Страсть

Впрочем, Козаков вообще большую часть второй половины 80-х провел в больницах. Сначала (осенью 1985 года) у него отказали почки, да так, что он было уже решил – вот и настал конец его непутевой жизни. Однако врачи сумели-таки поставить его на ноги. А два года спустя на почве душевного расстройства Козаков угодил сначала в клинику Бехтерева в Ленинграде, а затем – в Соловьевскую психушку в Москве. Из Соловьевки Козаков выписался месяц спустя, а еще через два месяца его третья жена Регина навсегда уехала в Штаты (по словам артиста, одной из причин ее стремительного отъезда было его пристрастие к «зеленому змию»).

Развод с женой, с которой прожил 17 лет, Козаков воспринял без особого драматизма. Более того, спустя всего несколько месяцев после ее отъезда в компании общих знакомых он познакомился с 31-летней Анной Ямпольской, которая вскоре стала его четвертой женой. Анна в те годы была не свободна и должна была отправиться к мужу, который ждал ее в Германии. Но встреча с Козаковым перевернула все ее планы. В 1989 году у них родился мальчик, которого счастливые родители назвали Мишей.

Вспоминает Анна Ямпольская: «Козаков действительно принадлежит к тому редкому типу мужчин, которые обязательно женятся на своей возлюбленной. И не представляют брака без детей. Так что наш старший – Миша – был произведен на свет не только с общего согласия, но и по настоянию Михаила-старшего. «Без ребенка нормальной семьи не будет», – заявил он тогда».

В 1990 году Козаков снял на телевидении очередную картину «Тень, или Может быть, все обойдется», которая стала для него семейной экранизацией: в фильме снялся он сам, его молодая супруга (она тогда училась в ГИТИСе на заочном отделении) и его годовалый сын. «Тень» оказалась последней постановкой Козакова перед его отъездом в Израиль.

Козаков покинул родину в июне 1991 года. Почему? Сам он позднее объяснил этот отъезд следующими причинами: «Перестройка, новая жизнь застала меня врасплох. Я понимал: все изменилось, работать надо по-другому. А как по-другому, я не знал. Последние годы в России много работал на телевидении. Делал передачи по Фридриху Дюрренматту, по Артуру Миллеру, но чувствовал, что сейчас телевидению это больше не нужно. А вестерны, вообще коммерческое кино, я не снимал. Не потому, что не хотел, а потому, что не умел. Не мое это дело. Создалась какая-то тупиковая ситуация, появилось чувство безысходности, ненужности. Я нашел спонсора, он дал мне миллион (это тогда!) рублей, и я снял «Тень» Евгения Шварца. Получил 15 тысяч, вставил зубы. Что дальше? Раньше я знал точно: 250 рублей в театре, еще 250 в среднем – за кино, ТВ, концерты. А теперь я не мог знать точно, как будет завтра, послезавтра… Родился Мишка. Коробка памперсов стоила 25 долларов. Где их взять?

Антисемитизм? Да, тоже было, конечно. Но не столько по отношению ко мне, тут я больше о Мишке думал… Все это создавало ощущение какого-то развала… И еще – само понятие «заграница». Мне хотелось пожить за границей. Чтобы выезжать из России, надо было стать своим в некой «стае выездных». А я не хотел быть в этой «стае»…

Бог мудрее нас: ты думаешь, что ты совершаешь поступок, а его совершают за тебя другие. Одно дело читать про эмиграцию у Бунина, Цветаевой, Набокова, Довлатова, а другое – самому все это пройти. Да, в других условиях, по другим причинам. Если бы я этого не прошел, живя в России, я бы все представлял иначе.

Я бы себе говорил: вот я сижу, работы не слишком много, кино затухает, художественное телевидение практически закончилось, концертов нет, а в это время в Израиле мои товарищи в театре «Гешер» (что в переводе значит «Мост») успешно играют, они попробовали, что такое другая жизнь, а я так и не решился. Зная свой самоедский характер, могу сказать точно: я бы себя сгрыз. Мне нужно было все попробовать самому. Надо было узнать, что такое в 57 лет начать учить иврит, что такое играть на чужом языке, что такое суметь на нем преподавать в театральном институте, и многое другое…»

Отъезд Козакова многие его коллеги восприняли неоднозначно. Некоторые – с пониманием, другие (таких оказалось большинство) – с раздражением и злостью. По их мнению выходило, что Козаков чуть ли не предал родину в самый ответственный момент – покинул страну накануне революционных событий (два месяца спустя в Москве чуть было не пришел к власти ГКЧП). К примеру, Виктор Мережко, отсняв эпизод отъезда Козакова с семьей на вокзале, вставил в него комментарий Владимира Познера, который публично осудил Козакова. В те дни в средствах массовой информации были и другие нелицеприятные выступления коллег уехавшего актера. Чуть позже Козаков напишет: «Это заставило меня крепко задуматься: что же у нас за страна такая, если люди одной профессии, одного круга интересов, которым все доподлинно известно – и про положение дел с кино, и про зыбкость существования в театре почти каждого из нас (и моего, в частности), и про то, что не от хорошей жизни я бежал и тем паче не на легкие хлеба себя обрек, могут – ничтоже сумняшеся – такие передачи вслед уехавшему сделать или в таковых участвовать, зная, что уже и ответить публично не могу? Если свои на такое идут, так чего ждать от чужих?..»

