Страсти валькирий

Мы, пригнувшись и с автоматами наперевес, растеряно метались по нашей позиции, меся грязь из чернозёма, которая противно чавкала и липла к подошвам наших видавших виды берцев. Мы с трудом вытаскивали ноги из промокшей почвы, рыская в окрестностях в поисках ответов на вопиющий вопрос, но все следы скрыл выпавший снег.

БТР методично, со скрипом поворачивал башню с тридцатимиллиметровым орудием, внимательно через прицел рассматривая окружающие нас заросли, которые могли в любой момент выпустить в нас пулю. Витас нас прикрывал.

Бергер зло пнул тело зажмурившегося навсегда часового.

–Сволочь, проспал всех.

Петро тоже сквозь зубы прокомментировал произошедшее, не выпуская из рта сигареты, болтавшейся на его губе.

–Сколько сразу героев образовалось, -с дурашливым восхищением протянул он.

На войне цинизм, принятый среди воюющих и немыслимый в гражданской жизни, предохранял психику от тяжёлых психологических срывов. Зубоскалить над смертью среди крови у зачерствевших душой головорезов было принято. Старуха ежедневно и ежеминутно привычно махала косой у них над головой и нужно было ещё постараться. чтобы не сойти с ума от леденящих душу ужасов войны.

Потом поднял голову и сплюнул тягучую слюну.

–Как пить дать, это разведка призраков поработала.

Теперь гадать было бесполезно, я молчал и в голове лихорадочно прокручивал варианты докладов ротному о произошедшем, которые надо было согласовать с оставшимися в живых парнями.

Не смотря на нашу правдоподобную версию нападения на наш блок пост, я потерял доверие начальства. Меня разжаловали до рядовых и с тех пор всё покатилось под уклон, мне стало неуютно в моей боевой части. Утешало только то что на счёте в банке у меня скопилась приличная сумма, пора было делать левые документы и сваливать в тёплую, без заморочек, страну. О Марианне я пока даже и не вспоминал.

Батальон поездом прибыл в Дебальцево, когда наша оборона начала прогибаться под мощным напором противника. Вокзал этого стратегического степного городка, с панорамными, батальными, настенными картинами я никогда не забуду. Высокий стальной решётчатый мост через рельсы, по которому приходилось ходить, и где стоял наш крупнокалиберный пулемёт ДШК и НП, наблюдательный пункт. Рыночек, где я скрытно покупал у запуганных и голодных местных жителей зимнюю, ношеную гражданскую одежду. Я всё готовился дезертировать, когда в городе наступит беспорядок во время штурма.

На войне бывало страшно и не раз, но самый натуральный ужас сковывал, когда накрывал огневой налёт во время заседания в уличном сортире, тогда молишь господа только об одном, лишь бы не сейчас. Это была бы страшная смерть, а ещё хуже было бы получить здесь ранение. Даже перевязывать бы никто не стал.

Момент для «демобилизации» настал во время уличных боёв, во время отхода я забежал в тёмный и грязный подвал жилого дома, одуряюще воняющий канализацией. Сбросил осточертевший, грязный и пропахший дымом камуфляж, поджёг его зажигалкой, но синтетика, хоть и пропитанная местами машинным маслом и соляркой, после поездок на броне, горела плохо, скорее тлела. Прикопал автомат и золотишко в куче мусора, переоделся в гражданское.

Я считал, что легко выдам себя за мирняк, гражданское население. Лишь бы не попасть на глаза кому-либо из военных, я выждал, когда бой затих и стал выбираться из подвала, чтобы пересидеть в частном доме или квартире, не хотелось пережить проверку подвала ручной гранатой. Тут меня во дворе и накрыл миномётный прилёт, взрывом мины меня оглушило и ударило в левую в руку. Я опрокинулся, теряя сознание и успел проклять всё.

