Стражи

— Может, ты и прав.

Потом мы спустились по Шоп-стрит. У входа в магазин какая-то румынка дула в оловянный свисток. Во всяком случае, делала это время от времени. Я подошел и сунул ей несколько бумажек

Саттон воскликнул:

— Господи, да нельзя их поощрять!

— Я заплатил, чтобы она перестала.

Она не перестала.

Какой-то мужик жонглировал горящими факелами. Один он уронил, но ничуть не смутился. К нам шел полицейский. Саттон кивнул ему, он отдал нам честь.

— Надо же!

Саттон с любопытством взглянул на меня:

— Ты скучаешь?

Я знал, о чем он, но все же сказал:

— По чему скучаю?

— По полиции.

Я не знал и так и ответил:

— Не знаю.

Мы вошли в здание галереи как раз в тот момент, когда неудачник воришка засовывал книгу Патрика Кавана в брюки. Дес, хозяин галереи, проходя мимо, заметил это и рявкнул:

— Положь на место!

Воришка послушался.

Мы прошли через первый этаж и вышли к галерее. Выставлены были две картины Саттона, на обеих — наклейки «Продано».

Том Кенни сказал:

— Ты становишься известностью.

Высота, которой соответствует цена картин.

Я сказал Саттону:

— Можешь бросить дневную работу.

— Какую работу?

Трудно сказать, кому из нас больше понравился его ответ.

Несколько следующих дней мы занимались расследованием. Пытались найти свидетелей «самоубийства». Таковых не оказалось. Поговорили с учительницей девушки, ее школьными друзьями и почти ничего не выяснили. Если Кэти Б. ничего не раскопает, дело можно считать законченным.

Вечер пятницы я решил провести спокойно. Пиво и чипсы принести домой. Увы, пиво я до дома не донес. Только чипсы. Купил еще кусок рыбы. Какой-никакой ужин.

Нет ничего более успокаивающего, чем пропитанные уксусом чипсы. Пахнут детством, которого у тебя никогда не было. Я приближался к своему дому в довольно хорошем настроении. Первый удар я получил, когда свернул к своей двери. По шее. Затем удар по почкам. Странно, но я почему-то не выпускал из рук чипсы. Два мужика. Здоровых. Они отделали меня очень профессионально. Череда пинков и ударов в точном ритме. Без злобы, но с любовью к делу. Я почувствовал, что мне сломали нос. Честное слово, я слышал хруст. Один из них сказал:

— Возьми его руку и расправь пальцы.

Я попытался сопротивляться.

Затем растопыренные пальцы лежали на мостовой. Она казалась холодной и мокрой. На них дважды опустился ботинок. Я заорал во все горло.

На этом побои закончились.

Другой сказал:

— Не сможет какое-то время играть с собой.

Затем голос у самого моего уха:

— Не суй свой нос в чужие дела.

Мне хотелось закричать: «Позовите полицию!»

Когда они уходили, я попытался сказать: «Могли бы сами купить себе чипсы», — но рот был полон крови.

* * *

Эти мгновения перед концом…

~ ~ ~

Четыре дня я провалялся в лихорадке в больнице университета Голуэя — местные все еще называют ее районной. Если вы там побывали, значит, вас поимели. Но если вы там, считайте, что вам повезло.

Какая-то женщина из старого предместья сказала:

— Когда-то у нас были желудки, только есть было нечего. Теперь есть еда, а желудков нет.

Или:

— Лапочка, негде просохнуть. Когда было — где, у нас не было одежды.

Попробуй поспорь.

Я пришел в себя и увидел, что доктор-египтянин просматривает мою историю болезни.

— Из Каира?

Он сухо улыбнулся:

— Снова к нам, мистер Тейлор?!

— Не по своей воле.

До меня доносились звуки больничного радио. Габриель пела «Восстань».

Я бы спел с ней и ее оркестром «Стучусь в дверь рая», но губы сильно распухли. Я читал, что, когда она снова вернулась в музыку, голову отца ее бойфренда нашли на свалке в Бриксоне.

Я рассказал бы об этом врачу, но он уже ушел. Появилась сестра и сразу же стала взбивать мою подушку. Они начинают это делать, когда только им кажется, что вам удобно.

Левая рука забинтована.

— Сколько сломано? — спросил я.

— Три пальца.

— А нос?

Она кивнула и сказала:

— К вам пришли. Пустить?

— Конечно.

Я ожидал увидеть Саттона или Шона. Но это оказалась Энн Хендерсон. Она ахнула, увидев меня.

— Видели бы вы другого парня, — сказал я.

Она не улыбнулась. Подошла поближе:

— Это из-за меня?

— Что?

— Это из-за Сары?

— Нет… нет, конечно нет.

Она поставила пакет на тумбочку:

— Я принесла вам виноград.

— А виски случайно не найдется?

— Виски вам сейчас нужно меньше всего.

В дверях возник Шон и пробормотал, скрываясь:

— Боже милостивый!

Энн Хендерсон наклонилась, поцеловала меня в щеку и прошептала:

— Не пейте. — И ушла.

Шон пошатываясь приблизился ко мне:

— Видать, ты кому-то здорово нагадил.

— Именно.

— Кто-нибудь вызвал полицию?

— Это и были полицейские.

— Брешешь.

— Я ботинки видел, гораздо ближе, чем мне хотелось бы. Они точно из полиции.

— Господи! — Он сел — выглядел он хуже, чем я себя чувствовал, — потом поставил на кровать большой пакет и объяснил: — Здесь то, что тебе может понадобиться.

— А выпить?

Я чувствовал себя так, будто я сумасшедший священник из «Отца Теда». Пошуровал в пакете:

шесть апельсинов

плитка шоколада

коробка печенья

дезодорант

пижама

четки.

Я вынул четки и спросил:

— Чего тебе наговорили про мое состояние?

Он сунул руку в карман и вытащил четвертинку виски.

— Да благословит тебя Господь! — сказал я.

Я отпил прямо из бутылки, почувствовал, как шевельнулся мой разбитый нос. Виски дошло до сердца и растеклось по саднящим ребрам.

— Крепко.