Страсти по Феофану

— Долгая история... Убежало нас восемь человек, я один остался в живых. Если б не сбежал, до сих пор бы гнил в заточении. Скрылся у трактирщика Кипаридиса, моего человечка (помнишь, я рассказывал?), он и переправил меня в Галату. Тут эпарх надо мною не властен, но зато и воровать совестно. Пробавляюсь подаянием и случайной работой.

Сын Николы отцепил от пояса кошелёк, развязал и вытащил оттуда несколько серебряных и медных монет:

— Вот, возьмите, не погнушайтесь, я теперь в деньгах не стеснён.

Цеца с благодарностью взял и не без лукавства отметил:

— Ты такой же щедрый и добрый, как синьора Барди. Дай ей Бог здоровья и счастливого разрешения от бремени!

Дорифор напрягся:

— Где вы видитесь с нею?

— У латинского собора Святого Петра, что стоит на Торговой площади. Мона Летиция ходит к каждой мессе. И одаривает убогих. Ах, какая красавица — посмотреть приятно!

— А записку ей передать вы могли бы? Тоже заплачу.

Дедушка ответил:

— Отчего же не передать, коли очень надо?

— Только так, чтоб никто не видел.

— Обижаешь, юноша: я ли не провёл за решёткой в общей сложности лет пятнадцать как мошенник и прохиндей? Сделаю искусно, и комар носа не подточит!

— Ладно, погоди, напишу сейчас.

Сев на доски, сложенные в углу, оторвал от листа пергамента, на котором делал пометки палочкой графита, небольшой клочок и как можно мельче вывел: «Дорогая моя, любимая, не предпринимай ничего фатального, заклинаю тебя Всевышним. Пресвятая Дева поможет нам. Твой навек, до гроба». Аккуратно свернул и отдал в руки нищего вместе с несколькими медными фоллами. Бывший уголовник заверил:

— Если что ответит, я и на словах передам. Как тебя найти?

— Я сюда заеду на будущей неделе.

Но когда художник вновь явился к недостроенной церкви и провёл полтора часа в ожидании Цецы, вместо попрошайки с четырёх сторон к Софиану подошли вооружённые люди. И один из них, крепкий пятидесятилетний мужчина с перебитым и неправильно сросшимся носом, объявил:

— Феофан Дорифор! Именем Генуи, вы, мессир, обвиняетесь народом Галаты в сопричастности к покушению на жизнь моего сына, Пьеро Барди. И своей властью кавалерия я задерживаю вас для детального выяснения обстоятельств.

Живописец воскликнул:

— Здесь какая-то страшная ошибка! Я не знаю вашего сына, и о покушении на него мне тем более ничего не известно.

— А знакомы ли вы с неким Цецой, выдававшим себя за нищего?

Сын Николы признал:

— Да, знаком. Ну и что с того?

— Где вы познакомились?

— Предположим, в тюрьме эпарха. А какое это имеет значение?

— Как вы оказались в тюрьме?

— Обвинялся в убийстве моего дяди...

— О! Ага!

— Нечего смеяться! Обвинения были сняты. Потому что я честный человек.

— Честный, честный, конечно. Водитесь с отъявленным негодяем Цецой, нанятым известной вам особой для убийства мужа!

Софиан открыл от удивления рот:

— Цеца?.. Нанят?..

— Ах, не делайте вид, будто вы узнали это впервые.

— Я клянусь, что не знал! Жизнью и здоровьем клянусь!

— Ничего не знали?

— Абсолютно ничего.

— И молили кое-кого в собственной записке — «не предпринимать ничего фатального»?

Феофан осёкся. Произнёс негромко:

— Не имеете права. Я не подданный Генуи. Вы не можете меня арестовывать.

— Разберёмся. Если что — отдадим вашему эпарху. С соответствующими словами. — Повернувшись к страже, Марко приказал: — Уведите задержанного.

6 .

В каталажке Галаты было поприличнее, чем в тюрьме эпарха: одиночная камера, деревянная койка и матрас из конских волос, есть давали три раза в день и довольно сносно готовили. Следствие продлилось неделю.

Дознаватель, сухонький синьор неопределённого возраста — то ли пятьдесят, то ли шестьдесят, — спрашивал всё время одно и то же: существует ли любовная связь между Дорифором и Летицией Барди? кто задумал убийство дона Пьеро? почему в записке Софиан уговаривал дочку консула не предпринимать «ничего фатального»?

Но племянник Никифора отрицал всё подряд — связи не было, про убийство не знал и записка вообще не его!

— Как — не ваша? — удивлялся чиновник. — А, простите, почерк? Мы сравнили записку с теми документами, что вы составляли в банке Гаттилузи. Почерк один и тот же.

— Хорошо, пусть записка моя, но с чего вы взяли, что она — для синьоры Барди? Там ни обращения, ни подписи.

— Цеца рассказал.

— Нет, не может быть: Цеца не предатель.

— Цеца — негодяй и растленный тип. Мы ему обещали, что не выдадим эпарху, если он сознается, тем и развязали язык.

— Ладно, пусть записка моя и к синьоре Барди; но ведь там указано: «не предпринимай ничего фатального». О каком соучастии речь идёт?

— Получается, о «фатальном» вы знали?

— Я предполагал.

— Что давало повод так предполагать?

— Ничего конкретного, собственные домыслы.

— А когда вы в последний раз говорили с моной Летицией?

— Накануне её замужества — минуло два года.

— И с тех пор не виделись?

— Нет.

— Как же вы могли делать заключения, если не общались? Неужели она задумывала «фатальное», выходя за Барди?

— Я не знаю. Думаю, что вряд ли.

Дознаватель кивал:

— Вот и я так считаю. Получается, что после вашего приезда в Константинополь вы имели контакты с моной Летицией. Или очные, или заочные. Кто являлся посредником? Цеца? Или кто-то из её слуг?

— Отвечать отказываюсь.

— Это не в вашу пользу. Чем скорее вы согласитесь с нами сотрудничать, тем скорее сможете выйти на свободу.

— Вы меня отпустите?

— Если окончательно установим вашу непричастность к данному злодейству.

— А синьор Барди жив?

Итальянец поморщился:

— Спрашивать на следствии — моя прерогатива.

— Извините, но я должен знать. Это очень важно.

— Разумеется, важно. Нет ничего важнее человеческой жизни... Слава Богу, жив, только легко ранен. Цеца стрелял из германского арбалета, но промазал, лишь задев плечо. Стража дворца захватила злодея, а уж мы из него вытрясли все подробности. И нашли при нём вашу записку.