Страстная неделя

«После, после смотра», — сказал он. И поскольку смотр уже кончился, квартирьер на своём коне (как раз таких-то лошадей барон Симоно не особенно жаловал: тоже слишком уж изнежен, а для егерского офицера требуется выносливое животное, война — это вам не Булонский лес!)… квартирьер Гренье приблизился к полковнику и отдал честь.

— Неужели вы, дружок, воображаете, что у меня есть время проверять ваши счета! Сейчас выступаем по Амьенской дороге…

Как? Что это ещё за неотложное дело? От господина де Сен-Шаман? Что вы мне голову морочите с вашим Сен-Шаманом?

Полковник Сен-Шаман, сославшись на якобы слабое здоровье, ухитрился остаться в Париже…

Совершенно верно. Именно так. Господин Сен-Шаман вручил квартирьеру записку…

— Как? Записку? Какую ещё записку?

— Дело в том, что вчера вечером полковник, после того как полк, которому поручено было охранять императора, возвратившегося в Тюильри…

— Ну и что же из этого, объяснитесь, уважаемый!

По приказу генерала Эксельманса он, квартирьер, придя в казарму на улице Гренель, роздал людям по два франка на человека… мера более чем благоразумная. Ведь кавалеристы не ели и не пили в течение долгих часов, и вполне можно было ждать, что в свете событий, в связи, так сказать, со всеобщей экзальтацией, они могли, словом, могли немножко погромить местные лавчонки, не будь принята такая мера… Это же само собой разумеется!

Квартирьер определённо действовал полковнику на нервы.

— Поскольку приказ был отдан, приходилось его выполнять, верно ведь? Ну так вот: в полковой казне не оказалось ни гроша, и полковник Сен-Шаман выдал, так сказать, деньги авансом из собственного кармана…

— Каким авансом? Сорок су, что ли?

— Но ведь в наличии имелось четыреста пятьдесят кавалеристов, следовательно, сумма равняется, как ни считай, девятистам франкам. Поэтому полковник, то есть я хотел сказать — господин де Сен-Шаман; нынче утром…

Симоно расхохотался во все горло. Отставили от должности, а он, как это вам нравится, требует девятьсот франков! Пусть обращается к военному министру, маршалу Даву! Пусть-ка военный министр самолично разберётся, надо ли возвращать ему деньги или, может быть, следует отдать под суд кредитора, покинувшего свой пост, когда император вернулся. Черт побери!

Кто бы мог ожидать: выглянуло солнце, когда все уже отчаялись его увидеть. Весенняя нега овладела Парижем, и люди во всех концах площади кричали: «Да здравствует император!» — приветствуя отряд красных и зелёных егерей с трехцветными кокардами на киверах, удалявшийся под чёткий стук подков о булыжники мостовой.

Квартирьер поскакал в Сен-Дени, где ему полагалось быть уже давно вместе с другими квартирьерами, отправленными заранее.

Он обогнал полк, имея распоряжение нового полковника обеспечить постой: там, в штаб-квартире дивизии, ему сообщат дальнейший порядок марша, названия населённых пунктов, пока ещё не подлежащие оглашению…

В колонне возле 3-го эскадрона, которым командует Лантонне, едет верхом поручик Робер Дьёдонне во главе своей роты, не имеющей отныне капитана в связи с тем, что Буэкси де Гишан вчера уволился в отставку, едет Робер Дьёдонне — физиономия у него нормандская, над губой нависают жёсткие, даже на вид, усы, — едет он так, словно только что пробудился от глубокого сна. Разве не удивительно, что на сей раз те же самые егеря, которые чуть было не взбунтовались, когда несколько месяцев назад военный министр Сульт направил их в Бетюн, безропотно покидают Париж? Хоть бы кто слово проронил! Всем известно, что их послали вдогонку за удравшими принцами. Никто, даже парижане, не просил увольнения, чтобы заглянуть домой. Всех их как будто распирает смех, неудержимый и в то же время безмолвный смех. Они чувствуют себя владыками мира. На кой черт нам сдался Париж! Все начинается, все начинается вновь вместе с началом весны, и, как знать, может быть, опять завоюем всю Европу, а главное, покончим с этой сволочью аристократами.

