Страшный суд

Давно известно, что за доллары воевать — на порядок — и больше! — пониже результаты получаются, потому как дух слабее — при равном мастерстве! — нежели у тех, кто в драку идет, честь и достоинство Родины защищая… Тут уж ни прибавить, ни убавить, историю не перепишешь, в ней, истории, всё поучительно. И давно доказано: наемники не могут быть сильнее патриотов.

Две трети самолетов сбили соколы Широкова, не дав им долететь до крымских берегов, отправив безнадежные обломки первоклассных коршуновконструктора Сухого в аидынеживого слоя древнейшего из морей.

Случился при этом и казус, без них на войне не бывает. Один из стрыйских сухихдотянул до Тарханкутского мыса и грохнул маячную башню, вывел из строя путеводный огонь.

Узнавший об этом капитан первого ранга Станислав Гагарин немедленно распорядился еще до наступления ночи восстановить маячное хозяйство и сызнова зажечь огонь по временной пока, разумеется, схеме.

Судоходство на Русском море не должно было никоим образом нарушаться, ибо у тех, кто овладел Черноморским флотом, миролюбивые имелись намерения.

А прорвавшиеся к полуострову самолеты встретили зенитные батареи, и на дальних подступах к городу ракеты класса «земля-воздух» отправили тех, кто мечтал о зеленых,видимо, в преисподнюю, ибо изменников Родины, поднявших, тем более, меч на ближних, ни в рай, ни в чистилище не пускают.

А Севастополь даже не заметил и никогда не узнал о крылатой армаде, которая шла из-под Львова, угрожая жителям города карой за мужество и постоянство.

Ни гетьман с Днепра, ни кремлевский «всенародно любимый» выводов должных из неудачного полета не сделали. Они по-прежнему метали громы и молнии в адрес крымчан и самозванца-адмирала, присвоившего имя легендарного флотоводца, а дерьмократическаяпресса и панельноетелевидение изощрялись в придумывании небылиц, имеющих целью доказать, что новый комфлота — бывший начальник тыла из Североморска, посаженный во время оно за решетку в связи с расхищением технического спирта.

Счет шел не только на дни и недели, время дробилось на часы и минуты.

Военные и политические страсти нарастали снежным комом, простим самим себе зимнюю терминологию, ведь лето, правда, недостаточно жаркое в этом году, с холодными дождями, было в разгаре.

Верховный Совет Республики Крым еще раз подтвердил решение отделиться от Украины и призвал Россию взять исконно принадлежавший ей полуостров под юридическое крыло.

Глава российских депутатов заявил, что парламенту решить такое не под силу, пороху, мол, не хватает, надо созывать внеочередную сходку, российский, стало быть, съезд. Но тут вмешался президент, издал указ, в котором заявил, что любые территориальные вопросы решать впредь будет исключительно единолично, и созывать любые съезды в столь сложный, мол, период Смутного Времени он, первый в истории государства и всенародно любимыйпрезидент, считает нецелесообразным.

Тут обнаружился интересный раскол парламентариев по принципу жительства. Триста депутатов, которые решили сдать мандаты, их в народе тут же прозвали иудами,были москвичами.

Чем их соблазнили президентские власти — вопрос особый.

Но всех народных депутатов на местах призвали на ковер прокуроры и отобрали обязательства не выезжать из регионов в столицу.

Не получив ответа из Москвы, крымчане заявили о полной независимости от кого-либо, на всякий случай подали в ООН прошение о приеме в мировое сообщество, и в тот же миг офицерское собрание флота высказалось за переход под юрисдикцию нового суверенного государства.

Молодая и скромная по размерам республика приобретала мощный современный флот, составляющий одну десятую военно-морской твердыни Великого Союза.

Гетьманская Украина и демократическаяРоссия ответили на сей акт крымского и флотского своеволья блокадой полуострова с севера, перекопский перешеек был перерезан. Но главная беда заключалась в том, что, в Крым перестало поступать топливо для кораблей, горючее для электростанции, железнодорожная связь прервалась, самолеты с севера в Симферополь больше не прилетали.

— Что будем делать? — спросил Павел Степанович тридцатитрехлетнего каперанга.

— Бороться, — просто ответил недавний штурман Мурманского тралфлота. — Имею кое-что предложить, товарищ командующий флотом…

VII

— Что мы здесь собираемся делать? — спросил Станислав Гагарин, когда после обмена приветствиями с вождем, они направились к крыльцу, которое украшало виллу в Яремче, куда чудесным образом доставил сочинителя милицейский — на самом ли деле? — лейтенант.

— Размышлять о судьбах мира, понимаешь, — хмыкнул Иосиф Виссарионович. — Рассмотрим сложившуюся ситуацию, обсудим детали и факторы, поиграем в геополитические, понимаешь, игры.

— С вами вдвоем? — спросил сочинитель, украдкой взглянув на часы, которые неизменно показывали без пятнадцати двенадцать.

Он даже засомневался, идут ли часы вообще, хотел поднести к уху, но сдержался, не захотел мельтешить и суетиться перед Отцом народов.

— Почему вдвоем? — ответил Сталин. — Там уже партайгеноссе Гитлер и пан Бжезинский за чашкой, понимаешь, кофе толкуют.

— Надо бы подготовиться, — проворчал я. — Все-таки известный геополитик и антисоветчик номер один. Самый большой враг Советского Союза — так и назвал себя. Я читал интервью с ним во львовской газете «Высокий Замок» за третье июня.

— К подобным встречам и разговорам вы всегда готовы, партайгеноссе Гагарин, — неторопливо отозвался Сталин, остановился, повернулся и взял меня двумя пальцами за клапан нагрудного кармана рубашки. — А на часы не смотрите, понимаешь… Ваше время в Трускавце остановилось. Сколь бы мы ни пробыли в Яремче, там, подле униатской, понимаешь, церкви окажетесь ровно без пятнадцати двенадцать. И на встречу с генералом Мотринцом не опоздаете… Как вам, кстати, этот прикарпатский милиционер и письм'eнник?

— Писатель он явно талантливый, а вот милиционер… Мне кажется — хороший, — осторожно определил я.

— Мне тоже так кажется, — согласился Иосиф Виссарионович, и тут на крыльце возник Гитлер.

Пан Бжезинский был взволнован и возбужден.

Говорили мы с ним на английском.

Впрочем, иногда в разговоре возникали польские, немецкие и русские фразы, которые как бы иллюстрировали геополитическую сущность и масштабность беседы.

Когда Адольф Алоисович пригласил нас в гостиную, временный хозяин виллы, посетивший историческую, понимаешь, родину, сидел за инкрустированным под шахматную доску столиком, отстраненно уставившись взглядом в чашку с дымящимся кофе.

В хрустальной вазе желтели любимые мной сухарики из белого хлеба, матово поблескивал серебряный поднос со сливочником того же металла, кофейник и три, такие же как у пана Бжезинского, но пустые пока чашки.

— Пан находится в некоем, как принято говорить сейчас, обалдении, — негромко проговорил Сталин, когда мы вошли в гостиную, — но держится, понимаешь, стойко…

— Мне удалось его несколько успокоить и просветить по поводу нашей с Йозефом миссии, — мысленно передал мне Гитлер.