Стрекоза в янтаре

Но на этот раз сдаваться я не собиралась.

– Я обещала Фрэнку, – сказала я. – Двадцать лет назад, когда ты родилась. Я хотела уйти от него, но он меня не отпускал. Он любил тебя.

При взгляде на Брианну голос мой слегка смягчился.

– Он не мог смириться с этой правдой, но, разумеется, понимал, что не отец тебе. И просил не рассказывать тебе об этом, позволить считаться твоим отцом, пока жив. «Вот после моей смерти, – говорил он, – можешь поступать как тебе заблагорассудится».

Я проглотила ком в горле и облизала пересохшие губы.

– И я обещала ему это, потому что он действительно любил тебя. Но теперь Фрэнка нет, и ты имеешь право знать, кто твой настоящий отец. А если сомневаешься, – добавила я, – ступай в Национальную портретную галерею. Там есть портрет Элен Маккензи, матери Джейми. Она носила вот этот жемчуг.

Я дотронулась до ожерелья на моей шее.

– Нитку речного жемчуга, нанизанного вперемежку с кругляшками золота. Джейми подарил мне ее в день свадьбы.

Я взглянула на Брианну: она сидела в напряженной позе, с окаменевшим лицом.

– Возьми с собой зеркальце, – сказала я. – Как следует посмотри на портрет, а потом на свое отражение. Не скажу, что копия, но ты очень похожа на свою бабушку.

Роджер уставился на Брианну, словно видел ее впервые в жизни. Он переводил взгляд с нее на меня, будто решая что-то, потом вдруг расправил плечи и поднялся с дивана.

– Хочу кое-что показать вам, – решительным тоном заявил он и, подойдя к старенькому бюро его преподобия, выдернул из ящика пачку пожелтевших газетных вырезок, перетянутую резинкой. Протягивая вырезки Брианне, он сказал: – Вот, почитайте и обратите внимание на даты.

Все еще стоя, он обернулся ко мне и одарил долгим холодным и пристальным взглядом ученого, подвергающего сомнению любую реальность. Он все еще до конца не верил мне, хотя воображение подсказывало, что все это могло оказаться правдой.

– Тысяча семьсот сорок третий, – произнес он и покачал головой, словно удивляясь про себя. – А я почему-то думал, что это был человек, с которым вы встретились в тысяча девятьсот сорок пятом. Господи, мне бы и в голову не пришло! Это невероятно!..

Я удивилась:

– Так вы знали? Об отце Брианны?

Он кивком указал на вырезку, которую Брианна держала в руке. Она еще не читала ее, просто смотрела на Роджера, сердито и одновременно растерянно. Я видела, что глаза ее потемнели, словно перед бурей. Роджер, похоже, тоже заметил это. Он быстро отвел от нее взгляд и повернулся ко мне:

– Тогда получается, что люди, имена которых вы дали мне, те, кто сражался при Куллодене… выходит, вы знали их?

Я немного расслабилась.

– Да, знала.

На востоке прогремел гром, по стеклам высоких, от пола до потолка, окон ударили капли дождя. Брианна углубилась в чтение вырезок. Крылья волос затеняли лицо, виднелся лишь кончик изрядно покрасневшего носа. Джейми всегда краснел, когда сердился или огорчался. Мне слишком хорошо было знакомо, как выглядят Фрэзеры, готовые взорваться.

– И вы были во Франции, – пробормотал Роджер, словно разговаривал сам с собой.

Он по-прежнему не сводил с меня изучающего взора. Удивление на лице постепенно сменилось любопытством, затем возбуждением.

– Тогда, наверное, вы должны были знать…

– Да, знала, – ответила я. – Именно поэтому мы и отправились в Париж. Я рассказала Джейми о Куллодене, о том, что там должно было случиться в тысяча семьсот сорок пятом. И мы отправились в Париж, чтобы попытаться остановить Карла Стюарта.

Часть 2 Претенденты. Гавр, Франция, февраль 1744 года

Глава 6 Поднимая волны

– Хлеба, – жалобно простонала я, держа глаза плотно закрытыми.

От крупного теплого тела, находившегося бок о бок со мной, ответа не последовало, было слышно лишь тихое дыхание.

– Хлеба, – повторила я чуть громче.

И тут же почувствовала, как с меня сдергивают одеяло. Напрягая все мышцы, я вцепилась в него.

С другого края постели донеслись какие-то приглушенные звуки. Послышался скрип выдвигаемого ящика, сдавленный возглас на гэльском, по половицам прошлепали чьи-то босые ступни, и матрас просел под грузным телом.

– Вот, англичаночка, – произнес встревоженный голос, и я почувствовала, как к губам моим поднесли краюшку черствого хлеба.

Я схватила ее и стала жадно поедать, с трудом проталкивая плохо разжеванные куски в горло. Не догадалась попросить вместе с хлебом и воды.

Постепенно комочки теста нашли свой путь и осели в желудке тяжким грузом. Тошнотворное бурчание в животе прекратилось. Я открыла глаза и увидела склонившееся надо мной встревоженное лицо Джейми Фрэзера.

– Ик!

Я вздрогнула и икнула.

– Все в порядке? – спросил он.

Кивнув, я медленно попыталась привстать, а он, обняв меня за плечи, помогал. Потом, усевшись рядом на край жесткой гостиничной постели, нежно притянул к себе и погладил по спутавшимся во сне волосам.

– Бедняжка! – произнес он. – Может, дать тебе капельку винца? У меня в седельной сумке есть фляга рейнвейна.

– Нет. Нет, спасибо.

Я слегка содрогнулась – казалось, при одном упоминании о рейнвейне в нос ударил густой специфический запах – и выпрямилась в постели.

– Через минуту буду в порядке, – с вымученной веселостью уверила я его. – Не волнуйся, это вполне нормально, если беременную тошнит по утрам.

Не сводя с меня встревоженных глаз, Джейми поднялся и пошел взять свою одежду со стула, стоявшего у окна. В феврале во Франции бывает чертовски холодно. Пузырчатые стекла окон были затянуты толстым слоем инея.

Он был совершенно голый, на спине и плечах появились мурашки, золотисто-рыжие волоски на руках стали торчком. Впрочем, к холоду он был привычен – не дрожал, натягивая чулки и рубашку. И вдруг перестал одеваться, подошел к постели и обнял меня.

– Давай ложись, – сказал он. – Я прикажу горничной развести огонь. Ты поела, может, теперь отдохнешь? Как, не тошнит больше?

Я не слишком уверенно кивнула в ответ.

– Нет, ничего.

Я бросила взгляд на постель: белье, что обычно для постоялых дворов, было не слишком чистое. И все же серебро в кошельке Джейми обеспечило нам лучшую в доме комнату, где узкий матрас был набит настоящим гусиным пером, а не какой-нибудь там соломой или шерстью.