Стреляешь в брата — убиваешь себя

Место Милицы за столом пустовало, и Андрей самодовольно подумал, что утомленная ночным марафоном девушка верно до сих пор отсыпается. Обе старушки молча пили кофе, это было не похоже на их обычную манеру без умолку болтать за столом о всякой всячине, но занятый своими мыслями Андрей не обратил на эту странность внимания, с аппетитом накинувшись на еду. Лишь когда завтрак подходил к концу он забеспокоился и, какое-то время неловко помявшись, решился спросить у Франи:

— А где же Милица? Неужели до сих пор спит?

Франя посмотрела на него удивленными глазами и, неловко всплеснув руками, отвернулась.

— Что случилось? Где она? — предчувствуя недоброе, привстал со своего места Андрей.

Ему ответила мать Милицы, безразличным скрипучим голосом.

— Она утром уехала обратно в Доньи Вакуф. Ее отпуск закончился, и несносная девчонка снова отправилась стрелять в людей. Неужели она вам ничего не сказала?

— Ничего… — жалко произнес Андрей, переводя потерянный взгляд с одной женщины на другую.

У Франи на глаза навернулись слезы, и она зашмыгала носом, неловко шаря по карманам в поисках платка.

— Ветрогонка, — сурово припечатала мать Милицы. — Ничего святого нет, так обнадежить молодого человека и вдруг исчезнуть, ничего ему не сказав! Вся в отца! Сорви-голова и непоседа!

Андрей сидел, как оплеванный боясь поднять на нее глаза.

Леденящий душу вопль разорвал сонную утреннюю тишину, заставив Андрея вздрогнуть и судорожно сжать в ладонях до блеска отполированное топорище.

Прошло уже два дня с тех пор, как Милица уехала на фронт, оставив его на попеченье гостеприимных старушек, и Андрей изрядно окрепнув и более-менее прейдя в себя начал, тяготится положением нуждающегося в постоянной заботе. Бабушки пестовали его с таким упоением, что он невольно стал ощущать себя не то неизлечимо больным, не то инвалидом детства… Ни то, ни другое его никак не устраивало, потому как раз с сегодняшнего дня Андрей решил взять на себя часть работы по хозяйству и начать с того, что с утра пораньше вместо зарядки наколоть дров для камина. Поленница забитая аккуратно сложенными под навесом ароматно пахнущими мокрым деревом чурками находилась тут же во дворе, так что далеко ходить не пришлось. Топор тоже нашелся без труда. Огромный тупой колун был прислонен к одному из опорных шестов, на которых собственно и держался навес. Установив на выщербленную многократными ударами потемневшую от времени колоду первое полено, Андрей героически размахнулся и нанес первый удар. Топор звонко тюкнул, и полено с треском развалилось напополам. Ободренный столь явным успехом он установил на колоду одну из половинок и так же лихо рассек ее надвое. После столь впечатляющей демонстрации свой пригодности к тяжелому крестьянскому труду, Андрей окончательно воспрял духом и вознамерился переколотить за утро всю поленницу. Вначале дело пошло споро, колун взлетал ввысь и, со свистом рассекая воздух, опускался на очередное полено, легко разваливая его на части. Замечтавшийся аспирант воображал себя то Александром Невским, вдребезги крошащим боевым топором шлемы псов-рыцарей на Чудском озере, то викингом, яростно рубящимся с врагами в отчаянной абордажной схватке на качающейся в волнах корме драккара, и лишь летели в разные стороны щепки деревянных доспехов поверженных противников. Однако уже вскоре колун перестал ему казаться таким легким и ухватистым, ладони взмокли потом, а мышцы на спине противно заныли, предупреждая, что уже не могут выносить заданной нагрузки. "Вот ведь чудно, предки умудрялись такими топорами размахивать в битвах по несколько часов кряду, а тут расколол десяток деревяшек и привет, того гляди радикулит схватит, — удивленно подумал аспирант, вытирая рукавом взмокший лоб и с трудом разгибая занемевшую спину. — Да правильно говорят, вырождается народ! Вот раньше люди были, это да! Богатыри, не мы!" С хрустом потянувшись, он вновь упрямо взялся за топор. Вот в этот момент откуда-то с теряющейся в туманной дымке окраины села и донесся этот вопль.

