Страсти по Феофану

Фильку же ругал за излишнюю подражательность устоявшимся образцам. И нередко ставил в пример Феофана:

— Ты смотри, как он фантазирует. У него воображение плещет через край. Никогда не повторяется, ищет и придумывает новые решения. Настоящий талант — это щедрость духа. Сотни вариантов. Жажда неизведанного. А копировать пройденное скучно.

Друг невесело усмехался:

— Так не зря же его называют Софианом! Больно башковит.

— Нешто ты глупее?

— Не глупее, конечно. Только я — талант, а он — гений.

— Не преувеличивай. И не принижай своё дарование.

— Я не принижаю, а знаю точно. И не вижу в том ничего дурного: ловкие копиисты тоже без работы не пропадают.

Разница в способностях не мешала молодым людям относиться друг к другу по-прежнему. Только раз подрались всерьёз.

Дело было летом 1352 года, и ребята помогали Евстафию расписывать церковь Покрова Богородицы в женском монастыре на одной из окраин Константинополя. Спор возник из-за крестика на мафории [2] Девы Марии. Феофан считал, что коль скоро Пресвятая повернула голову влево и глядит на Младенца, крестик её не может оставаться по центру лба и его необходимо слегка сместить. Филька же упорствовал: надо поступиться реалистичностью и остаться в рамках канона. Слово за слово — перешли на личности. Зная о его симпатиях к итальянцам, подмастерье обвинил Дорифора в ереси:

2

мафорий — в православных изображениях Богоматери — широкий платок, покрывавший голову и плечи.

— Я не удивлюсь, если ты вообще перекрестишься в католика!

Тот кричал в ответ:

— Прекрати молоть чепуху! Латинянам и грекам нечего делить, наша вера едина, и должна быть уния церквей!

— Подчиняться Папе? Хочешь ходить под Папой? Под иудой, христопродавцем?

— Можно подумать, будто наши патриархи — святее!

— Да, святее!

— И поэтому дружат с турками?

— Турки нам не враги, с ними можно договориться.

— С турками договориться? Так пойди, сполосни пиписку!

— Для чего? — изумился Филька.

— Чтобы чистой была — перед тем, как они тебе её станут обрезать!

Тут уж друг не выдержал и ударил Феофана кулаком в глаз. Завязалась настоящая драка, и подростки бешено катались по полу, молотя друг друга, изрыгая проклятия. Лишь Евстафию, заглянувшему в церковь, чтобы посмотреть, как идёт работа, удалось их разнять. Возмущённый учитель наорал на обоих:

— Сопляки! Щенки! Где затеяли потасовку? В Божьем храме! Ни стыда, ни совести. Прочь пошли отсюда, чтобы я три дня вас не видел!

Выйдя из монастыря, Софиан, сплёвывая кровь, продолжавшую течь у него из губы, примирительно посмотрел на товарища:

— Ты куда теперь?

— Не решил ещё. — У приятеля кровь текла из носа. — Хочешь предложить что-то интересное?

— Ничего такого. Просто искупаться.

— Почему бы нет? Омовение в морских водах снимет нашу грязь и грехи.

Так они провожали детство.

А события в доме Никифора всё перевернули вверх дном.

Как-то поздно вечером Феофан вернулся к дяде в мастерскую после очередных занятий у Аплухира. И увидел Анфиску, поливавшую цветы в палисаднике. Дочке Иоанна было уже пятнадцать, и она превращалась из подростка в девушку с хорошо развитыми формами. В отношениях между молодыми людьми ничего нового не происходило: он над ней немножко подтрунивал, говорил снисходительно, по-взрослому, а её глаза выражали вечную тревогу и всецелое подчинение.

— Здравствуй. Как дела? — помахал рукой юноша.

Та взглянула на него в замешательстве:

— Плохо, Фанчик, плохо! Целая трагедия без тебя разыгралась.

Он заволновался:

— Что такое?

