Страсти по Лейбовицу. Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь

Он говорил на языке Диких Собак. И не успел Чернозуб ответить, он подхватился и побежал, даже не успев подтереться.

Сквозь кусты, прикрывавшие отхожее место, Чернозуб понаблюдал, как лошади пересекали ручей, а затем заполз обратно в постель. До завтрака оставалось около часа, и он хотел немного передохнуть. Погрузившись в сон, он поискал Спеклберда и Эдрию, но это было то же самое, что бродить по брошенному дому, где уже нет даже мебели. Когда он проснулся, его снова трясла лихорадка. Он сел, чувствуя, как кружится голова. По положению солнца, лучи которого пробивались в прорезь полога, он прикинул, что уже около полудня.

— Ваше преосвященство, — сказал Битый Пес, — его святейшество — или как там его? — словом, его преподобие папа хочет тебя видеть.

— Коричневый Пони?

— Он хочет, чтобы ты незамедлительно притащил свою задницу к его папскому фургону.

Коричневый Пони был занят бритьем, но оно вряд ли могло изменить его внешность. От бородки почти ничего не осталось — всего несколько волосков на подбородке. Некоторые из них были темными, а другие — светлыми, придавая ему вид начатого и не законченного наброска. Когда Чернозуб нашел его, он уже покончил с завтраком из вяленого конского мяса и слив, поданным на маленьком столике в тени папского фургона.

— Нимми, — сказал он, — где твоя кардинальская шапка? У меня есть для тебя задание.

— Как для солдата? — спросил Чернозуб. Он был готов отказаться.

— Как для посла, — ответил Коричневый Пони, пропустив мимо ушей сарказм новоиспеченного кардинала. — Как для папского посланца к фермерам. Ко всем тем, кто остался в городе. Войска Ханнегана покинули этот район, оставив их вместо себя. Мы можем избежать столкновения, если тысяча человек мирным образом войдут в Новый Рим.

— Тысячу Кочевников отнюдь не назовешь мирными, ваше святейшество, — ответил Чернозуб. — И кроме того, фермеры явно выражают желание завязать боевые действия.

— Верно. Может, ты и прав, — сказал Коричневый Пони. — Может, все оно и к лучшему. В любом случае у нас всего триста человек, главным образом Кузнечики, — папа обвел на удивление исхудавшей рукой пространство лагеря, который при свете дня выглядел совершенно опустевшим — как сон, который помнишь только наполовину.

Чернозуб никогда не видел Коричневого Пони таким слабым. «Конечно же, — подумал он, — это все последствия Мелдауна. Ночная Ведьма назвала его своим мужем и затащила в свою ледяную постель».

— Военачальник трех орд, Ксесач дри Вордар, наш старый друг и спутник Чиир Осле Хонган, повел с собой на юг, к Ханнеган-сити, почти тысячу моих крестоносцев. Даже магистр Дион и многие жители Нового Иерусалима ушли с ним. Они предполагают объединиться с воинами Зайцев и с силами уродцев, которые готовились осадить город, но вместо осады мы получим битву, — Коричневый Пони устало присел. — Может, все это и к лучшему.

— Не так, — произнес Вушин.

— Мой генерал-сержант не согласен, — сказал Коричневый Пони. — Но какое это имеет значение? Что сделано, то сделано, — руки папы вспорхнули в воздух, как две птицы. Чернозуб удивленно посмотрел на него: самый земной из людей этим движением неожиданно напомнил ему Амена I.

— Но я болен, — сказал Чернозуб.

— Все мы больны, — ответил Коричневый Пони. — Конечно, кроме Вушина. Где твоя шапка, Нимми?

— Здесь, — Чернозуб вытащил из-под рясы красный кардинальский головной убор. — В лагере я ее не ношу. Ветер может сдуть ее у меня с головы, и она шлепнется в собачье дерьмо.

— Здесь нет ветра, — сказал Вушин, который не одобрял отношение Чернозуба к своему хозяину.

— Ах да, эти собаки… — рассеянно произнес папа. — Нам пришлось оставить их при себе. Ксесач не захотел взять их с собой на юг. Мы остались тут с тремястами людей и почти с таким же количеством собак. И конечно с вождем Кузнечиков. Пока еще фермеры этого не знают. И я хочу, Нимми, чтобы ты отправился в город и передал им предложение о мире. Предложи им мир от моего имени. От имени папы.

