Стрельцы

За прошедшие две недели, находясь в дороге, молодые стрельцы уже узнали друг друга и теперь распределённые по десяткам, знакомились ближе, сбивались в тесные группы по интересам, прежнему ремеслу и просто по взаимному мужскому притяжению.

Для новобранцев, впервые увидевших боевое оружие, снаряжение и однообразное обмундирование, с улыбками, а порой и со смехом воспринимавших служебные уставы, поучения десятников и опытных стрельцов, время летело быстро. Переодевшись в повседневную стрелецкую форму – верхний красный кафтан, шапку с меховым околышем, штаны, сапоги жёлтого цвета и надев кушак поверх поясного ремня, на некоторый период они стали серьёзными, не узнавали друг друга и удивлялись всему новому. Особо молодых стрельцов забавляли перчатки с крагами коричневой кожи, другие специальные вещи и предметы, которых в обычной жизни не видели и не использовали. Позднее они получили цветное платье для парадов и праздничных дней, а также вооружение и снаряжение: новые винтовальные пищали, сабли, пики, портупеи, перевязь, сумки для пуль и пороха; всё это постоянно рассматривали с любопытством, примеряли и расставляли в стрелецких закреплённых избах по определённым местам и полкам.

Сразу же после размещения в слободе новой сотне были выданы два барабана и братское сотенное знамя: теперь стрельцы часами ходили строем со знаменем и под барабанный бой.

Капитан Ярыгин в своей сотне одним из барабанщиков назначил самого молодого, весёлого и смешливого Стёпку Нестерова из десятка Килина и не ошибся: тот быстро освоил барабанную дробь и забивал всех других барабанщиков. Вскоре весть об умелом барабанщике из сотни Ярыгина дошла и до полковника, который, послушав Стёпку, прослезился и приказал выдать ему новую широкую, расшитую кожаную ленту для подвески барабана.

За два месяца новобранцы сотни превратились в бравых стрельцов, гордившихся своей выправкой и молодостью: в красочных кафтанах, подтянутые и задорные, с энтузиазмом познавали они на снежных площадках команды парадного и походного строя; изучали винтовальные пищали, стрельбу из них, сабельный бой и боевые приёмы. Начальники рассказывали им о стрелецкой военной тактике и караульной службе, с каждым неоднократно беседовали о поведении; потребовали и взяли обязательства и клятвы о соблюдении Устава стрелецкой службы и верности. Сотня готовилась к выполнению караульных задач.

21 ноября 1695 года был устроен общий смотр, по завершении которого полковник поблагодарил всех за службу, особо он был доволен успехами в обучении строю новых сотен капитанов Василия Ярыгина, Акима Струкова и Осипа Дуванова. Полковник был рад, что в точности исполнил царское указание и перестроил полк по новому строю: теперь в нём было, как и предписывалось, десять сотен (рот) и более тысячи человек.

На следующий день после строевого смотра полковнику пришло распоряжение отправить три новые сотни в Воронеж, где сводятся несколько сотен стрельцов из разных полков для несения охранной и караульной службы при строительстве новых судов российского флота. Полковой дьяк незамедлительно отправил денщиков за капитанами Ярыгиным, Струковым и Дувановым и передал указание о переводе их сотен в Воронеж.

Капитан Ярыгин, не теряя времени, передал приказ пятидесятникам и десятникам и велел собраться ранним утром в съезжей избе для обсуждения похода.

Барабанщик Стёпка Нестеров целый день сегодня толкался в полковой съезжей избе, исполнял отдельные поручения, убирался и в конце дня невзначай услышал разговор о переводе сотни в Воронеж. Он замер и дёрнулся было бежать в свою избу и поделиться новостью с Матвеем и Семёном, ставшими ему близкими друзьями, но дождался, дотерпел до завершения дьяком работы и разрешения идти домой.

Семён расположился за столом и подправлял кожей лезвие небольшого охотничьего разделочного, почти детского ножа, подарка от отца, с которым никогда не расставался; Матвей сидел в углу и, довольно улыбаясь, смотрел на брата:

– Скажи, Сёмка, а ты тятину нагрудную иконку не потерял?