Два последних дня, считая с того многочасового бдения на площади Людовика XV. когда полковнику де Сен-Шаман пришлось спасовать перед капитанами Рикэ и Буваром… с них-то все и началось, а потом уже взбунтовались другие: Арнавон, Шмальц, Рошетт, Делаэ, Ростан. Сент-Ион, Шекеро или Доль — поручики и подпоручики, для которых чины не особенно-то много значили.

Да, черт возьми! Корбей и Эссон мы не забудем! В маленьких селениях на правом берегу реки, где разместили на постой егерские роты, весь вечер, всю ночь ждали новостей — ждали Арнавон, Шмальц, Делаэ, Ростан. А тут ещё этот чёртов дождь лил как из ведра, поднялся шквальный ветер. Исподтишка присматривали за полковником и его дружками — за командиром эскадрона де Фонтеню, за майором де Мейронне, за капитаном Буэкси де Гишан… и само собой разумеется — за его двоюродным братцем Луи де Сен-Шаман, которого полковник перетащил с собой из 7-го егерского полка; в 1812 году Луи имел чин подпоручика, попал в 1813 году вместе с кузеном и лекарем в плен под Лейпцигом ив 1814 стал по протекции полковым адъютантом.

А другие, вроде Дьёдонне, как были так и ходят в поручиках вот уже три года! Всем этим господам было здорово не по себе.

Чего-чего, а этого не скроешь, в глаза бросается. И на дороге то тут, то там начинались разговорчики с встречными полковниками-маркизом таким-то, графом сяким-то… Ну и нахохотались же все они — Ростан, Сент-Ион, Арнавон, Шмальц…

В понедельник утром погода чуть-чуть наладилась, только изредка начинался ливень; тогда-то они и пришли, вернее, пришёл Арнавон, а за ним на небольшом расстоянии следовали Шмальц, Рошетт, Дьёдонне… Тогда-то они явились и рассказали Сен-Шаману (полковнику, а не его брату, адъютанту Луи, — тот шуток не понимает), что король собрал, мол, своё добро и вместе с принцами укатил по дороге на Кале, тогда… «Ну, будет вам! Ну, будет!» — сказал полковник, и подбородок был у него все такой же круглый, нос обыкновенный, рот обыкновенный — словом, как пишут, без особых примет, а глаза голубые, невинные — пре невинные… И надо было видеть, как потом Арнавон потешался, скотина, как он потешался… А там на небе выглянуло солнышко, похожее на не совсем оправившегося больного, который кутается до поры до времени в шарф. Он, полковник, нас собрал, потому что пришёл приказ улепётывать в направлении Сен-Дени, а Сен-Дени — это не по дороге в Кале. Письменный приказ от генерал-лейтенанта Жирардена привёз кирасир, прискакал он ровно в половине восьмого утра, и его провели к полковнику, провёл не Арнавон, а Шмальц… чтобы выведать кое-какие секреты. Гонец был явно сбит с толку и к тому же убеждён, что офицер не может не знать того, что произошло нынче ночью, вернее, вечером… Сам он чуть не заблудился между Вильжюивом и Эссоном, не потому что дорога такая уж запутанная, но когда скачешь один в потёмках, под дождём, по грязи… вид у него, у кирасира то есть, был затравленный.