— Чтобы они не успели узнать, что наших сил стало меньше, — насмешливо сказал Чернозуб.

— Ну да! Надень кардинальскую шляпу и облачение. Я дам тебе папский штандарт.

— Меня пристрелят, не успев разобраться.

— Прикрепи его на флагшток, — сказал Вушин.

По выражению глаз желтокожего воина Чернозуб видел, что Топор даже не допускает мысли об отказе от этой миссии. Он решил согласиться. В любом случае ему было интересно увидеть город, и он смертельно устал от кастрюль и сковородок. Ну и что, если его убьют? Разве он не ждет, что рано или поздно это случится?

— Ты выглядишь очень больным, кардинал Нимми, — сказал Вушин, смягчившись. — Скажи фермерам, что мы не причиним им зла. Мы хотим все решить миром. Их бросила империя, но не Христов наместник.

— И не упоминать при них, что у наместника Христа не более трехсот человек и столько же собак, — сказал Чернозуб.

— Я не обращу внимания на твою непочтительность, ибо она никогда не была помехой твоему призванию. В самом деле, Нимми, порой я думаю, что это твоя сущность. Надеюсь, что ради твоего же блага она не станет твоей опорой. Так что лучше отправляйся в путь. Это необходимо сделать сегодня. Или по крайней мере попытаться.

— Мне придется идти пешком?

— У Элтура Брама есть белый мул, которого ты можешь взять, — сказал Коричневый Пони. — И да пребудет с тобой Господь, Нимми.

Он перекрестил Чернозуба и позволил ему поцеловать кольцо.

Тысячу лет назад в этой болотистой низине была скоростная автотрасса, которая теперь стала проселочной дорогой. Травянистое покрытие прорезали глубокие следы от колес фургонов. Кто знал, сколько лет эта «дверь прерий» стрелой врезалась в лес и шла к городу — или же, подумал Чернозуб, она указывала другой путь? Хотя монах никогда особо не утруждал себя мыслями о намерениях папы вернуть свой престол в Новый Рим, Святой Город все же стал являться ему во снах. Он возникал в лихорадочном жару. В сонном забытьи он маячил на далеком горизонте, как маленькая пологая гора. Насколько разительно отличалась реальность! Горизонта вообще не было. Дорога шла прямиком между деревьями и мимо руин, представлявших собой земляные холмики с ямами, из которых были извлечены мины; часть из них была забаррикадирована в тех местах, где какие-то убогие создания использовали как укрытия сохранившиеся подвалы и разминированные комнаты. Фермы, которые жались к городу, тут были поменьше, часто представляя собой клочок земли, засаженный овощами, рядом с ним стояли одно или два разрушенных здания или же сараи, где раньше держали свиней и цыплят.

И когда Чернозуб расстался с надеждами увидеть Новый Рим, когда он меньше всего предполагал, что наконец доберется до него, дорога взбежала на небольшое возвышение — и он увидел его, город, который именно таким и возникал в его снах.

— Тпру! — повторять Чернозубу не пришлось — едва он вскарабкался на белого мула, тот двинулся в путь и остановился, стоило Чернозубу сползти с седла. Мул тут же уткнулся носом в гнилой кочан капусты, валяющийся на обочине. Тут им пришлось повернуть: дорога под углом спускалась с последнего холма, за которым лежала долина Грейт-Ривер, или Мисспи, как ее тут называли.

Реку Чернозуб не видел, но вдали его взгляду открылись высокие пилоны того, что некогда было мостом; на другой стороне он видел очертания невысоких, поросших деревьями возвышенностей — они были словно зеркальным отражением того холма, на котором он стоял. А между ними, заросшие кустарником, высились острозубые осколки башен, точно такие, какими он видел их во сне. Новый Рим.

Но был уже полдень, и не оставалось времени любоваться открывающимся видом — пусть даже это была первая линия горизонта, которую Чернозуб увидел за много месяцев. Он снова оседлал белого мула погибшего шамана и стал спускаться по склону холма. Скоро он опять очутился в окружении деревьев.