Страсти по Чернобылю

Ну а в Припяти первое, что они увидели, свадебную процессию. На улицах играли дети. Погода была хорошая, а потому многие жители города просто прогуливались.

С моста хорошо просматривалась панорама атомной станции.

И они вновь начали сомневаться в достоверности последних докладов Брюханова… Впрочем, в худшее не хотелось верить.

Провели измерения. Радиоактивный фон в городе был чуть-чуть превышен, но не настолько, чтобы паниковать.

Они еще не знали, что на этот раз удача улыбнулась атомщикам: основной выброс прошел всего в ста метрах от последнего многоэтажного дома и удар радиации пришелся по лесу… Вскоре он стал «рыжим» – погиб, и весь этот участок пришлось сносить: деревья закапывать в могильники, а почву засыпать слоем песка. И эта работа ляжет на «Комбинат», которым будет руководить Игнатенко.

Но пока он едет на АЭС…

Из воспоминаний: «При подъезде к станции с ее южной стороны нашим глазам предстала впечатляющая картина разрушений четвертого блока. Шатер реакторного отделения отсутствовал. Из центральной части разрушений поднимался белесый дымок. Деаэраторная этажерка наклонилась в сторону машзала.

…Мы переоделись в санпропускнике, взяли с собой представителя службы дозконтроля, экипированного необходимой аппаратурой, получили армейские дозиметры со шкалой до 50 рентген и направились на четвертый блок…Впечатляющий вид представился нам из разбитого окна деаэраторной этажерки на 14-й отметке в районе восьмой турбины во двор АЭС, по которому были хаотически разбросаны детали реактора и элементы графитовой кладки его внутренних частей. Дозиметрист все время предупреждал нас об опасности. За время осмотра двора АЭС в указанном месте, который продолжался не более 1 минуты, показания моего дозиметра достигли 10 рентген.

Здесь я впервые почувствовал воздействие больших полей гамма-излучения. Оно выражается в каком-то давлении на глаза и ощущении какого-то легкого свиста в голове, наподобие сквозняка. Эти ощущения, показания дозиметра и увиденное во дворе окончательно убедили меня в реальности случившегося, в том, что мы имеем дело с небывалой, или, как принято говорить о них по-научному, – гипотетической аварией. «Русский мужик пока не пощупает – не поверит». Я ощутил все это в полной мере: убедился своими глазами и полученной дозой».

Но все-таки сомнение оставалось. Вернувшись из коридора, ведущего на 4-й блок (к нему им так добраться не удалось!), Игнатенко вместе с милиционерами объехал станцию на автомобиле. Оттуда, с севера, вид 4-го блока и всей станции был страшным…

«…Легкий, белесый дым торопливо поднимался из центральной части остатков реакторного зала, а также курился на нижней площадке вентиляционной трубы. Территория двора АЭС и крыши зданий в западном и северном направлении были покрыты черным, типа сажи, маслянистым на вид налетом. В ряде мест уровни радиации превышали тысячу рентген.

После осмотра я возвратился в административный корпус и спустился в бункер, где находилось руководство АЭС. Там царило всеобщее уныние. Я попытался их раскачать, заявив, что обстановка не так уж плоха в сравнении с той, какая должна быть при такой аварии».

В последних словах – весь Евгений Иванович Игнатенко! Он теперь знал, что от его работы, от труда многих тысяч людей, которым суждено будет пройти через Чернобыль, зависит слишком многое: и судьба пострадавших районов Украины, Белоруссии и России, и судьба его родной атомной энергетики.

Теперь он знает, что надо делать…

«Вертолет находился на стадионе, расположенном на выезде из города. Фон там уже достигал 300 миллирентген в час. Я прибыл туда, и мы поднялись в воздух. До реактора было примерно 5 км, и мы там оказались практически сразу. С высоты 300 метров нам представился незабываемый вид, который мог бы послужить элементом картины Дантова ада. В сумерках, еще не расставшихся с чернотой украинской ночи, особенно отчетливо была видна зловеще раскаленная активная зона. Верхняя конструкция реактора, его «крышка», называемая обычно ласковым именем «Елена», была сорвана со своего штатного места, сдвинута в сторону северо-восточного квадранта от оси активной зоны и разогрета до желто-красного цвета. В «Елене» отчетливо просматривалась структура мест подсоединения каналов, имеющих менее яркий цвет из-за повышенного теплоотвода. В общем, активная зона реактора смотрелась коксовым пирогом, на котором многотонной сковородкой лежала раскаленная, слегка сдвинутая «Елена». Сполохи этой печи играли на остатках конструкции центрального зала четвертого блока и вентиляционной трубе. Раскаленный графит горел. В местах горения играло короткое пламя. Хорошо был виден разогретый воздушный столб, заполненный аэрозолями, поднимавшимися вверх. Я посоветовал летчикам обойти его стороной. Мы прошли над объектом несколько раз, так как хотелось более четко зафиксировать в памяти детали увиденного и разобраться в происходящем.

На высоте 300 метров над реактором бортовой радиометр вертолета на максимальной шкале 500 рентген в час зашкаливало. После посадки я немедленно отправился в горком партии, где уже собралось большинство членов правительственной комиссии, которые, выслушав доклад, пожелали сами убедиться в том, что было доложено мною.

Был организован повторный полет, я отправился с ними в качестве гида…»

Потом еще не раз Игнатенко летал над реактором. В частности, помогал летчикам точно сбрасывать мешки с песком в раскаленный реактор. Тогда им пришлось летать сквозь струю, идущую из реактора. И каждый такой пролет «стоил» 6 рентген.

