Стрела в печень

— А ну, тихо, кто даже вздохнёт — лично пристрелю! — Гаркнул на собравшихся Брехт. Со всей силы.

— Смирна! — завопил на своих и Семён Андреевич Салтыков.

А что, вполне себе тишина. Могут, если захотят.

— Стреляй, батыр.

Да, железные нервы только у железного человека. У Акая так, алюминиевые. Он заведомо взял выше. Три же стрелы. Фьють. Бамс. И стрела воткнулась в самый край шита, на полметра выше шапки. Народ, который видел, тот, что в первых рядах кучковался, выдохнул облегчённо, и, правда, воздуха в рот набрали и выдохнуть не решались. Фьють. Бамс. С Султанмурата сбило шапку и припечатало к щиту. Брехт смотрел на стрелка всё это время. Так-то впечатляло. Видно было, что капитан не целится в эту шапку, он стрелял чуть не в небо. Градусов сорок, ладно, тридцать пять было между прямой и тем местом, куда Кусюмов посылал стрелу. А ещё дул небольшой северо-западный ветер, и он как бы под углом градусов в двадцать дул. Не в спину, чуть вправо сносило должно быть стрелу, и лучник выбрал и эту поправку, Брехт прямо за капитаном стоял и видел, как тот сначала прицелился точно по щиту, а потом влево немного руку с луком отвёл. И никаких приборов. И даже расстояние точно не известно. Замечательная штука мозг, долго всяким искусственным интеллектам до такого мастерства расти.

— У-У-У! — загудели болельщики. А за кого ещё трём с половиной сотням башкир болеть.

— У-у-у! — А чего, лейб-гвардейцы тоже люди, и, как военные, понимают, что сейчас почти чудо видели. Будет, что барышням рассказывать на балах.

— Молодец, Акай. Настоящий батыр, — хлопнул стрелка по плечу и Иван Яковлевич.

Поменялись местами башкиры. И Брехт оценил, что Султанмурат, как лучник, на голову выше Акая. Он вскинул лук и практически сразу послал стрелу. Фьють. Бамс. И шапка капитана пришпилена к чёрному квадрату. Даже не целился.

Народ теперь не просто возбудился, он закричал, заулюлюкал, даже грозного Бирона не убоялся. И Преображенцы не убоялись, ни Бирона, ни даже своего подполковника Семёна Салтыкова. Так-то понятно. Бирон он пришлый и немец — перец — колбаса. Чего за него болеть. Он — чужак. Лютеранин. Власть захватил в стране. Через постель к тому же. За что его любить? Стреляет хорошо? Ну, бывает. Вот эти свои ребята, башкиры стреляют не хуже. На шпагах зело опытен и даже делится с офицерами опытом, обучает их. И что с того солдатикам. Один чёрт — немец. И как ни крути, а через постель. Правда… да. Правда, на прошлой неделе объявили, что со старого нового года, то есть с первого сентября, в армии грядут большие перемены. Служить будут не пожизненно, а двадцать пять лет. При этом служба во время боевых действий засчитывается год за два. И говорят войны сии не за горами. Можно и через двадцать лет сапоги снять. Так и не просто выгонят назад в деревню голым, а если умение какое есть и своё дело открыть возжелаешь, то деньгу дадут с отдачей, конечно, но без роста. Взял сто рублёв, сто рублёв по частям за десять лет и отдашь потом. А дело, да какое хошь, только не питейное заведение и не бордель с девицами.

Так это врут про Бирона. Это Государыня Анна Иоанновна так решила, а немец этот его ещё и уговорил не сразу отпустить солдат, а с сентября.

А это чистая правда. Нельзя же просто выпнуть из армии инвалидов, в прямом смысле этого слова и «инвалидов» в современном смысле, то есть — ветеранов, в чисто поле. Нужно их посчитать, построить интернаты для инвалидов, если им некуда идти, построить временные гостиницы, пусть будет казармы, для стекающихся (куда они ещё денутся) в Москву за ссудами.

— Ваня, ты чего медлишь. Испугался? — дёрнула его за рукав кафтана императрица, выводя из задумчивости.

— Извини, радость моя, просто задумался. Не любит народ меня. Смотри, какой гвалт подняли.

— Ничто, сердце моё, главное, что мне ты люб. А они просто не понимают, как мне и России повезло с тобой.

