Страж фараона

– Не строй из себя глупца, кал гиены! Ты, и шелудивый пес Инхапи, и ваши ремеч меша – да проклянет их Амон! – явились в Город без высочайшего повеления, бросив службу в южных крепостях! Вы напали на лагерь столичного гарнизона, а значит, замыслили злое против пер’о – жизнь, здоровье, сила! Теперь твои вонючие шакалы стоят перед Великим Домом, не пропуская к нему преданных воинов! И ты еще спрашиваешь, в какое дело ввязался? Ты – бунтовщик, как и ублюдки за твоей спиной!

– А я вот другое слышал, – запрокинув голову, Усерхет отхлебнул из фляги. – Слышал, что ваши хуну неферу зажрались на медовых лепешках и обнаглели вконец. Слышал, что Хоремджет – пусть Сетх раздерет ему печень! – желает свергнуть дом Джехутимесу. Слышал, что он непочтителен с богами и с великой царицей. Если так, ты повинен в бунте, а не я! Ты, Хоремджет, твой господин, и болваны из ваших чезетов!

Хуфтор прищурился.

– Хочешь узнать, отродье жабы, кто бунтовщик? Ну, давай, я возьму своих воинов, а ты возьмешь своих, и мы отправимся к пер’о, к сыну золотого Гора, и спросим, кто тут ослиная моча, а кто – серебряный дебен. Согласен?

– Спросим, – с бодрым видом отозвался Усерхет. – Когда я привяжу веревку к тому, что у тебя повыше колена, пониже пояса, и притащу к царице. Вот тогда и спросим!

В ответ Хуфтор, повернувшись боком, захохотал, разинув пасть и хлопая себя рукой по заднице. Затем вылил на Усерхета новый ушат древнеегипетских помоев.

Что-то не так, думал Семен, прислушиваясь к перебранке. Подозрительно! Может, древний обычай у них – сперва пооскорблять друг друга, чтобы взвинтиться перед пролитием крови, а может, поганец время тянет… Но почему? Пантер не устрашит и Усершета к измене не подвигнет… Чего же глотку драть? И не пора ли к делу, в топоры и копья?

Он отодвинул Ако вправо, а Техенну – влево, сделал шаг и оказался рядом с Усерхетом. Потом поднял руку, сжав четыре пальца в кулак и выставив средний.

– Эй, вошь на колеснице! Это видишь?

Хуфтор наклонился, уперевшись ладонями в колени и вытянул шею, будто желая разглядеть противника поближе.

– Кто там с тобой, Усерхет? Кто там воет, будто пес в ночи? Или смердящий шакал?

Ну, братец, так меня ты не обложишь!.. – с усмешкой решил Семен. Нет, не обложишь! Да и то сказать, беден у роме язык по этой части, не тянет против великого и могучего… Вот блин! Жаль, не перевести! Разве только попытаться?

– В кал гиены твою мать, в крокодилью мочу! – рявкнул он. – Чтоб ей ноги раскинуть под ливийцем! А тебе – опахало в задницу! Кастрат, недоношенный дранной ослом кобылой! Давно у тебя не стоит? – Семен повертел кулаком с оттопыренным пальцем. – На сириянок не стоит и на кушиток? И на мальчиков тоже? Или мальчиков все-таки пользуешь? А может, зад коням своим подставляешь? Похоже, здоровую дырку тебе провертели… вон, разогнуться не можешь, козел безрогий!

Усерхет онемел, Ако с Техенной и лучники ржали в голос, а Хуфтор, быстро разогнувшись, вырвал из ножен клинок, с бешенством потряс им в воздухе и пихнул возницу локтем. Повозка рванулась, вздымая пыль, и из белесых клубов долетело: «Передавлю!.. Всех передавлю, как блох в собачьей шкуре!..»

К военачальнику вернулся голос.

– Зря ты его мать, – ошеломленно пробормотал он. – Сам Хуфтор – жабий помет, но мать была, возможно, почтенной женщиной, спит сейчас в своей гробнице и ждет суда Осириса.

– Да будет он милостив к ней, – отозвался Семен. – Я только хотел подразнить… жара, понимаешь, рождает гнусные фантазии… Думаю, теперь-то нас атакуют.

Усерхет озабоченно прищурил глаз.

– Ра еще не поднялся в зенит, светит в лицо, стрелять мешает… Ну, тем, кто под деревьями, свет не помеха! – Он повернулся к воинам, отдал команду, а знаменосец Хорати и бравые теп-меджет повторили ее в десять глоток. Послышались пение тетив, скрип кожаных доспехов и лязг оружия, потом шеренги расступились, и Семен с военачальником отошли под защиту стрелков.

