Страсти по рыжей фурии

– Искусство не продается! – прикрыв руками лицо, пробормотал Эдуард Гербертович. – О результатах собеседования мы сообщим вам позже. Следующий! – уже в полный голос крикнул он.

Следующим был весьма приличный на вид юноша, который решил прочитать нам отрывок из рассказа Стефана Цвейга.

– Что за рассказ? – благодушно спросил Эдуард Гербертович.

– Это история любви бедного врача, работающего где-то в тропиках, к одной знатной даме, англичанке. Не любви даже, а безумной страсти, наваждения!

– Читайте, голубчик...

Юноша решил не откладывать дела в долгий ящик, набрал в легкие побольше воздуха и незамедлительно начал:

– «До сих пор я еще мог все объяснить вам... может быть, только потому, что до этой минуты сам еще понимал себя... сам как врач ставил диагноз своего состояния. Но тут мной словно овладела лихорадка... Я потерял способность управлять своими поступками... то есть я ясно сознавал, как бессмысленно все, что я делаю, но я уже не имел власти над собой... я уже не понимал самого себя... я как одержимый бежал вперед, видя перед собой только одну цель... Знаете ли вы, что такое амок? – произнес юноша глубоким, завывающим баритоном, и от звука его голоса у меня как-то нехорошо заныло в желудке. – Амок... это род опьянения у малайцев... Это больше, чем опьянение... это бешенство, напоминающее собачье... припадок бессмысленной, кровожадной мономании, которую нельзя сравнить ни с каким другим видом алкогольного отравления... Во время своего пребывания там я сам наблюдал несколько случаев – когда речь идет о других, мы всегда очень рассудительны и деловиты! – но мне так и не удалось выяснить причину этой ужасной и загадочной болезни... Это, вероятно, как-то связано с климатом, с этой душной, насыщенной атмосферой, которая, как гроза, давит на нервную систему, пока наконец она не взрывается... Да, амок – вот как это бывает: какой-нибудь малаец, человек простой и добродушный, сидит и тянет свою настойку... сидит, отупевший, равнодушный, вялый... и вдруг вскакивает, хватает нож, бросается на улицу... и бежит все вперед и вперед... сам не зная куда... Кто бы ни попался ему на дороге, человек или животное, он убивает его своим «крисом», и вид крови еще больше разжигает его... Пена выступает у него на губах, он воет, как дикий зверь... и бежит, бежит, бежит, не смотрит ни вправо, ни влево, бежит с истошными воплями, с окровавленным ножом в руке, по своему ужасному, неуклонному пути... Люди в деревне знают, что нет силы, которая могла бы остановить гонимого амоком... они кричат, предупреждая других, при его приближении: «Амок! Амок!» – и все обращаются в бегство... а он мчится, не слыша, не видя, убивая встречных... пока его не пристрелят, как бешеную собаку, или он сам не рухнет на землю...»

– Этого берем! – с энтузиазмом воскликнул герой-любовник. – У нас катастрофически не хватает мужиков.

– Хорош! – подключилась и Анна Савельевна, монолог произвел на нее впечатление.

Потом косяком опять пошли девицы – среди них отыскалась парочка перспективных, но в основном все выглядели на сцене какими-то замороженными, скованными, словно совсем недавно выздоровели от паралича.

На сцену вышла очередная искательница славы – высокая девушка с унылым лицом, заранее одетая в цыганский наряд. С цыганских песен и плясок она и начала.

– Куражу нет! – крикнул ей Эдуард Гербертович. – Больше огня!

Она затрясла грудью, затопала ногами, но огня не прибавилось, только поднялась пыль с деревянного пола.

– Я тут недавно задумался, – дружелюбно наклонился ко мне герой-любовник. – Почему женщине так важно себя выразить, показать себя всему миру? Вот сегодня, смотрите – семь девиц и один парень...

– Женщина всегда актриса, она и в жизни играет.

– А мужчина что? – встрепенулся Микитасов. – Мужчине тоже без искусства никуда, ведь он по сути своей – творец.

– Главное – талант, – бросил Эдуард Гербертович, одним глазом наблюдая за происходящим на сцене. – Таланту господь бог дал всем, и тем, и другим, только лезет всякая... нет, не скажу плохого слова при Танечке. Вот сегодня, смотрите – один парень и одна девица ничего – ну та, что про Ермака пела... Фифти-фифти.

– На Фросю Бурлакову похожа, – задумчиво пожевала губами Анна Савельевна. – Старый фильм помните – «Приходите завтра»?

