Стрельба по тарелкам (сборник)

МИНАКОВ: Меня не смущает. Все, что проходит через наше сознание, все проходит через нас, мы так живем, мы так устроены, разумеется. Но дело в том, что есть проблемы, которые – вот правильно сказано – невозможно решить в реалистическом произведении. Кто у нас, Уэллс первую ядерную войну описал?

РУХ: Сирано де Бержерак.

КАРНИШИН: Махабхарата.

МИНАКОВ: Да неважно. Я вот о чем. Фантастические допущения имеют дурную привычку реализовываться. Если в четырнадцатом году, когда вышел роман Уэллса «Война в воздухе», ядерный конфликт был чистой воды фантдопущением, то в сороковые годы, в пятидесятые перед человечеством эта проблема встала в полный рост. Не было до этого проблемы тотального самоуничтожения. Не было. Никакие пушки, дредноуты, подводные лодки не способны были поставить человечество на грань исчезновения. Только ядерная эра. То есть фантастическое допущение, оно имеет самостоятельную ценность. Оно может даже реализоваться. Чего нельзя сказать о других…

ЛАДЫЖЕНСКИЙ: Можно я отвечу за Аркадия…

РУХ: Не надо за меня отвечать!

ДИВОВ: Вот мы сейчас ему дадим, он емко сказанет сейчас…

РУХ: Я все-таки хотел бы ответить на вопрос Игоря, а чего это я читаю фантастику и вообще не вон ли меня из фантастики.

ЛОГИНОВ: Конечно, вон.

ПУБЛИКА (в один голос): ВОН!!!

(Смех, аплодисменты.)

РУХ: А скажи мне, пожалуйста, Игорь, а Курт Воннегут, он был фантаст или так, погулять вышел, мейнстримщик голимый?

МИНАКОВ: Знаешь, на мой взгляд, он не был фантастом.

ЛУКИН: А «Лёд-девять»?

ДИВОВ: А «Лёд-девять»?

ПУБЛИКА: А «Лёд-девять»?

РУХ: Воннегут, вон из фантастики!..

МИНАКОв: Алексей Толстой тоже не был фантастом.

РУХ: Так вот, я просто хочу напомнить, что мой любимый роман Воннегута «Бойня номер пять» – это, простите, документальные воспоминания очевидца о гибели Дрездена. Просто он это не мог выразить иными средствами, кроме как привлекая фантастическое допущение.

ПУБЛИКА: Почему не мог, почему нет? Если бомбардировка Дрездена осуществилась реально?

РУХ: А эта книга не удалась, потому что ее написал соляной столб. Учи матчасть.

ДИВОВ: Спасибо. Сейчас, Олег. Я хочу, между прочим, напомнить всем… одну немаловажную деталь. Судя по тому, что говорят читатели, не такие читатели, как Карина Шаинян, а настоящие читатели… Запрос именно на голую идею, запрос на железяки, он существует и достаточно весом. Я не оценивал бы число таких читателей больше, чем в 10 – 15 процентов, но в абсолютных цифрах это куча народу. Они регулярно жалуются в том же Живом Журнале, что все чего-то не то, а где наши любимые железяки, где великие идеи, где безумно навороченные вот такие штуки… И при появлении текстов, хотя бы похожих на традиционную научную фантастику, они тут же сбегаются и начинают эти тексты яростно хвалить, не обращая внимания даже на то, что там и литературка так себе, и идейки так себе. Но это похоже на старую добрую НФ, и это вызывает тут же радостный отклик. Читатель такой есть, его много.

ПУБЛИКА: А вывод?

ДИВОВ: Я не знаю.

ПУБЛИКА: Нет, вывод сделай.

ДИВОВ: Я-не-зна-ю. Олег, ты все еще хочешь сказать?.. Олежка, скажи.

Конец третьей части.

Часть четвертая, монстрическая

За дело плотно берутся тяжеловесы

ЛАДЫЖЕНСКИЙ: Очень хочется тоже поупражняться в остроумии и личных выпадах, но я воздержусь от этого категорически…

ПУБЛИКА: А жаль.

ЛАДЫЖЕНСКИЙ: …и попробую лично для себя сформулировать. Введение в текст фантастического допущения, введение элемента фантастического – это прием, метод, короче говоря, инструмент.

ПУБЛИКА: Во-от, вот!

