Стражи последнего неба

— На что вы жить станете?! — кричали им в ответ.

— Бог поможет, — отвечали те, кто витал в облаках.

— Не думайте, что мы вовсе не способны работать! — огрызались умудрившиеся удержать одну ногу на земле.

Первый блокпост появился посреди улицы Невиим, в нескольких кварталах от старой больницы «Бикур Холим». Бледные молодые люди с одухотворенными лицами и свисающими до плеч локонами пейсов дежурили у полосатого шлагбаума.

Полиция нравов. Первым делом они примостили «на границе» огромный красочный плакат: «На нашей территории живите по нашим правилам!»

Светские израильтянки, желавшие проехать напрямую в район Хар-а-Цофим, к университету несли с собой сумки со сменной одеждой.

Бледные стражи брезгливо хмурились, замечая просвечивающие в полупрозрачном пакете джинсы.

— Давай уедем! — предложил как-то Ярэах матери. — Попробуем прожить за границами автономии Книги.

Лейла-Двора грустно покачала головой:

— Там все чужое, страшное. И никто нас там не знает. А здесь хорошо ли, плохо, как-нибудь проживем. Я работаю, ты работаешь…

— Да разве это работа! — взорвался Ярэах, устроившийся уборщиком в отдаленной ешиве и трудившийся по двенадцать часов в сутки.

Он выезжал из дому первым автобусом, мужской двойкой, подходившей к остановке без пятнадцати шесть. Рядом с ним под навесом топтались три изможденные женщины, уезжавшие сразу следом за Ярэахом, в женской двойке.

Мужской автобус был почти пуст. Водитель кивал постоянному пассажиру как старому знакомому. Иногда, будучи в хорошем расположении духа, он протягивал ему свежую газету:

— Почитаешь в перерыве.

Ярэах улыбался, запихивал газету в пакет и тут же забывал о ней.

Он всегда предпочитал книги. В свободное время Ярэах пробирался в библиотеку ешивы, прятался между длинными пыльными полками, стараясь пробраться как можно ближе к разделу мистики и каббалы. Если это удавалось, он снимал со стеллажа «Зоар» (для начинающих, с комментариями) и углублялся в чтение. Через двадцать минут карманный будильник нудным писком возвращал его к действительности.

Ярэах вздыхал, запоминал страницу, аккуратно ставил книгу на место и отправлялся убирать помещения.

Домой он возвращался в бархатных летних сумерках или в пронизывающей зимней темноте часов в девять вечера. Лейла-Двора разогревала обед и мягко укоряла его за очередную книгу, откопанную где-то в букинистических развалах.

— Их просто некуда ставить, — говорила мама, — у нас нет места для библиотеки.

Ярэах только улыбался в ответ и перекладывал книги в картонных коробках, любуясь своими сокровищами.

Он никогда не забывал истории, рассказанной ему в детстве странной старухой. Поразмыслив, он пришел к выводу, что незнакомка была безвредной сумасшедшей, каких немало бродило в религиозных кварталах.

Несколько раз Ярэах пробовал осторожно заговорить с матерью о семейном проклятии. Но она только отмахивалась и отнекивалась. Все разрешилось дождливой ночью месяца кислева, между вторником и средой. Ночи со вторника на среду традиционно считались недобрыми. Говорили, что великий рабби Ханина бен Доса, повстречав как-то на садовой тропке чертову бабушку Аграт бат-Махлат, запретил ей шляться по миру людей.

— Оставь мне хоть что-нибудь! — взмолилась чертовка. — Я же от скуки умру в преисподней!

— Хорошо, — согласился рабби Ханина, — оставляю тебе ночи на среду и субботу. Можешь гулять по пустым дорогам, сколько тебе вздумается.

Во всем государстве Книги улицы пустели с наступлением темноты во вторник и в пятницу. Оно и понятно: по пятницам все добрые люди сидят за шабатним столом, а после отдыхают после сытного обеда, а по вторникам — что ж, так уж повелось с тех давних времен, когда ярмарки проводились по понедельникам и четвергам, значит, крестьяне выходили в город в ночи, предшествовавшие этим дням. А возвращались, даже если задерживались, в ночи на вторник и пятницу. В ночь на среду дороги пустели.

Так вот, в холодную ночь Лейла-Двора выскользнула из дома, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить сына.

На кухонном столе она оставила записку:

Мне пора. Не жди меня и не ищи. На плите — суп и котлеты.

Я всегда тебя очень любила.

Мама

Старуха постучала в дверь через три дня после исчезновения Лейлы. Ярэах открыл дверь сразу. Он никогда ничего не боялся. Цели встретил незнакомку сдержанным гулким лаем.

Старуха по-хозяйски прошлепала к кухонному столу, оставляя за собой мокрые коричневые следы и подметая пол тяжелой юбкой.

Ярэах уселся на подоконник и выжидательно смотрел на гостью. Примостившийся у его ног Цели сдержанно ворчал, незнакомка явно не очень ему нравилось.

— Помнишь тот наш разговор? — спросила старуха.

Ярэах сглотнул и дернул головой.

— Вижу, помнишь…

Бабка была уверена, что раскаленный полдень и сказку о Персее этот мальчик запомнил навсегда.

— Долго я с тобой разговаривать не буду, — сказала она, — но должна тебе сказать, что время пришло. Завтра выйдешь за границу государства Книги, на нейтральную территорию и проведешь ночь в Геене огненной у стен Старого города, там, где когда-то приносили жертвы Баалу. И не забудь черную повязку.

Сказав так, старуха направилась к двери. И цепочка широких следов исчезала, стоило проместись по ним мокрому тяжелому подолу.

Следующим вечером Ярэах с Цели направились к блокпосту. Темнота быстро сгущалась, накрапывал мелкий дождь.

— Охота тебе шляться ночами, — проворчал бледный ешиботник на посту, — можно подумать, там ты что-то хорошее увидишь.

— Видеть мне как раз ничего не надо, — тихо отвечал Ярэах.

Из ночи, проведенной в Геене, ему мало что запомнилось. Сражаться ни с кем не пришлось. Дул пронизывающий ветер, завывало и скрежетало что-то в стороне, у Львиных ворот, орал недалеко оголтелый ишак, доносилась со стороны светского города разудалая музыка… К ноге прижимался дрожащий Цели. Пахло швармой. Хотелось есть.

Поутру Ярэах, утомленный и разбитый, потащился домой. Цели ковылял рядом. За крыши домов цеплялось обещавшее ветреный день багряное солнце. По улице Яффо прогрохотал в сторону Писгат-Зеэв первый трамвай. И почему-то ему показалось, что проклятие снято — вернее, рассеялось, как туман, клочки которого еще висели внизу, в светском городе.

Мария Галина КОНТРАБАНДИСТЫ

В русско-еврейской истории было свое Флибустьерское море — Черное — и своя Тортуга — Одесса. Город, в котором сходились разные народы, город свободный, пестрый и фантастический. Он казался пересечением времен и событий, народов и даже миров. Впрочем, возможно, что и не просто казался, но — был таким перекрестком.