Действительно, одна из девушек выделялась среди прочих своим бесшабашным удальством, сцена ее не пугала...

– А что же делать тем, у кого таланта мало?

– Это самые несчастные люди – у них душа томится, а выразить себя не может. Помните Ганечку Иволгина из «Братьев Карамазовых»? Он же страдал и бесился оттого, что понимал про себя очень хорошо – что он самый обыкновенный человек, средний, серый, нормальный, каких миллионы. Ни черту свечка, ни богу кочерга...

– Голубчик, все вы перепутали, богу – свечка, а черту...

Спор увлек нас всех, и я совершенно забыла о Серже, о Шурочке, о своей измене. И только на обратном пути, возвращаясь домой, я подумала о том, каково сейчас моей бывшей однокласснице – раньше она была в центре внимания, а теперь никто в ее сторону и не глядит – хотя и умна, и хороша... этакая перезрелая Лолита. Я понимала причину, по которой она рыдала у меня вчера, – исчез тот дивный дар, которым она обладала в юности, исчезла способность привлекать к себе внимание... Не оттого ли она увлеклась психологией? Наверное, надеялась вернуть потерянный у мира интерес к себе. Тарабакин увидел ее несчастной. Смешно... Милый Тарабакин, я не прилагала никаких усилий, чтобы заслужить твою благодарность, а ты назвал меня музой...

В таком вот лирическом настроении вернулась я домой. В прихожей встала перед зеркалом, повертела головой. Янтарные сережки закачались, вспыхнул, заклубился внутри них отраженный медовый отсвет. Я прижала ладони к ожерелью на груди, тихонько засмеялась, и вдруг что-то поразило меня. Я замерла – окружающее было каким-то странным, чужим...

Было чересчур спокойно – кот не бежал встречать меня. Стояла неприятная тишина, словно в склепе. Ничего не понимая, я отворила дверь в комнату, оглядела ее. На первый взгляд вроде бы все в порядке.

– Кис-кис-кис! – позвала я. – Луи, ты где?

И вдруг я увидела его – он лежал под журнальным столиком на боку. Он не двигался, не поднимал мордочку навстречу моим шагам и вообще выглядел как-то странно... На цыпочках, словно боясь разбудить Луи, я подкралась к нему, наклонилась. Его прелестная яркая шерсть потускнела и свалялась, хотя накануне я его мыла специальным шампунем, бок опал внутрь, будто бедное животное морили голодом. Я прикоснулась к нему, и он не замурлыкал под моими руками, не отозвался томным потягиванием... Он был мертв.

В первый момент я только испугалась – что ж, бывает, у домашних животных короткая жизнь. Но потом с ужасом осознала – у бедного Луи она оказалась чересчур короткой.

Я встала, огляделась – все было на своих местах, вроде бы ничего не изменилось в моей милой захламленной квартирке, только воздух какой-то... словно здесь был кто-то чужой. Едва слышно гудел компрессор в аквариуме, разгоняя мутные хлопья.

– Мамочки мои, да что же это! – чуть не плача, воскликнула я – все мои ценные экземпляры подводной фауны плавали кверху брюшком.

Я заглянула в тумбочку под аквариумом – там стояла коробка с сухим кормом, сунула в нее нос. Ничего особенного, знакомый запах чуть подтухшего рыбьего жира, которым всегда пахнет от этого корма... Нет, я не могла по ошибке насыпать стирального порошка или еще какой дряни моим рыбкам. Вся бытовая химия хранилась в ванной, в специальном шкафчике.

– Да что ж это!

Я встала на цыпочки, вдохнула незнакомый запах, который шел от мутной воды... Я ничего не понимала.

Потом опять бросилась к коту, но так и не смогла взять его на руки, настоящий ужас напал на меня. В доме явно кто-то побывал, это ощущение витало в воздухе. Вещи как будто слегка изменили свое местоположение – все было по-другому, не так, как когда я покинула этот дом утром.

Я заглянула по кровать, обшарила, содрогаясь от страха, все шкафы – никого не было, проверила замок – никаких следов взлома. Я села посреди комнаты на пол недалеко от Луи и тихонько заплакала.

Напряжение последних дней разрядилось этой нелепой и жуткой сценой. Все мои неопределенные страхи обрели наконец реальную форму, но я пока еще не понимала, кому и за что было нужно так мне мстить. Я точно знала, что кто-то совершил это все только затем, чтобы сделать мне больно. Именно мне, а не Мите, ведь несчастные зверюшки были моей прихотью, да и мужчине не причинишь боль подобным поступком, нужны более жестокие формы... Кто же мог меня ненавидеть?