Стрельба по бегущему оленю

— Да. Я тоже так считаю. Но они обнаружили…

— Мне рассказывал один очень знающий собутыльник, как делается смерть от алкогольной интоксикации: водка, шприц, вена. Находят в холодном подъезде, или на бульваре, на лавочке, или в собственном доме (в окружении, само собой, пустых бутылок) — кто в наше сучье время будет разбираться? В крови — чудовищный процент спиртяги — ура! Никакого, стало быть, убийства, никакого стало быть, самоубийства. Всего лишь навсего, слава те Господи, бытовое пьянство.

— Неужели же ничто никогда нельзя доказать?! — наивно воскликнул Витя.

Если очень захотеть. Но с Надей, как я понимаю, все прошло именно так, как им и хотелось: простенькое, бытовое самоубийство на почве всеми подтвержденной депрессии и так далее…

— Ты сказал: «им»?

— Конечно, «им». Голобородько сам, тем более один, это сделать не мог вообще. Один человек это сделать не мог — минимум было двое. Я не знаю, какой у него был круг знакомств в последнее время, но вполне может быть… Слушай, а какие у Голобородьки могли быть причины для этого? Какая-то другая женщина? Деньги? Что-то например она о нем узнала такое, что…

— Деньги! — быстро и убежденно сказал Витюша. — Только деньги! Он на деньгах был сдвинутый. Когда весь этот бардак начался (тебе Ирка, может быть, рассказывала), мы Игорька наконец-то во всей красе увидали. Тьфу! — он не выдержал и сморщился в гримасе брезгливости.

— Ладно. Это я слышал. Но ведь у Нади, насколько я знаю, денег никаких особых не было, да и быть, по-моему, не могло!

Витюша посмотрел превосходительно.

— А вот тут ты, Дима, ошибаешься. Крупно ошибаешься. Во-первых, ее дом на Кавказе. После смерти родителей это был ее дом. Во-вторых, квартира и здесь, в городе. Он ее, между прочим, нашим черненьким продал. И можно только догадываться, за какие мильены продал. Он зубами клацал, так ему нужны были деньги. Он, вишь ли, собственное дело собирался открыть… Теперь смотри: Надя исчезает, единственный наследник оказывается — кто? У Нади, заметь, ни братьев, ни сестер, ни дядек, ни теток не было. Так что были у Нади деньги, черт бы их подрал!

— А уехал он отсюда, готов поспорить, не раньше чем через полгода. Когда можно уже вступать в права наследования, так?

— Так.

— Вот, значит, как… — непонятно сказал ДэПроклов. Потом, после молчания, вздохнул: — Эх, Надя, Надя! Чем же ты так Бога огорчила?

— У меня знакомый врач есть, — сказал Витя, — тебе он нужен? Он читал данные экспертизы, может что-нибудь расскажет?

— Кто такой?

— Сергачев некто. Хороший парень.

ДэПроклов вдруг разулыбался:

— Генка?!

— Вроде бы…

— Звони!

Все еще разнеженно улыбаясь, ДэПроклов налил по стаканам, немного выпил, стал успокоенно есть.

Именно Генка Сергачев нужен был сейчас.

Одно из самых «камчатских» воспоминаний о Камчатке было у него связано именно с этим светлоголовым, вообще — очень каким-то светлым, спокойным, спокойно-веселым, уверенным в себе и в жизни, ясно глядящим на мир и на себя в этом мире, наверняка, очень талантливом мужике. Родом он был ленинградец, но породой — камчадал. Он и сам, похоже, мгновенно понял это, попав по распределению на Камчатку — нигде, он даже говорил об этом, не будет ему так укладисто душой, он понял, как здесь — среди этой природы, среди этих простых, ясных, знающих свою цену людей, в этом воздухе — как бы это сказать, воздухе все еще первооткрывательства, первопроходчества, которым очень естественно было преисполнено все вокруг, и им все здесь дышали.

