Стрельцы у трона

Живо перебирал мальчик пухлыми пальчиками листы тяжелого тома: "История в лицах государей московских", прекрасный, многолетний труд недавно сосланного боярина Матвеева.

Неловкая тишина воцарилась в палате.

Глаза Натальи потемнели и наполнились слезами. Скрывая их, царица отвернулась к окну, словно разглядывала что во дворе.

Федор вспыхнул и невольно опустил глаза. У Нарышкина и Стрешнева сумрачны стали лица, а провожатые царя приняли сразу угрюмый, вызывающий вид, словно приготовились к стычке с врагами.

– - Про ково же сказывать, государь-братец?
– - повторил вопрос мальчик и огляделся кругом, не понимая: отчего нет ответа, что значит внезапно наступившее молчание? Потом, как будто сообразив что-то, закрыл тихонько книгу, отодвинулся к матери и негромко спросил:

– - А што, государь-братец, скоро с воеводства дедушка воротится? Приказал бы ему сызнова на Москву. Скушно без нево. Вон и матушка скучает... Он здесь еще про царей будет складывать... И про тебя, и про меня, как я царем стану... Слышь, братец, пошли инова на воеводство ково...

Опять не последовало ответа ребенку.

– - Княгинюшка, возьми Петрушу, веди в опочивальню. Молочком напоить, гляди, не пора ли. А там и на опочив. Ишь, уж не рано... Да свету нам, -- обратилась, овладев собой, Наталья к маме Петра, княгине Голицыной, -- ишь, Темнеть стало... А может, государь, и потрапезовать с нами поизволишь? Готово у нас, гляди, все...

Федор, отгоняя смущение, провел рукой по лицу и даже встряхнулся весь:

– - Нет, нет, благодарствую, государыня-матушка... Так, побеседовать зашел... Ну, братишко, ступай, коли пора... Доброй ночи... Послушен будь... Вон какой ты большой стал... Пятый годок без малого... И тебе за науку пора... Хочешь ли? Станешь ли?

– - А коли я ладно знать буду, ты и мне чего дашь, государь-братец?

– - Дам, дам, милый... Што похочешь, все дам...

– - Вот любо... Ну, я стану слушать... Я пойду с мамушкой... Слышь, княгинюшка, свет Ульяна Ивановна; веди меня. Я и баловать не стану... Тихо, слышь... Во-о как ладно...

И, захватив свою любимую "дедушкину" Историю, он стал кланяться поочередно:

– - Доброй ночи, матушка... Доброй ночи, государь-братец... Бояре, ночь добрая...

Мать порывисто прижала мальчика к своей груди и отпустила его с долгим поцелуем.

Федор тоже привлек, поцеловал и перекрестил брата-крестника:

– - Храни тебя, Господь... Расти, здоровый будь духом и телом... Ступай с Богом...

Мальчика увели. Ушла за ним и вторая мама его, боярыня Матрена Романовна Леонтьева.

– - Пора, пора учить Петю, -- после небольшого молчания повторил Федор.
– - Сдадим дядькам на руки малого. А там и учителей пристойных сыскать надобно. Как мыслишь, государыня-матушка?

– - Твоя воля, государь. Приспела пора. Так уж у вас, у государей, оно водится... Не все же ему с нами, с женским полом, быть... И не рада, а надо... Сама вижу: пора дядькам сына сдавать... А ково изберешь, государь, не скажешь ли?..

И с затаенной тревогой она глядела на царя, ожидая, кого он назовет. Не поручит ли охрану ребенка кому-либо из заведомых недругов ее семьи, одному из Милославских, Хитрово или иному из ихней компании?

Чуткий Федор угадал тревогу мачехи, поспешил успокоить Наталью:

– - Мне ли избирать? Кабы родитель был жив, помяни, Господи, душу его, он бы и выбрал... Он же и боярам приказал, коим в охрану вручил брата Петрушу. Из них сама и выбирай. Твоя воля родительская, государыня-матушка.

– - Челом бью на милости, сынок-государь. Поздоровь, Боже, твою царскую милость. Коли поизволишь, потолкуем о том еще, -- вздыхая свободно, сказала Наталья.
– - А можно бы в дядьки и князя Бориса Голицына позвать. Сам знаешь: повидал он немало. Учен много и нравом тих.

– - Как поизволишь, государыня-матушка. Его, так его. Еще про кого надумаешь, -- скажи мне.

– - Да вот, не дозволишь ли, царица-матушка, и ты, государь, про учителя слово молвить?
– - вставая с поклоном, заговорил Соковнин.

– - Сказывай, што знаешь, боярин.

– - Да вот, коли надобно, знаю я человека, в грамате сведущий и смирной, как овца. Моих пареньков учивал. Озорные они. А с им -- ровно иные стали. Сами за науку берутся. Знает, видно, как заохотить ребяток... Попытать бы его, как водится. Може, и в пригоду станет вашим государским милостям. Могу сказать: смиренник, добродетельный муж и Божественное Писание добре знает. Не хуже попа иного.

– - Поглядим, што же... Коли знаешь человека -- и хорошо оно. Как звать-то ево?

– - Никиткой звать, Моисеев сын, прозвищем Зотов, из Большого приказу, из твоих писцов государевых, московский же сам. И родню тут имеет немалую. Небогатый люд, да худого про них не слыхать. А для первой учебы царевичу -- и не сыскать другого. Так думается мне, государь.

– - Ладно, поглядим, боярин. Покажи его мне... Да и матушке государыне. Как ей покажется. Вот хоть утречком же, как ко мне поедешь, и вези тово Никитку с собой. А в сей час -- прости, государыня-матушка. Недосуг. Посидел бы долей -- дела не велят... Челом тебе бью.

И снова Федор поклонился мачехе, целуя ей руку и принимая ответный поцелуй.

С низкими поклонами проводили все царя: Наталья -- до порога, свита ее -- до самых сеней.

На другое же утро Соковнин явился во дворец вместе с Зотовым, оставил его в передней, где столпилось немало своих и приезжих людей в ожидании приема у Царя, а сам прошел к Федору.

Коренастый, худощавый, лет двадцати пяти писец Посольского приказа Зотов совсем растерялся, когда Соковнин объявил ему, что берет с собой во дворец представить царю.

– - Пошто, боярин, помилосердуй... Где мне на очи его царского величества предстать убогому, рабу последнему... И чего для ради?

– - Там узнаешь, -- отрезал боярин.

Пополняя свое скудное казенное жалованье обучением боярских детей, смышленый, но робкий Зотов и мечтать не смел о счастье: стать учителем царевича. Он, правда, знал, что Петру через два месяца, 30 мая, исполнится пять лет -- пора, когда царских детей начинают учить письму и чтению. Но обычно в дворцовые учителя попадали люди, заручившиеся сильной протекцией. А Соковнин никогда не пользовался особым влиянием. И только случай, конечно, доставил такое счастье Зотову.