Страсть

– Я принесла тебе рыбу.
– Вилланель вынула сверток; старуха понюхала его и спрятала под юбки. Потом обернулась ко мне.

– Берегись старых врагов в новых масках.

– Кто она?
– спросил я, когда мы благополучно уплыли.

Вилланель пожала плечами, и я понял, что опять не получу истинного ответа.

– Изгнанница. Жила вот здесь.
– Вилланель указала на заброшенный дом с двойными воротами. Дом тонул; в комнатах плескались волны. На верхних этажах устроили склады; из одного окна торчал шкив.

– Говорят, в те времена, когда она жила здесь, свет в доме не гас до рассвета, а в погребах хранились такие редкие вина, что человек, выпивший больше одного бокала, мог умереть. У нее было множество кораблей, и эти корабли привозили из-за моря товары, которые сделали ее одной из богатейших женщин Венеции. Люди говорили о ней с уважением, а ее мужа называли "Мужем Дамы со Средствами". Но она лишилась всего, когда Бонапарту приглянулись ее средства; говорят, ее драгоценности достались Жозефине.

– Жозефине достались драгоценности почти всех людей на свете, - ответил я.

Тайный город остался позади, и мы очутились среди квадратов солнечного света и широких каналов, где могли разминуться восемь или девять лодок и еще оставалось место для утлого кораблика, на котором катали приезжих.

– Сейчас их время. А если пробудешь здесь до августа, отпразднуешь день рождения Бонапарта. Но к тому времени он может умереть. В таком случае, тебе придется остаться до августа и отпраздновать его похороны.

Она остановила лодку у внушительного шестиэтажного здания, гордо возвышавшегося над чистым каналом - место считалось в Венеции престижным.

– В этом доме хранится мое сердце. Анри, ты должен забраться внутрь и вернуть его мне.

Она что, сошла с ума? То была аллегория. Ее сердце находилось в ее теле, как и мое - в моем. Я попытался объяснить это, но она взяла мою руку и приложила ее к своей груди.

– Проверь сам.

Я проверил. Честно водил рукой вверх и вниз, но не чувствовал ничего. Потом нагнулся, уперся ногами в дно лодки, приложил ухо к ее груди, и проплывавший мимо гондольер понимающе улыбнулся.

Я не услышал ни звука.

– Вилланель, если б у тебя не было сердца, ты была бы мертва.

– Ты жил среди солдат. Думаешь, у них были сердца? Думаешь, в жирном теле моего мужа бьется сердце?
– Настал мой черед пожимать плечами.

– Ты сама знаешь, что так не бывает.

– Знаю. Но я уже говорила тебе, Венеция - город необычный. Здесь все иначе.

– Ты хочешь, чтобы я забрался в этот дом и нашел твое сердце?

– Да.

Фантастика...

– Анри, когда ты уходил из Москвы, Домино дал тебе сосульку с золотой цепочкой. Где она?

Я ответил, что не знаю. Должно быть, сосулька растаяла в моем ранце, а цепочка выпала. Мне было стыдно, но после смерти Патрика я перестал заботиться о вещах, которые когда-то любил.

– Она у меня.

– Ты взяла золото?
– не веря своим ушам, спросил я. Должно быть, она нашла ее; если так, то память о Домино останется при мне.

– Я взяла ледышку.
– Она порылась в сумке и вынула льдинку, такую же холодную и твердую, как в тот день, когда Домино отодрал ее от брезента и отправил меня в путь. Я повертел ее в руках. Лодка покачивалась на волнах, чайки летели по своим делам. Я посмотрел на Вилланель. В моем взгляде сквозило множество вопросов, но она лишь пожала плечами и отвернулась к дому.

– Вечером, Анри. Вечером они будут в театре "Ла Фениче". Я привезу тебя сюда и подожду. Я бы сделала это сама, но боюсь, что не сумею вернуться.

Она забрала у меня сосульку.

– Когда ты принесешь мне мое сердце, я верну тебе это чудо.

– Я люблю тебя, - сказал я.

– Ты мой брат, - ответила она, и мы уплыли.

Мы ужинали, и ее родители расспрашивали меня о моих родных.

– Я родился в деревне, окруженной ярко-зелеными холмами, на которых растут одуванчики. Зимой река между ними топит берега, а летом пересыхает и тонет в грязи. Мы зависим от реки. Зависим от солнца. Там нет ни улиц, ни площадей, только маленькие домики, обычно одноэтажные; тропинки между ними не проложены искусными руками, а протоптаны множеством ног. У нас нет церкви - вместо нее у нас амбар, в котором зимой хранится сено. Революции мы не заметили. Она застала нас врасплох, как и вас. Мы думаем о дереве у нас в руках и зерне, которое выращиваем, а иногда - о Боге. Моя мать была набожной женщиной; отец говорил, что когда она умирала, то протянула руки к иконе Божьей Матери, и ее лицо засветилось. Она умерла случайно. На нее упала лошадь и сломала ей бедро. У нас не было лекарств - лекарства у нас есть только от колик и безумия. Это случилось два года назад. Мой отец все еще ходит за плугом и ловит кротов, что кромсают поля. Будь моя воля, я вернулся бы к жатве и помог ему. Мое место там.

– Анри, ты в своем уме?
– саркастически спросила Вилланель.
– Ты учился у священника, путешествовал и сражался. Неужели тебе не терпится вернуться к своим коровам?

Я пожал плечами.

– Какой прок от ума?

– Ты мог бы нажить здесь состояние, - сказал ее отец.
– Тут много возможностей для молодого человека.

– Ты можешь остаться с нами, - сказала ее мать.

Но Вилланель не сказала ничего, а я не мог остаться и быть ей братом, потому что мое сердце кричало от любви к ней.

– Знаешь, - сказала ее мать, взяв меня за руку, - этот город не чета другим. Париж? Я на него плюю.
– Она действительно плюнула.
– Что такое Париж? Несколько бульваров и дорогих магазинов. А здесь есть тайны, ведомые только мертвым. Я уже говорила, что у здешних лодочников на ступнях перепонки. Нет, не смейся, это правда. Я знаю это, потому что моим первым мужем был лодочник, от которого я родила нескольких мальчиков.
– Она помахала ногой в воздухе и попыталась дотянуться до носка.
– У каждого из них между пальцами были перепонки, и поэтому они ходили по воде.

Ее муж не гоготал и не стучал кружкой по столу, как делал обычно, когда ему было весело. Он встретил мой взгляд и слегка улыбнулся.

– Мужчина должен быть готов ко всему. Спроси Вилланель.

Но та поджала губы и вскоре вышла из комнаты.

– Ей нужен новый муж, - едва не взмолилась ее мать.
– Как только этого человека не станет... В Венеции часто бывают несчастные случаи; тут темно, а вода глубока. Кого удивит еще одна смерть?

Муж положил ладонь на ее руку.

– Не искушай судьбу.

После трапезы отец Вилланели задремал, а мать села вышивать. Вилланель отвела меня вниз, и черная лодка заскользила по черной воде. Она сменила лодку, пахшую мочой и капустой, на гондолу и гребла стоя, грациозно работая веслом. Она сказала, что это более удобная маска; гондольеры часто крутятся у богатых домов, надеясь на заработок. Я хотел спросить, где она взяла лодку, но поперхнулся, увидев знак на носу.

То была погребальная лодка.

Вечер стоял прохладный, но не темный; ярко светила луна, и на воду падали наши нелепые тени. Вскоре мы оказались у ворот; как и обещала Вилланель, дом выглядел пустым.