Стратегический взгляд: Америка и глобальный кризис

Как уже отмечалось выше, в конечном итоге многое будет зависеть от внутреннего состояния обеих стран. Обновление инфраструктуры, открывшееся «второе дыхание» в разработке инновационных технологий, заново обретенный исторический оптимизм и выход из политического тупика придадут Америке уверенности в отношениях с набирающим силу Китаем. У нее появится более четкое, менее манихейское видение мира, в котором политическое господство придётся так или иначе с кем-то делить.

Точно так же многое зависит от того, как будет развиваться сам Китай. Последние два столетия в его истории были бурными и неспокойными. Современный период спокойствия и прогресса насчитывает всего тридцать лет. XIX век был для Китая эпохой раскола, упадка и жестокой военной интервенции, а также унизительных иностранных «концессий». XX век – период почти непрекращающейся мучительной борьбы на фоне национального пробуждения. Сунь Ятсен, а вслед за ним и Чан Кайши пытались сделать для Китая то же, что сделал для Турции Ататюрк, но потерпели неудачу. Мао Цзэдун выступил губительным для страны аналогом Сталина. И только Дэн Сяопин сумел добиться того, чего не удалось добиться в СССР Горбачёву: поставить Китай на рельсы успешных внутренних преобразований, играя одновременно на индивидуальных чаяниях китайских граждан и на всколыхнувшихся народных амбициях.

Если подъём китайской экономики будет продолжаться такими же темпами, маловероятно, что в ближайшем будущем (скажем, до 2030 года) следует ожидать – как надеются многие на Западе – появления в Китае конституционной демократии на базе среднего класса по европейско-американской модели. (Не будем забывать, что Тайваню понадобилось около 60 лет на переход – при внушительной поддержке и сочувствии Штатов – от авторитаризма к конституционной демократии.) Таким образом, перед Китаем открываются два пути сохранения национального единства в современных условиях (упрощенного доступа к внешнему миру, активизации общения по Интернету, повышения уровня жизни – хоть и неравномерного), и ни тот ни другой путь не предполагает копировать западную многопартийную плюралистическую демократию. Первый из них, опасный, уже обсуждался: это модернизация Китая с превращением в агрессивную, нетерпеливую, ура-патриотическую и националистическую державу, где власть и инициатива окажется в руках НОАК. Такой Китай будет опасен не только для окружающих, но и для самого себя.

Менее опасной для международного сообщества альтернативой националистическому Китаю, охваченному шовинизмом по образцу Европы XX века, может стать конфуцианство на современный лад. Политическая культура в Китае уходит корнями в глубокую древность и проникнута самобытными философскими представлениями о жизни, иерархии и власти. Понятие государственной гармонии, в которой единство обеспечивается авторитарными методами, но на словах проистекает из общности философского мировоззрения, где власть дается в результате меритократического отбора, а не открытого политического соревнования и где политическая стратегия диктуется «фактами», а не догматизируется, берет начало в далеком прошлом страны. Примечательно, что Дэн Сяопин неоднократно, вторя Конфуцию, призывал «искать истину в фактах».

Китайское руководство, кроме того, прекрасно осознает, что огромная прослойка стареющего контингента может сильно нарушить социальную сплоченность – тем самым ставя под удар конфуцианское понятие гармонии. (Президент Цзян Цзэминь на вопрос автора данной книги, что он считает главной проблемой для своей страны, не задумываясь ответил: «Слишком много китайцев».) Китайские официальные лица осознают растущую опасность, которой чревато всё более очевидное социальное расслоение и то, что сотни миллионов граждан пока не получают никаких благ от проходящих в стране преобразований. В том числе и поэтому бороться с внутренней угрозой гармонии гораздо важнее, чем распространять свою доктрину на остальной мир.

Как бы то ни было, именно с понятием гармонии Китай все настойчивее пытается связать свой образ в глазах остального мира. Несмотря на руководящую роль партии, которая называет себя коммунистической, Китай не ассоциирует себя ни с классовой борьбой, ни с мировой революцией (в отличие от Советов), вместо этого опираясь больше на свое конфуцианское прошлое и буддийские корни. Показательно, что главным проводником его культуры за рубежом выступают несколько сотен активно открываемых по всему миру институтов Конфуция, построенных по образцу Британского совета и французского «Альянс Франсез». Помимо приобщения иностранцев к учению Конфуция, они постулируют и буддийское наследие Китая (объединяющее его с соседями). В практическом отношении из этого мало что можно вынести относительно глобальных намерений и стратегии Китая, однако упор на «мирное становление» и всеобщую гармонию по крайней мере предполагает возможность диалога и полноценной интеграции Китая в систему международных отношений.