Ако, на минуту покинув хозяина, вернулся с двумя мускулистыми копьеносцами.

– Вот, господин… Это – Шедау, а это – Тотнахт… Верные люди. Друзья! Ходили со мной и Техенной в страну Хару и в страну Иам.

– Зачем ты их привел?

– Как зачем? Чтобы тебя охранять. Будет бой, а четыре копья лучше двух.

– Будет не бой, а побоище, – буркнул Семен, оглядывая дорогу.

По ней могли проехать рядом лишь две колесницы, и от того атака Хуфтора казалась ему безумной затеей – если даже не вспоминать о приготовленных сюрпризах. Лучники утыкают стрелами людей и лошадей, две первые повозки рухнут, а остальные врежутся в них – вот и конец сражения. Улица ведь, не поле! В шеренгу не развернешься, упавших не объедешь… Получалось, что Хуфтор должен сидеть в своем лагере как крыса в мышеловке или придумать что-то новенькое. Какой-то тактический ход, оригинальный и внезапный.

Однако в дальнем конце дороги взвихрилась пыль, и вскоре Семен различил переднюю пару повозок. Одновременно послышались звуки – глухой топот копыт, пронзительный визг колесных осей и возгласы погонщиков.

Как они мчались! Сияла бронза, смертельным блеском грозили лезвия у колесных осей, колыхались султаны, грохотали ободья, щелкали бичи, пыль вилась столбом, оседая на крупах лошадей, на оружии и плечах колесничих. Казалось, эта грохочущая колонна накроет лучников горным обвалом, сомнет, разрежет бронзовыми косами, втопчет в землю сотнями копыт и пронесется дальше – неуязвимая, неудержимая, стремительная…

– Видишь такое в первый раз? – спросил Усерхет. – Страшно?

– Нет, красиво, – отозвался Семен и, помолчав, добавил: – Жаль лошадей!

Страха он в самом деле не испытывал. То, что мчалось к нему, было живым и уязвимым, не спрятанным под броней, вооруженным не пушками и ракетами, а остриями из бронзы. На миг перед ним промелькнула картинка прошлого: танковый полигон, снег и холод, терзающие землю гусеницы, рокочущие громады машин, под которые нужно лечь и с замирающим сердцем ждать, пока стальное чудовище не прокатится над тобой, обдавая запахом гари и солярки… Тяжкое испытание! В этот момент ощущаешь себя песчинкой под асфальтовым катком, мышью в лапе дракона…

Мог ли он рассказать об этом Усерхету? Объяснить, что колесницы для него – игрушки, ибо в грядущих веках их сменят железные твари, чья пасть извергает огонь, а шкура неуязвима для стрел и копий?.. Но вряд ли кто-нибудь в Черной Земле поверит в такие чудеса… разве что друг Инени…

Громыхающие повозки надвигались; он уже различал лица колесничих и дротики в их руках. Двести локтей, сто, пятьдесят… Когда осталось двадцать, Усерхет вскинул вверх свой боевой топор, и два огромных дерева по обе стороны дороги рухнули на лошадиные спины. Дальнейшее происходило как во сне: резкие слова команды, слитное и звонкое щелканье тетив, плечи лучников, которые разом то напрягались, то расслаблялись, и свист таранивших воздух стрел. Они взмывали в небо хищной стаей и, замерев на мгновение, падали вниз – туда, где за баррикадой из стволов, ветвей и листьев, что-то ворочалось, стонало и вопило на разные голоса. Зеленый полог был плотным, и Семен видел лишь головы четырех лошадей, умерших почти мгновенно с переломленными хребтами – кровавую пену на их губах, выкаченные глаза, оскаленные в агонии зубы.

– Дурак Хуфтор, – послышался голос Усерхета. Затем он подал команду лучникам: – Вперед! Добейте их кинжалами! Рук не рубить, это вам не шаси [32] !

Вслед за военачальником, подпираемый сзади телохранителями, Семен обогнул поваленные деревья. Дорога за ними на протяжении двухсот локтей была завалена телами мертвых и умирающих, а также колесами и обломками колесниц, среди которых бились и пронзительно ржали лошади. В этом хаосе уже мелькали фигуры стрелков, вышедших слева и справа из леса; кто останавливался на обочине и натягивал лук, выискивая цели, кто лез с кинжалом в самую гущу, колоть и добивать. Вид был печальный, а кроме того, имелось в нем что-то несообразное – что именно, Семен сообразил не сразу.

32

Шаси – общее название азиатов, обитателей стран Сати – Азии. После битвы египетские воины обычно отрубали руки мертвым врагам, чтобы пересчитать их и получить награду.