ЛАДЫЖЕНСКИЙ: Один из инструментов, которыми я пользуюсь. Это не базис и не надстройка. И когда мы оцениваем фантастическое допущение, мы оцениваем не его, как таковое, а мое мастерство владения этим инструментом. Сама по себе стамеска не несет ценности, только в моих руках или его руках. Когда я бездарен, инструмент превращается в антураж. Я начинаю громоздить эльфа на эльфа, замок на замок, дракона на дракона, показывая: вот я этой стамеской и так могу, и так могу… Мне уже давно пора долото взять или там зубило, а я все стамеской размахиваю. Есть и обратный момент. Если я табуретку собрать не могу, но зато краснодеревщик невероятный – мебель эта бесполезна, но очень красива, – я начинаю сдвигаться в другую сторону, когда фантдопущение превращается не в антураж, а в совершенно необязательный элемент украшательства… Это Олди, да, я понял. (Смех в зале.)

РУХ: Нет, я сказал, что это Олди тоже любят.

ЛАДЫЖЕНСКИЙ: А-а… А мне послышалось: «Это Олди»… Как по мне, разговор, что базис, а что надстройка, абсолютно бессмысленный. В критической рецензии разбирать фантастическое допущение – сверх меры, не имеет никакого резона! (Аплодисменты.) Можно только говорить о том, как этим владеет автор, не более того. И тогда мы опять упремся в то, как он этим инструментом описывает людей, отношения, проблематику… Как говорил Винни Пух: «По-моему, так!»

ДИВОВ: …Да, я помню, я отвечу. Роман, давай.

РОМАН АФАНАСЬЕВ: Олег все сказал. Я хотел сказать то же самое, только у меня хуже получилось бы.

ЛАДЫЖЕНСКИЙ: Спасибо!

ЮЛИЯ РЫЖЕНКОВА: Но получается тогда, что если фантдопущение – это чистый инструмент, как автомобиль, значит, нам все равно, на каком автомобиле ездить, на «Форде» или на «Опеле»…

ГРОМОВ: Нет! Стамеска может быть старая и ржавая, а может быть новенькая и хорошо заточенная!

РЫЖЕНКОВА: Просто Минаков не говорит, что фантдопущение – это основное, для чего пишется текст…

РУХ: По-моему, он именно это и говорит!

МИНАКОВ: Я этого не говорил.

РУХ: Олег, он это говорил?

РЫЖЕНКОВА: …фантдопущение это достаточно весомый объект в произведении, но не самоцель. Это просто одна из составляющих частей.

ЛАДЫЖЕНСКИЙ: Не объект, а инструмент писателя.

РЫЖЕНКОВА: …но мы не можем выкинуть это фантдопущение и поставить другое, и, типа, ничего не изменится. Будет абсолютно другое произведение. Фантдопущение это просто составляющая произведения, не самая главная, не ради него все пишется, но без этого не будет этого произведения совершенно…

ГРОМОВ: Будет другое, не менее интересное.

ДИВОВ: Значит, все-таки мы вольно-невольно выходим на полигонный такой пример… Что, Света?

СВЕТЛАНА ПРОКОПЧИК: Ребята, а вы так уверены, что без фантдопущения нормальная книга развалится?

ЛОГИНОВ: Нормальная фантастическая книга развалится!

ПРОКОПЧИК: Ребята, «Гамлет»!

МИНАКОВ: Это не фантастическое…

РУХ: А тень отца Гамлета? Реализм, да?

ЛОГИНОВ: По тем временам – да!

ЛАДЫЖЕНСКИЙ: Кстати, есть мнение, что тень отца Гамлета была инсценировкой, которую устроил Горацио в компании стражников. Никаких проблем. Спектакли тогда чудесные были.

ПРОКОПЧИК: Вся история сохранилась бы.

ДИВОВ: Без тени отца Гамлета «Гамлет» – в порядке?

РУХ: Нет! Без тени отца Гамлета «Гамлет» уничтожается, это «смыслообразующее фантдопущение», как любит говорить Игорь. Я могу это обосновать?

ПУБЛИКА: А кто тогда Гамлету раскроет глаза?

РУХ: В том-то и дело, отец – это был единственный человек, которому Гамлет поверил бы.

ЛАДЫЖЕНСКИЙ: Хорошо, Йорик остался жив и ему рассказывает.

ДИВОВ: Дайте Игорю ответить!.. Хорошо сказал, кстати, веско сказал.