…Много лет спустя мы вспоминали с Генеральным директором концерна «Росэнергоатом», профессором, доктором технических наук Евгением Ивановичем Игнатенко те чернобыльские месяцы.

– Уроки Чернобыля, в чем они? – спрашиваю я.

– Их очень много. И положительных, и отрицательных. Главное, с такими сложными и опасными системами, как атомные блоки, нельзя работать так, как у нас привыкли. Жесткость и твердость абсолютно необходимы! И на первом этапе развития атомной энергетики такие подходы существовали. Помню, на Кольской станции любое действие оператора и каждого специалиста было расписано аккуратно, и оно осуществлялось точно по инструкции. А каждое отклонение – обязательно обсуждалось, изучалось, расследовалось, чтобы ничего подобного не допускать в будущем… А потом в атомной энергетике пошел «поток», и отношение к работе изменилось… Каждый год 26 апреля я бываю на кладбище. Обычно меня просят сказать речь. Я выступаю коротко, но смысл всегда прост. Когда приходит беда, то герои идут вперед, чтобы остановить ее, и чаще всего погибают. А трусы забираются под кровать от страха, а потом, когда беда проходит, вылезают и начинают учить, как надо действовать в критической ситуации. И критикуют тех, кто пошел вперед, мол, ошиблись они. А свою позицию оправдывают тем, что они, мол, наблюдали, чтобы потом сделать правильные выводы… Есть, конечно, в такой трагедии и безвинные. Но все мы вместе – и герои, и трусы, и безвинные, а потому нам прежде всего нужно спокойствие, рассудочность и терпимость. Все-таки мы в одной лодке, в одной стране… В общем, оценок Чернобыля и его уроков очень много, и они требуют серьезного подхода – поверхностно же мне не хочется об этом говорить.

Через несколько лет Евгений Иванович Игнатенко погибнет в автомобильной катастрофе по дороге на Калининскую АЭС…

Металлический привкус во рту…

В истории медицины работа врачей и сестер медсанчасти № 126 города Припяти станет одной из самых ярких героических страниц.

Они в числе первых были на месте аварии.

Они были последними, кто покинул эвакуированный город.

С 26 апреля по 8 мая медики спасали людей. Потом большинство из них госпитализированы – их самих надо было лечить.

Мне и коллегам из других газет довелось побеседовать с некоторыми из тех, кто работает в медсанчасти № 126.

– Только часов в пять утра я почувствовал металлический привкус во рту, головную боль, тошноту, – рассказывает врач «скорой помощи» Валентин Белоконь. – Я на станцию приехал в начале второго. Три наших машины я поставил так, чтобы все их видели. До четвертого блока – метров сто. Вскоре начали отправлять пожарных…

– Фельдшер Скачок и я приехали на станцию вместе с пожарными, – рассказывает Анатолий Винокур. – Нам тут же погрузили обгоревшего Владимира Шашенка. Мы отвезли его… Машину проверяли дозиметром, стрелку зашкалило. Утром вернулся домой, но все вещи снял за порогом и оставил там…

– В начале третьего в медсанчасти были уже все, кто нужен, – говорит заместитель начальника Владимир Печерица. – Мы обрабатывали пострадавших, делали вливания… Не хватало капельниц, оборачивали палки бинтом и прикрепляли к спинкам кроватей – вот штатив и готов. Вечером 26 апреля первая партия больных была отправлена спецрейсом в Москву…

На лезвии атомного меча

Каждый из нас может написать книгу о себе. Получится пухлый том или тоненькая брошюра, особого значения не имеет, важно другое: станет ли она нужной и интересной для тех, кто никогда с тобой не встречался, и узнают ли из нее что-то новое те, с кем ты прожил многие годы. И вдруг оказывается, что «книга о тебе» – это одна из вершин искусства, потому что не каждому дано возвышаться над равниной человечества.

У Ангелины Константиновны Гуськовой такое право исключительности есть – она ведь единственная на этой планете, кто бросил вызов «лучовке» и победил ее!

Проникнуть в мир, где живет и работает профессор Гуськова, необычайно трудно, потому что мы всегда стараемся поменьше касаться тех граней жизни, которые нам непонятны, недоступны и таинственны.

Кстати, последнее делалось специально, так как речь шла о самой секретной стороне жизни государства.

Наш век пройдет. Откроются архивы.И все, что было скрыто до сих пор,Все тайные истории изгибыПокажут миру славу и позор.Богов иных тогда померкнут ликиИ обнажится всякая беда.Но то, что было истинно великим,Останется великим навсегда.

А. К. Гуськова как истинная женщина любит поэзию, знает ее. Строки Николая Тихонова она выбрала эпиграфом к своей книге воспоминаний не случайно: Ангелина Константиновна убеждена, что вокруг Атомного проекта слишком много мифов и легенд, а правда скрыта не только секретностью, но и невежеством людей, в том числе и тех, кто представляется общественности специалистом.

Мы знакомы много лет, бывало, что в разнообразных дискуссиях занимали разные позиции, но цель всегда была общая – познать Истину в том мире, что называется «Атомная отрасль России». А потому беседа наша шла, на мой взгляд, с предельной откровенностью. Впрочем, профессор Гуськова иначе и не может – такой уж характер…

– Ваш путь в науке начинался на «Маяке», не так ли?

– Я закончила ординатуру и была приговорена к поездке «туда».

– Что значит: «приговорена»?