— Софья сообщила Фоке, что беременна. А Фока спросил: от кого — от меня или от хозяина? И как бросится её избивать! Так бы и забил до смерти, если бы не папенька и не маменька, подоспевшие ей на выручку. А Фока — прыг в окно — да и был таков. Пригласили доктора, он привёл Софью в чувство, но ребёночка она потеряла. И теперь хозяин обещает засадить мастера в тюрьму, если он вернётся.

— Ничего себе! Я пойду, поговорю с дядей.

— Лучше не ходи: запёрся у себя и не хочет никого видеть.

— Ну, меня наверное примет.

Сын Николы поднялся из мастерской на второй этаж и подёргал ручку запертой двери. Постучал и крикнул:

— Это я, Феофан. Ты не спишь? Надо потолковать.

Вскоре звякнул ключ, и Никифор появился в проёме — неприветливый, похудевший. От него разило вином. Оглядев племянника исподлобья, проворчал недобро:

— Что тебе, поскрёбыш?

— Разреши войти? Может, что скажу умное?

— Не смеши, — гробовщик оскалился, показав кривые жёлтые зубы. — Что ещё надо говорить? Мой ребёнок умер.

Молодой человек всё-таки вошёл, потеснив дядю в коридорчике. Сел за стол и спросил:

— Мне нальёшь?

Тот пожал плечами:

— Пей, не жалко.

Оба отхлебнули вина.

— Значит, ты уверен, что ребёнок твой?

— По словам Софьи. А она лгать не станет.

— Отчего не станет? Очень даже может.

— Если бы ребёнок был от Фоки, то Фока не стал бы её избивать.

— Это ещё не довод. Пьяный Фока на любое способен.

— Пьяный Никифор тоже. — Дорифор-старший снова выпил, промокнул губы рукавом и проговорил: — Нет, не зря я считал, что от женщин — одни несчастья. Все причины бед. Был я образцом добродетели, проводил время в чтении и молитвах, а вином только причащался. А теперь? Посмотри на меня. Превратился в тряпку, забулдыгу и грешника. Возжелал жену ближнего своего. Преступил одну из главнейших заповедей. И за это буду наказан.

Феофан заметил:

— Нос другой стороны, будь ребёнок не твой, ты попался бы на крючок и воспитывал чужое дитя. Бог тебя оградил от этого.

Дядя покачал головой:

— Всё равно. Появись тут сейчас Фока, я его убью.

— Ну и глупо. Мало того, что нарушишь очередную главнейшую заповедь, так ещё и окажешься за решёткой. Для чего?

— Отомщу за невинно загубленную жизнь.

— «Око за око, зуб за зуб»? Но Господь наш Иисус Христос призывал нас не поддаваться мстительным чувствам.

— Стало быть, простить?

— По-христиански — простить. И отдать в руки правосудия.

— Ох, боюсь — не выдержу.

Уложив Никифора, юноша спустился к себе в каморку и прилёг на кровать. Но заснуть не мог, думал о случившемся, глядя в темноту. Прав ли Дорифор-старший — на земле зло от женщин? Ева поддалась искушению, а затем совратила Адама. Первородный грех как проклятие висит надо всеми. Люди из-за него потеряли бессмертие. Но Господь смилостивился над нами и направил на Землю Сына, чтобы Тот попрал смертью смерть. Христиане обретут жизнь вечную. Но борьба за людские души ещё не окончена. Нечестивый продолжает искушать и мужчин, и женщин. Вожделением — прежде прочего. Как здесь отделить плевелы от зёрен? Ведь Любовь есть Бог. Но Любовь есть и похоть, значит — грех. Где граница? Женщина — исчадие ада или же сосуд святости? Мы обожествляем Деву Марию, но Она была смертна, умерла от старости, не воскресла, — получается, первородный грех и на ней? Как сие понять? Можно ли понять в принципе? Или сами эти мысли греховны? Надо просто верить? И не задавать наивных вопросов?