Глава 6

Событие пятнадцатое

Я не могу стрелять, когда под руку говорят! Михаил Афанасьевич Булгаков, из книги «Мастер и Маргарита»

Двести шагов пройти не быстро. Это чуть не две минуты. Траву на стрельбище вытоптали почти, а солнце глинистую почву как следует прогрело и просушило. Сотнями сапог оторвали преображенцы и башкиры вчера от неё малые частички и теперь при каждом шаге за Бироном поднималось небольшое облачко пыли, которое сносило почти в ту же сторону, в которую он и двигался. В носу засвербело и он чихнул. Чих он завсегда мозги прочищает. И в этот раз сработало. Испугался? Наверное, не то слово. Понял, что глупость совершил, и назад не отыграть. Да, Анхен лучший небось стрелок из пищалей, которого он знал, но и она по воронам мажет и дистанция очень приличная. И это только, во-вторых, и в-третьих, в, во-первых, ей стрелять по Бирону, которого она любит, без всяких сомнений. А есть ещё и в четвёртых и в-пятых, например — это её первый опыт стрельбы по людям. Ворона, собака, олень или кабан — это неодушевлённые существа, а тут человек. А дрогнет рука у Анны и чего?

— Ты, это, Иегудиил, помогай давай. Слышал, сколько душ в случае победы к богу нашему обратятся. Да и не важно это. Главное — история может повернуться. Точка бифуркации. Чего молчишь? Поможешь?

Молчит, хоть бы кхекнул.

Пока с архангелом Иван Яковлевич разговаривал, до щита с красным кругом в центре чёрного квадрата дошёл. Малевич профан. Вот так ведь красивее гораздо.

Брехт снял треуголку кожаную, как у Джека Воробья. Только без перьев всяких. Пока резко выделяться и кепку натягивать не решился. В Москве сейчас для гренадерской роты Георгиевского полка, которой и не существует пока, шьют новую форму. Куртка, штаны типа бридж, короткие сапожки и на голове кепка, как у военных в двадцать первом веке. Форма грязно-зелёного цвета. На плечах маленькие узкие погоны, но которых будут знаки отличия по образцу из того же будущего — звёздочки зелёного цвета и уголковые лычки. Когда весь лейб-гвардии Георгиевский полк оденет в такую форму, то и полковник этого полка Бирон Иван Яковлевич сможет без косых взглядов, как на идиота, себе такую же позволить.

Снял Брехт кожаную треуголку Воробьянинскую… Воробейскую и нацепил башлык, волком отороченный. Тот же самый, в который уже два раза стрелы угодили. Пахла конусообразная шапка отвратно, и потом чужим и волком плохо выделанным, и чуть ли не мочой. Нет, это скорее конский пот. Ну, да хрен редьки не слаще. Вонь, она и в Африке вонь.

Надел шапку и стал к щиту. Приличное расстояние. Анхен вон махонькая какая.

— Иегудиил!?

Молчит, сволочь этакая.

— Ладно, попросишь ты у меня стакан воды в старости…

— Кхе.

— Другое дело.

Иван Яковлевич встал, спиной опершись о щит. Ссыкотно. Главное — не сходить. В смысле по-большому и по-маленькому. Как потом, если вдруг живым останется, то стрелять самому с мокрыми штанами, да ещё и с вонючими.

Анхен вскинула карамультук, чёрное афганское ружьё отлично видно даже с двух сотен метров. Иван Яковлевич зажмурился. Подумалось почему-то о друзьях из тридцатых годов… Расстрелянных. У него хоть надежда есть, что Анна Иоанновна попадёт куда надо, а не в глаз… А у них? Им стоять страшнее было.

Бах. Над Государыней вспухло белое пороховое облачко. Но раньше, на целое мгновенье с него сдернуло колпак вонючий. Фух. Мать вашу, Родину нашу!!! Хорошо-то, как, не обделался. Шатает, правда, и ноги подгибаются, но это временно. Рассосётся. Нужно было порадоваться. Не получалось. Ну, хоть Анхен порадовать. Брехт нагнулся, поднял с травы, здесь ещё имеющейся, треуголку и помахал зрителям, потом и башлык вонючий поднял. Им тоже помахал и с обоими этими шапками в руках пошёл к радостно заоравшему людскому морю. Ну, вот, а он навыдумывал, что его никто не любит. Или это радуются, что императрица попала?

Назад дорога получилась быстрее. Тут на него и жена и Анхен с обеих сторон налетели и обнимашки устроили. Подкидывать в воздух никто не стал, да и не велик подвиг — шапку вонючую надеть.

— Теперь моя очередь. Иван, сходи башлык этот назад отнеси и на палку, там рядом лежит надеть.

— Будет сделано…

— Стоп. Стоп, я сказала. Теперь я у щита встану! — рыкнула на Ивана императрица. Не Анхен, не Анна Иоанновна даже, а императрица.

— Да, ты что, радость моя?! — чуть не выругавшийся трёхэтажно Иван Яковлевич, кинулся к Анхен.