Тут меня и нашли наступавшие, как подозрительного типа, но оказали медицинскую помощь, перевязали раненную руку. Долго проверяли меня, одуревшего от контузии, но я хорошо знал здешние места и изложил убедительную версию, которую было трудно проверить. Назвался настоящим именем, отрекомендовался писателем, приехавшим к другу в гости, один из однокашников по институту действительно был отсюда. Но сильно подвели меня берцы, которые сменить у меня не было возможности, гражданская обувь занимала бы в рюкзаке слишком много места и могла выдать мои приготовления с головой.

Я был под большим подозрением и меня отправили в Донецк на фильтрацию. Там я провёл немало времени среди таких же, как и я, но время военное и никто особо не жаловался на судьбу. Даже те, кто был вовсе не виноват, понимали, что чем-то вызвали подозрение и подлежат проверке. Тем более мне было грех жаловаться, война меня густо запятнала кровью и мне было самому непонятно, как я быстро превратился из интеллигента и гуманиста в чудовище, которому есть что скрывать, и есть то, что хочется забыть навсегда. Какое это грязное дело, война и политика, я начинал тихо ненавидеть тех, кто впутал меня в это грязное дело. Одно, продолжение другого.

Люди в камере часто менялись, но я не знал их дальнейшую судьбу. Я немного опустился, редко брился, пахнуть от меня стало несвежим бельём и табачным дымом. В моё оправдание можно было сказать, что это происходило со всеми моими сокамерниками, ввиду ограниченности доступа к достижениям цивилизации. Кормили нас неплохо, но неизвестность сгибала мою спину.

Однажды вызвали и меня, и повели куда-то по городу, я был в страшном напряжении, но привели меня к большому общественному, приличному зданию. На втором этаже меня впустили в громадную комнату с большими деревянными дверями, там за столом буквой Т и вдоль стен, на стульях сидело человек десять гражданских людей. Они что-то обсуждали, увидев меня, председательствующий кивнул мне и указал рукой на стул.

Я сел у двери и вытянувшись как жердь, напряжённо замер. Я слушал, но не понимал о чём они говорят. До говоривших было далековато и к тому же мои тревожные и горькие мысли очень сильно отвлекали.

Наконец они закончили заседать и председательствующий встал и указывая рукой на меня, громко меня представил.

–А, теперь, друзья, я хочу представить Вам нашего коллегу из Старобельска. Буквально недавно его нашумевший роман был переведен и опубликован в известном американском издательстве. И лично я, очень хотел познакомиться с представителем нашей пишущей братии, которого случайно занесло в наш город. Прошу любить и жаловать.

Некоторые, кто помоложе, встали, раздались нестройные аплодисменты. До меня наконец дошёл смысл речей говорившего, и я, всё время ожидавший приговора, понял, что нахожусь среди коллег, донецких писателей, которые чествуют меня. Союз созидателей доброго, разумного, вечного был мне рад.

Признание, настигнувшее меня, было очень неожиданным. Во мне вдруг что-то тихонько надломилось, я сник и закрыв здоровой рукой лицо, зарыдал в голос, как давно не плакал, с детства, взахлёб.

Проклятая ведьма!

Слёзы ручьём текли у меня по лицу, когда я наконец окончательно проснулся в своей машине, воткнувшейся в скирду. Было очень жарко, но темно как в пещере, солнце стояло высоко, ведь уже была вторая половина дня. Голова была тяжёлая и ощущения реальности от тяжёлого сна не покидали меня ещё долго, но говорить об огромнейшем облегчении и говорить не приходилось. Война и кошмарный плен, с сидением «на подвале», оказались бредом, в результате сна в душной, перегретой машине.

Я нашарил в бардачке наполовину полную полуторалитровую пластиковую бутылку с водой, сразу стало намного легче, когда её содержимое, утробно булькая, исчезло в моей пересохшей глотке. Мотор завёлся с полуоборота и мой жигулёнок на первой скорости, натужно рыча и буксуя в соломе, как танк из схрона, медленно выполз из скирды.