При таких обстоятельствах в долгосрочной перспективе маловероятно, что Китай сможет не поддаваться давлению со стороны всё более взаимозависимого и взаимосвязанного внешнего мира, отгородиться от которого если и удастся, то слишком дорогой ценой. Формирование среднего класса, ориентированного на международные реалии, многочисленные отучившиеся за границей, неизбежно завладевающая умами миллионов университетских студентов демократия как образ жизни и способ выражения своего человеческого достоинства, элементарная невозможность (даже для самой суровой политической верхушки) в эпоху интерактивного общения держать граждан под герметичным идеологическим колпаком – все это в совокупности подтверждает точку зрения, что модернизирующийся и богатеющий Китай тоже рано или поздно присоединится к демократическому большинству.

То, что к 2050 году китайское население значительно постареет (по аналогии с нынешней Японией, где 22% жителей находятся в возрасте 65 лет и старше, а к середине столетия в эту категорию, согласно прогнозам, попадут 25% китайцев), тоже говорит в пользу гипотезы, согласно которой вряд ли эти перемены будут такими же резкими, как в странах с потенциально взрывным демографическим преобладанием молодежи. И действительно, меняющаяся демографическая картина (с большей долей пожилого населения и среднего класса) сулит более постепенный переход к политическому плюрализму как к усовершенствованной политической культуре, сопоставимой с традициями Китая.

В этом формирующемся историческом контексте геополитическая роль Америки на новом Востоке будет принципиально непохожей на прямое участие в обновлении Запада. Там Америка выступает необходимым стимулом геополитической модернизации и даже территориального расширения. Тогда как в Азии участие Америки в многосторонних структурах, ненавязчивая поддержка развития Индии, тесные связи с Японией и Южной Кореей, терпеливое расширение как двустороннего, так и глобального сотрудничества с Китаем как нельзя лучше способствуют поддержанию равновесия, необходимого для стабильности крепнущего нового Востока.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Двойная роль Америки

В первой половине первого тысячелетия – более 1500 лет назад – политика относительно цивилизованной Европы во многом определялась сосуществованием двух непохожих друг на друга частей Римской империи – западной и восточной. Западной империи, со столицей (большую часть времени) в Риме, досаждали набеги варварских орд. В середине V века переоценивший свои политические возможности Рим, которому приходилось постоянно держать войска на обширных и дорого обходящихся заграничных укреплениях, вплотную приблизился к финансовому истощению. Его социальную целостность подорвали распри между христианами и язычниками, а неподъёмные налоги и коррупция расшатали здоровье экономики. В 476 году н.э., после свержения варварами Ромула Августа, умирающая Римская империя пала окончательно. В это же самое время Восточная Римская империя – позже получившая название Византии – отличалась большим динамизмом урбанизации и экономического роста, а также большими успехами на дипломатическом и оборонном поприще. Византия процветала (пусть и не без конфликтов на закате своих дней) ещё не одно столетие после падения Рима, отвоевав часть земель бывшей западной империи и лишь в XV веке сдавшись туркам-османам.

В этом историческом разделении мы наблюдаем резкий контраст с динамикой развития мира в XXI столетии. Конвульсии Рима в середине V века не помешали будущему процветанию Византии, поскольку в те дни мир делился на отдельные, географически изолированные, политически и экономически обособленные сегменты. Судьба одного не отражалась напрямую на судьбе другого. В нынешнюю эпоху стремительных перемещений и мгновенных финансовых операций благополучие самых развитых в экономическом, финансовом и военном отношении регионов мира характеризуется все большей взаимозависимостью. В наше время в отличие от времен пятнадцативековой давности естественные взаимоотношения между Западом и Востоком могут строиться либо на взаимном сотрудничестве, либо на взаимном ущербе.

Таким образом, главная задача и геополитический императив Америки на ближайшие несколько десятилетий – обрести «второе дыхание», способствовать формированию расширенного и более энергичного Запада, одновременно укрепляя сложное равновесие на Востоке, с тем чтобы конструктивно воспринять повышение глобального статуса Китая и избежать общемирового хаоса. Без стабильного геополитического равновесия в Евразии, обеспечиваемого обновленной Америкой, решение глобальных проблем, от которых зависит социальное благополучие и в конечном итоге жизнь человечества в целом, зайдет в тупик. Неспособность Америки следовать этой амбициозной трансконтинентальной геополитической стратегии, по всей вероятности, ускорит ослабление Запада и приведет к усилению нестабильности на Востоке. Межгосударственная вражда в Азии – прежде всего между Китаем, Индией и Японией – повысит напряженность в регионе и обострит, с ущербом для обеих сторон, скрытую взаимную неприязнь Китая и Америки.