинку… Судили так и эдак, до безумия… Ведь если это вы… Мы с твоим отцом готовы были сожрать наши футбольные лицензии. Так и надо было сделать с самого объявления войны, а не играть в мячик с такими порядочными людьми, как Анри и Эмиль. В подобные времена спорт слишком опасен. Вот и доказательство… ха-ха-ха!

Что я говорил? Так вот…

Итак, мы оказались вчетвером. Около трех часов пополудни, без всякой еды, дрожа от холода и сырости. Впереди семьдесят два часа на жизнь. Мы не знали, о чем говорить друг с другом, ведь если бы твой отец и я признались, что взорвали трансформатор, двое других решили бы, что обязаны этим адом нам, и, конечно, попытались бы выдать нас. Ты сейчас спросишь, кому. Учитывая, что воцарилась полная тишина, и только птицы чирикали да пугливые зверьки пробегали у нашей ямы, мы были одни в чистом поле. Может, о нас забыли? И нам удастся спокойно подготовиться и сбежать… Эта мысль вдруг осенила нас, но в нее трудно было поверить.

И мы верили недолго.

Потому что было еще светло, когда с западной стороны по стене посыпалась земля. Мы задрали носы, и он был там. Спина, подставленная дождю, болтающиеся ноги в добротных сапогах, ружье за спиной, аккуратно застегнутое пальто, — этот человек сидел на мешках, на краю нашей ямы. Каска до самых бровей и широченная улыбка, ты и вообразить себе не можешь, какой олух. Наш охранник. В итоге они все-таки приставили к нам одного. Придурка с торфяников, бестолочь! Наверняка из-за того, что ни на что другое он был не годен! В любом случае, при охраннике, пусть даже и идиоте, с побегом ничего не выйдет!

Вот так, сверху, упершись руками в колени, он смотрел, как мы скисли. И вдруг, ты не поверишь, состроил нам рожу! Настоящую, ребяческую рожу, вращал глазами, сложив губы куриной попкой! Мы застыли, словно остолбенели! Он мог бы нас оскорбить, забросать камнями, помочиться на нас, это было бы в порядке вещей, ничего не попишешь. Но так издеваться над заложниками, строить из себя ребенка перед людьми, которые скоро умрут, — это недостойно, невыносимо! Мы попытались забросать его комьями глины, но впустую: они падали обратно, прямо нам на головы! И сверх всего, он вынимает ломоть хлеба, свой легкий завтрак! Горбушку хлеба… Ты бы знал, как у нас слюнки потекли! И все это он проделал каким-то невероятным способом, с огромными усилиями, как будто его карман был глубиною в три километра и там, на дне, какие-то звери кусали его за палец! Он испускал боевые кличи, повизгивал от ужаса! Это уже слишком! Играть вот так с едой перед изголодавшимися людьми, насмехаться над ними: мы готовы были убить дикаря-охранника! Но ничего не могли с собой поделать, смотрели на него и, исходя слюной от вида еды, говорили друг другу, что подлый ублюдок издевается над нами, но мы справимся с этим… И вместе с тем — думай, что хочешь, — да, мы были безвольны и беспомощны, но в то же время не могли этого выдержать, ни я, ни остальные. Кажется, твой отец первым рассмеялся над нелепыми выходками нашего охранника, и мы не устояли. Просто рухнули со смеху. Ха-ха-ха!

Но чем больше мы надрывались от смеха, там, на дне ямы, тем труднее было ему вытаскивать свой хлеб из кармана. Едва он доставал его, едва приближал зубы, чтобы схватить бутерброд, маячивший у него перед носом, как шинель заглатывала его обратно, и охранник тяжко вздыхал, кусал пальцы, делал вид, что смирился, решил больше не думать о еде, на пару секунд отвлекался, а потом вдруг, неожиданно, вновь штурмовал свой карман! Никогда я так не смеялся, и твой отец тоже, я знаю точно. Охота на бутерброд! От этого зрелища слезы набегали на глаза. Никогда мы не плакали с таким удовольствием.

Мы больше не думали о том, что скоро сдохнем. Нет, не думали, настолько стали снова мальчишками, и настолько он был смешным…

А потом вдруг мы увидели, как наш друг фриц вскочил на краю ямы, погрузил руки в карманы и извлек оттуда бутерброды, завернутые в газетные страницы! Шесть штук, это животное собиралось обожраться ими! Но он начал жонглировать бутербродами! И чертовски здорово: они даже не выскользнули из газетных оберток! Мы от этого рты разинули, стоя внизу, со слюной на губах! А потом он прозевал один бутерброд, поймал его в последний момент, а мы, можешь себе представить, уже протянули руки, уверенные, что этот бутерброд для нас, но нет, наш ублюдок снова поймал его, хотя, казалось, это невозможно! Мы постыдно заорали, непроизвольно, как собаки, которых заставляют изнывать в ожидании, прежде чем бросят им кость, а того, серо-зеленого, это вдруг смутило, и все его жонглирование нарушилось! Он был уверен, что здорово подбрасывает хлеб, насмехаясь над нами, но все бутерброды попадали в яму, божественный бутербродный дождь пролился на нас!

Понятно, мы не упустили ни одного! Бутерброды размером с ладонь, с паштетом и огурцами, может быть, даже с теми самыми, из нашего подвала! Клянусь, так мы и подумали, да, они растащили наши консервы после того, как увезли нас. Тем хуже, это было так вкусно, что мы вылизывали газетную упаковку. Рожи у всех были перепачканы типографской краской, пока не пошел дождь, настоящий дождь с неба, и не омыл нас, как раньше от крови. Черт возьми, мы были горды, обнимались, зачитывали вслух более или менее пригодную страницу с рисунками, историю Кафуньета, который возвращался домой после футбольного матча в стельку пьяный, и говорил своей жене, что ходил к приятелю, чтобы послужить доказательством его присутствия на матче вместе с ним! Как же мы хохотали! Пьяными в стельку мы уже не будем никогда, но посмеяться так, что пуговицы полетят, все же посмеялись, последним нашим смехом — а ведь мы сделали этого фрица! Хитростью, отвагой, выкрутасами, но мы стащили его продуктовые запасы на семьдесят два часа! Так ему и надо за все его издевательства и неуважение к ближнему, так-то!

Он снова сел, и вместе с тенью на нас разом опустилась ночь, пока мы жадно поглощали пищу и уже видели только его очертания, только силуэт, чуть темнее неба, а взгляда охранника под козырьком каски было не различить. Мы больше так сильно не смеялись: конечно, он специально разыграл свой номер, чтобы помучить голодных заложников медленной смертью. Его бутерброды были для нас, нам причитались, наверное, то была наша последняя еда. Жонглировать ими, рисковать, что они свалятся в грязь, чихать на нас, было настоящим оскорблением! Ну да ладно, мы не собирались ворчать в темноте и портить себе пищеварение, обсуждая все это.