Должно быть, он останавливался где-нибудь на ночлег, а может, и просто так, только грязен он был невероятно… как говорится, пальцем тронуть и то противно. Конечно, не в наших привычках подслушивать под дверью, но все же на всякий случай, если начнутся вопли, Делаэ, Шмальц, Арнавон, Ростан держались поближе к маленькому домику у дороги, где полковник де Сен-Шаман, ещё не успев натянуть мундир, в полуодетом виде вышел к гонцу. Воплей не последовало. Полковник вышел, держа приказ в руках. Подбородок круглый, рот обыкновенный. И он собрал всех офицеров — дождь уже кончился, — собрал всех, включая квартирьера Гарнье и знаменосца Гобар-Демарэ. Капитан Бувар во всеуслышание заявил, что парижский гарнизон покинул столицу с целью присоединиться к императору. Полковник отрицательно махнул рукой: нет, мол, нет. И когда самые разные люди — капитан Рикэ, Герси, Жирар и, уж конечно, вместе с ними Арнавон, Делаэ, Рошетт, Ростан, Шмальц-начали вопить, что, мол, надо выступать на Фонтенбло, Сен-Шаман дал приказ седлать коней и всем собраться к Корбейскому мосту. Тут, в сущности, особого противоречия не было. Через Корбейский мост можно ведь проехать и в Фонтенбло и в Сен-Дени. После чего сам полковник со своим круглым подбородком отправился по утреннему солнышку за сведениями. К тому самому генералу, который вчера на площади Людовика XV закатил им речь. Говорят, что он австрияк, сражался против нас в Эсслинге и вступил во французскую армию только в 1811 году. Ещё издали мы заметили, как Сен-Шаман со своим круглым подбородком возвращался обратно, а рядом какой-то субъект — оба одной породы. Но даже отсюда было заметно, что они оба удручены. Мы-то стояли на Корбейском мосту, с удовольствием стояли. Арнавон, Шмальц и все присные. На наше горе, рядом с мостом имелась харчевня с продажей спиртных напитков, и её, что называется, брали приступом. Само собой разумеется, прежде всего кавалеристы второго класса. Так вот, надо было видеть небесную лазурь его очей, очей полковника Сен-Шамана (Альфред-Арман-Робера)… и рот у него уж такой обыкновенный, что дальше некуда! Тем более что в харчевне собрались парижские штафирки, которые то и дело подносили кавалеристам стаканчик и все вместе орали: «Да здравствует император!» Полковник-то не слышал этих криков, куда ему с его ушонками, затерявшимися где-то между мелкими буклями и высоким, подпирающим подбородок воротником. Однако в седле он держался ладно, можно сказать красовался на самой середине моста. Подтянутый, как на параде, вокруг господа офицеры… И он спросил командиров рот, пойдут ли за ними их люди, ибо получен приказ двигаться на Сен-Дени через Вильнев Сен-Жорж. Так вам они и скажут в лицо. нет, мол, не пойдут никогда не следует задавать таких вопросов, если от страха ты сам еле лепечешь и в лазури очей застыл испуг. За спиной полковника, за самой обыкновенной, как вы уже сами догадались, спиной столпились офицеры, готовые выхватить из ножен сабли, с таким видом, что черт им не брат… Все, стоя в стременах, оторвав зад от седла, все — Брий, Браши, Давид, Рошетт, Ируар, Сенармон, Рикэ, Бувар и, само собой разумеется, Шмальц, Арнавон… Полковник обвёл их глазами и вдруг со страхом заметил, что почти все сорвали белые кокарды.

Солнце тогда было не такое, как нынче утром. Однако, как я уже сказал, дело явно шло на поправку. А хорошую погоду, по-настоящему хорошую погоду небеса, видно, приберегли для возвращения Маленького Капрала. Так или иначе, в тот благословенный день пошли на Сен-Дени, и пошли без ропота. Но зато вчера…

Зато вчера их словно подменили. Они кричали: «Да здравствует император! На Фонтенбло!» Сен-Шаман немножко удивился. Но решил сделать вид, будто не слышит этого крика, чтобы не осложнять положения. Он сказал, что, видимо, произошла ошибка, они не поняли маршрута — о Фонтенбло и речи быть не может.

Имеется приказ идти на Сен-Дени через Вильнев-Сен-Жорж. Он обернулся к адъютанту Делюи и предложил ему найти проводника, чтобы тот довёл их до Вильнев-Сен-Жоржа. Тут все, словом, все, за исключением, может быть, только Фонтеню, Ленурри.

Буэкси де Гишан и, конечно, кузена Луи, грянули разом. «В Фонтенбло! R Фонтенбло!» — что было с их стороны весьма тактично — ведь они уже перестали кричать: «Да здравствует император'» И заметьте, все произошло вполне по-дружески, офицеры плотно окружили полковника, говорили с ним как с малым дитятей, тянули его лошадь под уздцы — словом, двинулся он как бы под почётным эскортом. Все — Арнавон, Шмальц, Бувар, Рикэ, Сент-Ион, Делаэ, Рошетт, Шекеро, а посреди них наш Альфред-Арман-Робер со своим обыкновенным носом, самым что ни на есть обыкновеннейшим.

Один только капитан Буэкси де Гишан потихоньку исчез: о чем они шептались с полковником, неизвестно — это, в конце концов, их дело, но только Буэкси вдруг ускакал, как будто ему, то есть его лошади конечно, припекли одно место. Уж потом Сен-Шаман объяснил нам, что господин де Гишан, мол. торжественно вручил ему свою отставку, поскольку полк не выполняет приказов генерала де Жирарден. Вот как она пишется. История.

Таким образом поручик Дьёдонне стал командиром 2-й роты 3-го эскадрона.