Стоит отметить, что Козаков уезжал в Израиль не спонтанно, а тщательно все взвесив. Еще в декабре 1990 года он в течение двух недель находился в этой стране на гастролях и смог заручиться поддержкой своих коллег, приехавших туда за несколько лет до этого (актера Валентина Никулина, режиссера Евгения Арье). Коллеги пообещали ему место актера и режиссера в своем новом русскоязычном театре, даже гарантировали зарплату в 1000 долларов. Так что Козаков ехал в Тель-Авив не на пустое место. Однако действительность, с которой Михаил столкнулся в Израиле, оказалась менее привлекательной, чем рисовалась ранее в его воображении: выяснилось, что театру «Гешер» Козаков не очень-то и нужен. В итоге все его режиссерские задумки оказались невостребованными, да и актерские перспективы были весьма расплывчаты. В конце концов ему было предложено в двухнедельный срок заменить артиста Бориса Аханова в постановке «Розенкранц и Гильденстерн», что самому Козакову показалось делом абсолютно нереальным: после всех мытарств, связанных с переездом, невозможно было за столь короткий срок выучить роль и ввестись в почти готовый спектакль. Короче, Козаков в те дни чувствовал себя не самым лучшим образом. А тут еще на его пути возник змей-искуситель в лице бывшего замдиректора Малого театра, а ныне – одного из работников дирекции Тель-Авивского государственного камерного театра Юрия Хилькевича. Он предложил Козакову перейти к ним в театр и сыграть роль Тригорина в постановке Бориса Морозова «Чайка», причем на иврите. Поначалу Козаков хотел было отказаться, однако после того как Хилькевич ознакомил его с условиями будущего договора – приличная зарплата на целый год, всевозможные пенсионные отчисления и т. д., – согласился.

Соглашаясь на переход в другой театр, Козаков в душе осознавал, что идет на определенный риск. В течение пары-тройки месяцев выучить и сыграть роль на чужом языке, которого до этого он никогда не знал (на иврите он мог сказать только одно слово – «шалом»), казалось делом неподъемным. Однако ситуация обязывала актера пойти на риск, и он, несмотря на все свои сомнения, надеялся справиться с этим делом. Внутреннее чутье его не подвело: уже 4 октября в театре состоялась первая репетиция, и Козаков выдал весь текст роли наизусть, да еще и с правильным произношением. А ровно два месяца спустя в камерном состоялась премьера «Чайки», которую Козаков, по мнению публики и критики (восторженные статьи появились даже в «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост»), отыграл вполне достойно. Чуть позже о Михаиле даже сняли документальный фильм под названием «Я должен играть», который показали по Израильскому телевидению.

Однако в глазах самого актера это была пиррова победа. Почему? Всю жизнь тратить на изучение иврита, зная, что он никогда не сможет стать для него родным языком, – такая перспектива совершенно не устраивала Козакова. Однако чтобы заработать себе на достойную жизнь, ему в течение нескольких лет все же пришлось наступать на горло собственной песне. «Чайку» он сыграл 45 раз, в «Ричарде III» побегал в массовке, в спектакле «Вчера, позавчера» сыграл две роли. Но главным местом его заработков и приложения души и сердца был все-таки не театр, а залы, концерты на русском языке: он читал стихи Пушкина, Тарковского, Бродского, играл отрывки из прошлых, еще московской памяти, спектаклей. Помимо этого, Козаков находил еще время и возможность участвовать и в других творческих проектах. Например, он озвучил пять фильмов компании «Уорнер Бразерз». Показал с большим успехом свою «Тень» в разных городах Израиля (причем заработал на этом в несколько раз больше, чем за ту же постановку в Москве). На заработанные таким образом деньги Козаков в 1993 году сумел купить себе в Тель-Авиве квартиру. Это так называемая «ключевая квартира» – она на 40 процентов принадлежит Козакову, на 60 – ее владельцу. Квартира стоила 85 тысяч долларов, из которых 50 тысяч Козаков заплатил сразу после въезда.

Между тем к середине 90-х Козакова вновь потянуло на родину. Желание вернуться в Россию усилилось после того, как 18 августа 1995 года у него родился пятый по счету ребенок – дочь Зоя (названа в честь бабушки). В итоге летом следующего года (аккурат в день рождения дочери) Козаков вместе с семьей вернулся в Россию.

В сентябре 1996 года, давая интервью «Независимой газете», Козаков так объяснил причину своего возвращения на родину: «Я мог бы продолжать жить в Израиле, играть, ставить, преподавать. Но этот эксперимент (исключительно над самим собой) показал мне, что я только формально могу быть «человеком мира». Наступил какой-то предел, которого я не выдержал. Я понял, что не могу жить без того, что называют русским театральным процессом, без того, чтобы в любой вечер можно было пойти в какой-то театр, что не могу без моих друзей. Правда, я взял на себя огромную ответственность. Если эта нестабильность в России превратится в еще большую, не знаю, как буду смотреть в глаза жене. В конце концов скажу: забирай детей и увози, я остаюсь…»

В 1998 году Козаков едва не потерял свою супругу Анну: израильские врачи обнаружили у нее опасную болезнь – гепатит С. Это заболевание может проходить бессимптомно и практически не оказывать влияния на жизнь человека, но может и привести к циррозу или раку печени. Лечение можно было провести и в Израиле, но Козаковы решили сделать это на родине. Правда, за свое решение едва не поплатились. Анну консультировал специалист самой престижной лечебницы – бывшей «кремлевки». Он посоветовал ей лечь в платную клинику Госмедцентра. Женщину привезли туда в очень тяжелом состоянии, с адскими болями и рвотой. Но в клинике не смогли распознать гепатит и стали пичкать больную лекарствами, которые при этой болезни противопоказаны. В итоге рвота у Анны прошла, но начали отниматься ноги. И тогда Козаков снова увез жену в Израиль, где в конце концов ее и поставили на ноги. Однако потом на протяжении еще долгого времени Анне приходилось каждые три месяца летать в Израиль на инъекции интерферона (в Москве такой укол стоит 100 долларов, а в Израиле у Козаковых есть страховка).