В детстве Андрей, читая неизбежные для каждого мальчишки книги про индейцев лишь скептически ухмылялся, доходя до описания боевых кличей дикарей от которых у белых колонизаторов начинали сами собой чесаться под напудренными париками лысеющие скальпы и кровь застывала в жилах. Подобные литературные красивости он всегда считал лишь красочной метафорой призванной передать читателю весь ужас сложившегося на пожелтевших от времени страницах положения. Сейчас ему представился случай на собственной шкуре убедиться, что в написанном была изрядная доля правды. Полный нечеловеческой ненависти и злобной радости крик, буквально парализовал его, заставив замереть на месте в ступоре, так не вязался он с идиллической атмосферой сельского утра, настолько был не к месту здесь в тихом еще погруженном в дремоту неспешном захолустье.

В следующую минуту с той же стороны села громом раскатились выстрелы, гулкие хлопки охотничьих ружей смешались с горохом заполошных автоматных очередей, а потом все поглотил собой звериный, полный звенящего страха и отчаянной ярости, рев атакующей пехоты. Затопотали за забором быстрые шаги и прерывающийся голос задыхающегося от бега человека прокричал:

— Мусли! Мусли в селе! Спасайтесь! Спа…

Крик захлебнулся мерзким горловым бульканьем, тяжело повалилось на землю тело и только потом Андрей сообразил, что за мгновение до этого слышал хлесткий неестественно громкий выстрел. Это понимание будто расколдовало его сняв налившее мышцы оцепенение и заставив лихорадочно действовать. Пригнувшись, чтобы голова не мелькала над забором и, продолжая крепко сжимать ладонями топорище, он метнулся к дому. Навстречу ему от крыльца бежала Франя, растрепанные волосы, обычно увязанные в сложный узел на затылке, неопрятными космами бились по ее плечам, распахнутый на груди халат бесстыдно обнажал морщинистую увядшую кожу.

— Господи, господи, что же это делается? — запричитала она, вцепившись обеими руками в рубашку Андрея.

Волна криков перемежающаяся редкой стрельбой меж тем угрожающе нарастала, катясь по деревенской улочке в их направлении, и Андрей, охваченный нервным возбуждением и страхом, вовсе неделикатно вырвался и, заикаясь от волнения, заорал старухе прямо в лицо:

— Надо бежать отсюда! Они сейчас будут здесь!

— Надо забрать хозяйку! Она не хочет идти! Сказала никуда не пойдет из своего дома!

— Вот старая дура! — взвыл Андрей, бросаясь к крыльцу.

Франя испуганно озираясь по сторонам и вздрагивая всем телом, последовала за ним. Он уже был в нескольких метрах от парадного входа, когда в ворота усадьбы с размаху ударили сапогом.

— Открывай! Открывай, сербская собака! Будем тебя резать! — прогнусавил противный тонкий голос за забором.

— Черт, поздно!

Время казалось, замерло на месте, став вязким и пластичным, и Андрей вдруг ясно осознал, что вывести из дома упрямую аристократку они уже не успеют. Больше того, даже минута промедления сейчас, может им самим стоить жизни. Те, что находятся за воротами, конечно, не ждут всерьез, что им откроют, а полутораметровый забор может послужить преградой, разве что для задумавших украсть из чужого сада яблоки мальчишек, и мусульманских солдат ни в коей мере не остановит и не задержит. Следовало немедленно бежать, нужно было спасаться, еще несколько секунд и будет поздно. Осознав это, аспирант начал действовать стремительно и четко, на полном автомате, выключив съежившийся от ужаса интеллект цивилизованного человека и доверившись вдруг проснувшейся атавистической памяти хитрого и жестокого первобытного хищника. Развернувшись на месте, он одним быстрым движением схватил в охапку охающую и скулящую Франю, накрепко зажал ей рот свободной рукой и бросился к густым смородиновым кустам, непролазной чащей зеленевшим неподалеку. Еще секунда ушла на то, чтобы с размаху грохнувшись на землю, въехать вместе с вяло вырывающейся женщиной под нижние ветви, нещадно обдирая руки и лицо, давя в глотке готовый вырваться крик боли. Немыслимо извернувшись и придавив всем весом тела брыкающуюся старуху, он замер напряженно вглядываясь в узкий просвет между темно-зелеными листьями.

