Стрелок. Извлечение троих. Бесплодные земли

– Все по-прежнему здесь, – повторил Джейк вслух, не зная о том, что лицо его тоже сейчас преисполнилось собственным внутренним светом. – Все здесь.

Теперь ему слышался звук, вернее, Джейк его слышал с самого начала, как только ступил на пустырь. Какой-то удивительный, торжественный гул, в котором сквозили невыразимое одиночество и невыразимая красота. Так, наверное, плачет ветер над пустынной равниной, только звук был живым. Точно хор тысячи голосов, слившихся в единую могучую открытую ноту. Джейк огляделся по сторонам и вдруг понял, что видит лица — в сплетении сорняков, в ветках кустарника, даже в грудах битого кирпича. Лица.

– Вы кто? – прошептал Джейк. – Кто вы?

Ответа он не получил, но ему показалось, что за этим звенящим хором он слышит иные звуки: грохот конских копыт по сухой пыльной земле, громы выстрелов и из сумрака – голоса ангелов, славу поющих. Ему представлялось, что лица, которые он различал во всем, поворачивались к нему, когда он проходил. Они словно бы наблюдали за ним, но Джейк чувствовал, что за пристальным их вниманием не скрывается злых намерений. Отсюда ему была видна Сорок шестая и даже одно крыло резиденции ООН на Первой авеню, но это уже не имело значения… весь Нью-Йорк побледнел и сделался прозрачным, точно оконное стекло.

Гул нарастал. Уже не тысяча – миллион голосов вздымались могучим хоралом, восставая из бездонного колодца Вселенной. Теперь Джейк уже различал имена, хотя, может быть, это только ему чудилось. Одно имя, кажется, было Мартен. Другое – Катберт. Еще одно – Роланд… Роланд из Гилеада.

Были там и имена, и бессвязный гул разговора – десятки тысяч историй, сплетенных в одну, но над всем царил этот могучий, набирающий силу звон, вибрация, наполнявшая его разум ослепительно белым светом. И Джейк вдруг понял – и радость была столь огромной, что грозила взорвать его изнутри, – чей это голос. Голос Согласия. Голос Белизны. Голос Вечности. Великий хорал утверждения, выпевающий песнь свою на пустыре. Для него.

А потом, в низких зарослях репейника, Джейк увидел ключ… а за ключом еще – розу.

17

Ноги его подкосились, и он упал на колени. Смутно, словно бы издалека, Джейк осознал, что плачет. Он слегка обмочился, но и это он осознавал едва ли. Не вставая с колен, он прополз вперед и потянулся за ключом, лежащим в зарослях репейника. Форма ключа показалась ему знакомой. Он, кажется, уже видел один такой – в своих снах:

Он подумал еще: Маленькая s-образная загогулина на конце – вот в чем секрет.

Как только он сжал ключ в руке, голоса загремели, слившись в один гармоничный аккорд триумфа. Джейк закричал, и крик его утонул в этом хоре. Ключ у него на ладони вспыхнул вдруг белым светом, и по руке его, казалось, прошел мощный электрический разряд. Он как будто схватился за оголенный провод под напряжением, но боли не было.

Он положил ключ между страницами «Чарли Чу-чу». Пристальнее вглядевшись в розу, Джейк неожиданно осознал, что настоящий ключ – это она. Ключ ко всему. Он прополз чуть вперед, чтобы взять ее. Лицо его излучало свет. Глаза полыхали, как два провала, заполненных голубым огнем.

Роза росла посреди островка травы – странной багровой травы.

Когда Джейк потянулся к ней, бутон стал раскрываться прямо у него на глазах, обнажая темно-красные пылающие глубины. Лепесток раскрывался за лепестком, и каждый горел своим собственным тайным огнем. Джейк никогда не видел такого чуда, ничего, до такой степени напоенного ликующей жизнью.

Как только он протянул к ней руку – решительно, без колебаний, – хор голосов принялся выпевать его имя… и в сердце Джейка закрался предательский страх. Холодный как лед и тяжелый как камень.

Что-то было не так. Теперь Джейк ощущал какой-то вибрирующий диссонанс… как царапина, безобразная и глубокая, на бесценном полотне великого мастера, как жар, снедающий больного изнутри, под хладной кожей его лба.

Как червяк. Червяк, вгрызающийся в сердцевину плода. И еще – тень. Та, что таится за следующим поворотом дороги.

А потом перед ним раскрылась самая сердцевина розы, взорвавшись желтым слепящим светом, и волна изумления, смешанного с восторгом, тут же смыла все страхи. Джейк поначалу подумал, что это всего лишь пыльца, пусть и исполненная сверхъестественного сияния, которым здесь было пронизано все. Но, нагнувшись поближе, он разглядел, что этот круг пламенеющей желтизны в сердцевине цветка – никакая вообще не пыльца, а солнце. Настоящее солнце: кузница чистого света, горящего в сердцевине розы, что растет посреди багровой травы.

Снова вернулся страх. Даже не страх уже – неподдельный ужас. Все правильно, вдруг подумалось Джейку. Пока здесь все правильно, но оно может пойти не так – по-моему, уже пошло. Мне дали почувствовать это. В той мере, в какой я мог выдержать это «не так». Но только что? И чем я могу помочь?

Как червяк, проникающий глубже и глубже.

Джейк ощущал ее, эту пульсацию, точно биение больного и злобного сердца – непримиримого недруга безмятежного великолепия розы, вносящего вопиющий разлад в стройный хор голосов, которые так его успокоили и помогли ему воспрянуть духом.

Наклонившись еще ближе к розе, Джейк увидел, что солнце там, в сердцевине ее, не одно, что их много, солнц… быть может, все солнца Вселенной сияли сейчас в этом исполненном жизни, но все-таки хрупком сосуде из пламенеющих лепестков.

Там был целый мир. И этому миру грозила опасность.

Зная, что прикоснуться к этому полыхающему микрокосму почти наверняка означает смерть, и все же не в силах противиться искушению, Джейк протянул руку к сияющей сердцевине. В этом его жесте не было ни любопытства, ни ужаса – только одно невыразимое никакими словами стремление защитить розу.

18

Поначалу, едва придя в себя, Джейк осознал только то, что прошло много времени и что голова у него буквально раскалывается от боли.

Что случилось? Меня тюкнули по башке и ограбили?

Перевернувшись, он сел. Новый взрыв боли пронзил голову. Джейк осторожно потрогал свой левый висок. На пальцах осталась кровь. Взглянув вниз, он увидел кирпич, что валялся в траве. Один его сбитый угол был подозрительно алым.

Если бы угол был острый, я бы сейчас уже находился на том свете или лежал бы в коме.