Он вписался в Камчатку в первую же секунду пребывания на ней. И ничуть ДэПроклов не удивился, когда Витюша сказал о Генке: «хороший парень» — просто, без нажима, как о качестве человека сказал: «Хороший парень».

Тут и еще одно корыстное присутствовало ощущение: оскорбительно было ДэПроклову видеть Камчатку оскорбленной, униженной и порабощенной, и ДэПроклов жаждал избавиться от этого оскорбляющего, и унижающего, и порабощающего его чувства — и тут только Сергачев мог сказать свое слово.

На кромке острова Беринга, в сумерках, чуть повыше верхней линии прибоя, которую обозначил в этот час Великий Тихий Океан, они сидели тогда с Генкой Сергачевым, разувшись, бутылочка разведенного спирта присутствовала рядом, взрезанная банка каспийских килек, пара кусков черного хлеба, экспроприированных у больных местной больницы (Сергачев, кажется, инспектировал здешнюю обитель скорби и печалей), но не об том речь! Речь о том, как хорошо, как молча и глубокомысленно они сидели, глядя на Великий Океан, перекидываясь время от времени пустяковыми какими-то словами, но ни на секунду не забывая при этом, что сидят они именно на берегу Великого Океана, и такая — Господи Боже! — такая свобода была в них, такой Покой, такая Воля, что не хотелось подниматься отсюда никогда, да и зачем?

— Шесть секунд! — бодро и обрадованно воскликнул Генка, едва услышав голос ДэПроклова, — Витюша сказал, что тебе нужны результаты вскрытия? Попробую добыть. Если, конечно, архив на месте. Готовь бутылку, а кильки (видишь, я помню) у меня завсегда есть.

Он появился через полчаса, и ДэПроклов с удовольствием удостоверился, что Сергачев — такой же, как и прежде: ясное оживление, веселие и бодрость воцарились в номере, когда он вошел. Даже и дышать стало легче. И даже Витюша, сумрачно озабоченный да и, видимо, просто усталый после ночного дежурства, заулыбался, пожимая руку старому своему знакомому.

— Держи! Читай! — Сергачев кинул на стол уже довольно ветхую, тощую картонную папочку. — Беллетристика, правда, не для слабонервных. Я так и не понял, какого хрена тебе это нужно?

ДэПроклова вдруг жестоко закоробило: он представил себе это чтение (и все, что написано, он знал, будет написано о Наде!) и рука его, уже было готовая взять папку, сама собой отдернулась.

— Нет, уж брат Сергачев, для тебя это дело обычное, а я — человек слабый. Меня интересует единственное: вены на руках. Глянь, ваши потрошители не проглядели следы от шприца. Мне кажется, там должно быть про это. Если, конечно, не проглядели.

Сергачев посмотрел на него внимательно и недоуменно.

— Понимаешь, — сказал Виктор. — Эта женщина и Димка… ну, в общем, ты понимаешь. И у нас очень сильные подозрения, что Надя не сама ушла.

— Ну с вами не соскучишься! — не к месту рассмеялся Сергачев и взял папку.

Очень привычным жестом перелистал странички и вдруг с изумлением воззрился на ДэПроклова:

— Есть!

Затем опять перелистал странички, почитал в нескольких местах, недоуменно и пораженно хмыкнул:

— Ну, пинкертоны! (Я имею в виду наши пинкертоны…) Не заметить таких вещей! Диагноз: алкогольная интоксикация, а алкоголь — только в крови, в желудке — ни грамма! Это что же, Дима, выходит?.. Ей, ты думаешь, впрыснули спирт?

— Думаю.

— Чисто технически это ведь только с добровольного согласия можно проделать, или…

— Вот именно, что «или», — сказал Виктор. — Ты не обратил внимание, кстати, на гематомы на запястьях.

И они замолчали надолго.

— Что ж ты собираешься теперь делать? — осторожно спросил Виктор.