Стражи последнего неба

— Какая мерзость! — с искренним возмущением воскликнул Кассио.

— О, все они таковы. Ничего, пусть потребует. Пусть обращается в суд.

Кассио рассмеялся — впервые за все время беседы.

— Действительно. Какой-то ростовщик — и доверенное лицо Совета и Сената…

— Уверяю вас, я не стану пользоваться своими связями. Этого просто не понадобится. Кроме того, это было бы крайне пошло, а я намерен поразвлечься. Разве не мы, венецианцы, дали жизнь Commedia dell’arte? Но не каждый венецианский купец зовется Панталоне де Бизоньози, и представление, которое ждет наших сограждан, остроумием и утонченностью превзойдет то, что они привыкли видеть на подмостках. Ростовщик получит урок. Все будет красиво.

2. Там же, полтора года спустя

Дворец наместника на Кипре снова пустовал, но вовсе не дожидался посланника из Венеции. Ибо Кипр не принадлежал уже Светлейшей республике. Совсем недавно он перешел в руки турок. Однако местное население не слишком печалилось по этому поводу. Без малого восемьсот лет, с тех пор, как арабы отбили Кипр у Византии, остров кто-нибудь да захватывал. И пока что не было оснований считать, будто новые хозяева будут хуже старых. Напротив, с визитом человека, о котором говорили, будто султан сделает его губернатором или даже королем Кипра, греческие рыбаки и крестьяне связывали изрядные надежды. Ибо они знали, что на островах, полученных им в ленное владение, он вдвое снизил налоги по сравнению с теми, что платили остальные подданные Блистательной Порты.

Он прибыл на военной галере под командованием Синана, ближайшего сподвижника покойного Хайраддина Барбароссы. Помимо этого, Синан был славен и тем, что силой оружия изгнал из Триполи рыцарей-иоаннитов, после чего они несколько лет назад укрепились на Мальте.

В порту галеру встречала многочисленная толпа — горожане, торговцы, моряки. И разумеется, представители местных властей — как турки, так и греки. Охрана, впрочем, близко толпу не допускала и бдительно следила. Слишком многие — и в Европе, и в самом Стамбуле — грозились убить ближайшего советника султана Селима. Правда, еще ни одна угроза не обернулась покушением, но береженого Бог бережет.

Он выслушивал витиеватые речи, благосклонно кивая — уже немолодой человек, сохранивший, однако, безупречную осанку, позволявшую с одинаковой ловкостью носить любой наряд. Эту осанку, равно как и его манеры, некогда старательно копировали при королевских дворах Европы — тех самых, где его теперь столь же старательно проклинали. Султан Селим даровал ему титул, который в Европе переводили как «герцог Наксоса и восьми островов», сам же он, как и его соплеменники, предпочитал титулование «Наси» — князь.

Обводя взглядом собравшихся, герцог увидел одного человека из тех, что не подпускала охрана. Впрочем, он и не пытался приблизиться. Этот человек был примерно ровесником герцога, но выглядел значительно старше. Вообще, пусть он и не был оборванцем, но в целом являл прямой контраст красивому и элегантному советнику султана. Долгополый кафтан выцвел и залоснился до полной потери первоначального цвета, облезлая шапка надвинута на изрезанный морщинами лоб. Борода, некогда рыжая, а теперь сильно поседевшая, выглядела ржавой, длинный крючковатый нос нависал над оттопыренной нижней губой. Казалось, невозможно представить себе более разных людей, чем герцог и этот старик.

И все же было в них нечто общее.

Всего лишь на миг встретились их взгляды, и герцог чуть заметно кивнул. После чего старик в потертом кафтане исчез в толпе.

Витиеватые речи продолжались во дворце, но ни пиршеств, ни празднеств за ними не последовало. Герцог предпочел отложить их до прибытия адмирала Ульдж-Али, бейлербея Алжира. Именно Ульдж-Али, бывший когда-то калабрийским монахом по фамилии Оччали, в прошлом году отбил Кипр у венецианцев. После этого папа Пий объявил крестовый поход против турок, и, хотя крестоносцы не спешили выступать, Ульдж-Али, герцог Наксосский и Синан решили собраться, чтоб обсудить дальнейшие действия на море.

Так что вместо пиршества герцог Наксосский скромно отужинал в обществе одного капитана Синана. А когда стемнело, он покинул дворец через потайную дверь. Одет он был как простой моряк, лишь саблю, более привычную и турецким, и европейским мореплавателям, заменяла шпага — все-таки его с юности, проведенной при дворе императора Максимилиана, обучали обращению с этим оружием.

Роскошный сад, заложенный еще при Катерине Корнаро, долгое время пребывал в дикости и запустении, правда, последний наместник приказал привести его в порядок, но благоустройство не успели довести до конца.

Давешний старик ждал его за оградой.

— Шалом, адон Иосиф, — сказал он.

— Шалом, мар Шилох.

Дальнейший разговор происходил на ладино — языке, родном для них обоих.

— Может быть, не стоило тебе, господин, покидать дворец? Это слишком опасно.

— Я видел много опасностей. К тому же, — Иосиф Наси усмехнулся, — Синан наверняка позаботился об охране. Пройдемся.

Они свернули к набережной; Иосиф — небрежно положив руку на эфес шпаги, Шилох — пригнув голову и как бы скособочившись, точно стремился стать невидимым.

— Сколько лет мы не виделись, реб Шилох? Двадцать пять?

— Больше. Нынче двадцать седьмой год, как твоя семья покинула Венецию.

— Да? Признаюсь, не считал. — От тривиальных замечаний на тему «как летят годы» герцог воздержался.

— Как здоровье донны Рейны, да живет она сто двадцать лет? — вежливо осведомился Шилох.

— Благодарю, хорошо. А как твоя дочь?

Шилох остановился.

— Как я понимаю, князь, с любезностями покончено и мы перешли к делу?

— Да. Но я тем не менее рад был бы слышать, что Джессика жива и здорова.

— Это так. Она сейчас в Мессине, ждет от меня известий. Мы решили, что до твоих дальнейших указаний нам пока лучше не встречаться.

— Мы обсудим это.

Ночь была лунная, но даже если головорезы Синана и шли вслед за герцогом, разглядеть их не было никакой возможности — бывший пират хорошо натаскал своих парней.

Иосиф Наси уселся на парапет, укрепленный мраморной глыбой с какой-то греческой надписью — наверное, уцелела с византийских времен. Шилох встал перед ним.

— Я никогда не видел твою дочь, — медленно произнес Иосиф. — Она родилась много позже моего отъезда. И я не вправе был требовать от нее той же службы, что и от тебя. И тем более — таких жертв. Ибо сдается мне, ее жертва много больше, чем твоя. Ты всего лишь рисковал жизнью — как и все мы. Она пожертвовала своим честным именем.

Шилох мрачно кивнул.

— Да, община отслужила по ней поминальную службу, как по умершей. Но у нас с Джессикой не было иного выхода. Наши противники должны были доверять ей настолько же, насколько ненавидят и презирают меня. Подумать только — предать и обокрасть отца, отречься от веры — это у них почитается за деяние, достойное похвалы, даже за геройство! Ты прав, господин, — мне было легче. Я должен был всего лишь быть осмеян и обманут. Ведь те, кто хотят обманывать, сами без труда будут обмануты, а те, кто смеется над другими, становятся посмешищем. — Он говорил с ядовитой горечью, какой никогда не чувствовалось в речах герцога. — Что ж, я согласился подыграть в их фарсе, прикинувшись именно таким, каким они хотели меня видеть.