Как раз вовремя, едва он окончательно устроился в своем импровизированном укрытии, над забором взмыли три легкие гибкие фигуры в полувоенной форме, пружинисто опустились на землю и, не торопясь разгибаться, внимательно огляделись по сторонам. Андрея и Франю муслики не заметили. Зато аспирант видел их, отчетливо, как на ладони. В первый момент его поразило, что перепрыгнувший через забор первым, вооруженный автоматом бородач оказался светловолосым и голубоглазым, как-то не вязалось это со словом «мусульманин». В представлении Андрея мусульмане должны были выглядеть совершенно иначе, он даже подумал было, что возможно здесь какая-то ошибка и вместо мусликов к ним во двор попали местные территориальцы. Однако поведение непрошенных гостей вскоре убедило его в обратном. Чутко поведя настороженным автоматным стволом по сторонам, и видимо не обнаружив никакой угрозы, бородач дал отмашку своим товарищам, разрешая двигаться вперед. Сам же остался на месте прикрывать их, напряженный, собранный, готовый стрелять в ответ на любой подозрительный шорох, на мелькнувшую тень, при малейшем признаке угрозы. Двое других мусульман бегом бросились к дому, топоча армейскими сапогами по выложенной от ворот мощеной дорожке. Никакого оружия у них Андрей не заметил, только на поясах болтались упрятанные в ножны охотничьи ножи, в руках же муслики сжимали огромные брезентовые баулы из тех, что в шутку зовут "мечтой оккупанта", уже чем-то наполненные. Они пробежали в каком-то десятке шагов от зарослей смородины, и Андрей сильнее сжал руку все еще сдавливающую рот Франи, свирепо глянув в выкатившиеся из орбит полубезумные от ужаса глаза женщины. Один из мусликов, черноволосый молодой парень в камуфляжных штанах и светло-голубой джинсовой куртке на бегу коротко глянул в их сторону, и Андрей невольно замер плотнее втискиваясь в землю, отчаянно желая превратиться вдруг в муравья, мохнатую зеленую гусеницу или другую незаметную букашку. Неимоверно растянувшиеся доли секунды он, раздирая рот в немом крике, старался стать совершенно плоским, слиться воедино с влажной от утренней росы землей, потом муслик отвел взгляд в сторону и бросился дальше, а Андрей не в силах сдержаться хрипло и долго выдохнул, только сейчас осознав, что уже давно не дышал. Второй мусульманин, совсем еще мальчишка, лет шестнадцати, щеголявший в брезентовой штормовке и армейской пилотке, что-то весело крикнул своему товарищу, Андрей не разобрал что именно, и оба залились радостным смехом.

В этот момент на пороге дома и возникла мать Милицы. Величественно подняв подбородок, старая аристократка шагнула на верхнюю ступеньку крыльца и с презрительным любопытством, будто диковинных насекомых оглядела, удивленно замерших в нескольких метрах от нее мусульман. Франя что-то придушенно пискнула у него под рукой, и Андрей, предвидя, что сейчас будет, с усилием вжал ее голову лицом в землю, не давая смотреть на то, что происходит во дворе.

— Вон отсюда! — глубоким и звучным голосом произнесла мать Милицы, сопровождая свои слова повелительным жестом. — Прочь, презренные твари! Это частное владение, и я не потерплю, чтобы всякая шантрапа вламывалась сюда, когда ей заблагорассудится. Пошли вон, мерзавцы!

Удивительно, но в первый момент оба молодых мусульманина опешили и, замерев на месте, бестолково переминались с ноги на ногу, бросая исподтишка вопрошающие и беспомощные взгляды на оставшегося у ворот бородача с автоматом. Старая графиня действительно смотрелась до нельзя эффектно и представительно, Андрей даже залюбовался ее горделивой осанкой и строгим лицом, дышащим непоколебимой уверенностью в своем праве отдавать приказы кому бы то ни было. В отличие от растрепанной Франи хозяйка усадьбы была тщательно накрашена и одета в глухое белое платье, строгостью линий подчеркивающее ее величественность. Когда она успела привести себя в порядок, для Андрея осталось непостижимой загадкой.