– Нет, она всегда на груди. Я берегу её.

– Я тоже не снимаю, – ответил Матвей. – А ты видел…

В этот момент дверь избы широко распахнулась, вихрем влетел Степан и, не видя Матвея, кинулся на лавку прямо к Семёну.

– Сёмка, что я сейчас узнал… – и, не выдержав, выпалил: – через три дня мы отправимся в Воронеж, где корабли строят!

Матвей выскочил из своего угла:

– Не врёшь?

– Вот тебе крест, – перекрестился Стёпка, – своими ушами слышал, как дьяк Верещагин зачитывал грамоту капитану и сказал, чтоб через три дня нашего духу в Москве не было. Полковник серчает: только собрал три новые сотни, а их у него забрали. Завтра узнаете. В Воронеже караул будем нести! А там татары да степняки рядом. Вот, и у нас дела начнутся!

Матвей и Семён переглянулись и быстро стали собираться. Стёпан растерялся:

– Вы куда?

– Нам нужно срочно к дядьке Килину. Айда с нами. Отпросимся в Стрелецкую слободу на Большую улицу у Калужских ворот повидаться с братьями.

Накинув кафтаны и шапки, они втроём скорым шагом направились по улочке слободы к избе десятника Килина.

Павел Тимофеевич уже отужинал и сидел за столом, разбирая свечные огарки, думая завтра поменять их на пару свечей. Рядом сидела дочка, отроковица Пелагея, пытаясь как-то помочь отцу, но больше мешала и дурачилась. Пелагее только что исполнилось тринадцать лет, но уже видны были её женская стать и внешняя привлекательность: светлоликая, с выразительными карими глазами и яркими девичьими губами, густыми соломенными волосами, сплетёнными в косу, она невольно вызывала улыбку и притягивала взгляд.

Несмелый стук в ворота отвлёк их от занятия. Павел Тимофеевич привстал из-за стола, но дочь мгновенно оказалась в его сапогах и кафтане и выскочила открывать дверь вечернему нежданному гостю.

Отпрашиваться у десятника поручили Семёну. Матвей и Стёпка остались за углом соседней избы, а Семён подошёл к двери и стоял, не решаясь стучать. Из-за угла выглянули ребята и начали жестикулировать руками, подбадривая его. Он глубоко вздохнул, перекрестился и осторожно постучал.

Дверь отворилась, Семён рассмотрел стрелецкий кафтан и начал говорить:

– Павел Тимофеевич, это Семён…

Но кафтан взмахнул рукой, приглашая за собой. Семён следом несмело вошёл в избу и, ожидая вопроса, пригнув голову, топтался у порога. Поднял глаза и, увидев смешливую девчонку, от которой невозможно было просто так отвести глаз, забылся во времени и пространстве.

– Семён, случилось что? – спросил повторно и нетерпеливо, повысив голос, десятник. И добавил, обращаясь к дочери: – Не балуй, Полька! Иди к себе.

Семён пришёл в себя:

– Павел Тимофеевич, мы с Матвейкой и Стёпкой перед походом в Воронеж хотели отпроситься в слободу на Большую улицу у Калужских ворот, со своими братьями повидаться. Отпустите нас завтра втроём. Мы быстро: туда и обратно!

– Семён, ты Устав забыл: отпустить за пределы слободы своего стрельца может только сотенный капитан. Откуда узнал о походе? – удивлённо спросил десятник, но тут же отмахнулся: – Завтра пораньше подходите к съезжей избе, у капитана отпроситесь.

Семён замялся, смущённо начал переваливаться на ногах, не зная, как ответить и что делать дальше.

– Тятя, а ты других поспрашивай. Там за углом ещё двое стоят, – высунулась из-за печки и бросила Полька.

– Не балуй, сказал, – пресёк её отец, и она мгновенно спряталась. – Полька, иди-ка сюда, – вдруг позвал он.