Стремглав к обрыву

Мы уехали на следующий день – после того как навестили мать Тани и Уолтер в сотый раз сообщил Борису, что одобряет его выбор. («Прекрасная девушка, – без конца повторял он, вернувшись вечером в мотель. – Прекрасная девушка». Впервые за много лет он снова был ласков с Борисом.)

Мы приехали домой после полудня, а через час я повезла Энди и Филиппа в зоопарк. На следующий день шел дождь; утром мы сходили в Американский музей естественной истории, днем – в кино. Сьюзи весь день спала и проснулась только к вечеру, когда Энди, Филипп и я принялись печь печенье. Три дня я не давала себе ни минуты отдыха, придумывала развлечения для детей, хотя они с большим удовольствием играли бы в своих комнатах: читала за полночь какие-то детективы, а потом до утра крутилась в постели и засыпала за десять минут до того, как звонил будильник; и все время убеждала себя, что развод – не выход из положения. Раз уж завели детей, нечего рушить семью. Ведь именно поэтому, напоминала я себе, я в свое время не торопилась с детьми. Как я ни старалась, не могла спокойно относиться к череде чьих-то сводных братьев и сестер (фамилии которых не совпадали с фамилиями их родителей), которых приводили из школы сначала Борис, потом Энди и Филипп. Если проклятье богатства в слишком большой свободе, которую оно дает неразумным людям, дети богачей несчастны вдвойне, расплачиваясь и за себя, и за родителей. Раньше я бы посмеялась, если бы мне сказали, что бедность, от которой я так страдала в детстве, оградила меня от резких семейных перемен и потрясений. Я часто думала о Дэвиде, представляя себе, что он вернулся и у нас все по-прежнему и даже лучше, – и не могла предположить, что через несколько месяцев именно это и произойдет, и все будет так хорошо, что о прежнем не захочется вспоминать. С этими мыслями я засыпала, но тут начинал дребезжать будильник Уолтера или раздавались крики детей, которые бесились в коридоре, или я вздрагивала от какого-то кошмара – и открывала глаза.

На четвертый день я не смогла встать с постели. Пыталась себя заставить, но тело отказывалось повиноваться. Выяснилось, что у меня сильный жар, острая кишечная инфекция и столько других болячек, что врач, которого вызвал Уолтер (его врач; я ни разу не болела с тех пор, как мы поженились), удивился, каким чудом я до сих пор держалась. Но я понимала, что меня свалила не инфекция. Я не могла больше делать вид, что дети заполняют пустоту моей жизни. Рано или поздно они все уйдут, один за другим, и у меня совсем ничего не останется. Я знала, что, если бы Борис привел в дом потрясающую юную красотку, я ревновала бы его к ней. Но с появлением Тани я не просто стала ненужной ему в будущем – по-видимому, я не особенно была нужна и в прошлом.

Остаток июня я провела в постели, принимала витамины и много спала. Проснувшись, читала детективы. Через некоторое время Уолтер привез мне руководство по вязанию и несколько мотков шерсти. Сначала его попытка привлечь меня к такому сугубо женскому занятию позабавила и немного раздосадовала, но через пару дней я принялась вязать и с удовольствием обнаружила, что еще помню, как это делается. Последний раз я держала спицы в руках лет в двенадцать – связала отцу шарф из грубой колючей шерсти; шарф оказался коротким, его невозможно было обмотать вокруг шеи. Сейчас я связала свитер для Энди, а из оставшейся шерсти начала второй, для Филиппа.

В начале июня Уолтер и Эдвин перевезли обе наши семьи на озеро, где мы провели спокойное лето. Врач разрешил мне вернуться к нормальной жизни, но предупредил, что я должна прекращать всякую работу, как только почувствую усталость. Борис и Таня жили в двух часах езды и часто приезжали на уик-энд. Уолтер и Эдвин тоже проводили конец недели на озере, и тогда дом и флигель для гостей были заполнены до отказа. Мне это даже нравилось. Я решила для себя, что сейчас не время что-либо менять. Моей дочери еще не исполнилось двух. Когда она подрастет и пойдет в школу, я что-нибудь придумаю: найду работу, разойдусь с Уолтером, как-нибудь изменю свою жизнь. До тех пор мне было необходимо чем-то занять себя, чтобы не оставалось времени для размышлений; поэтому мне было даже на руку, что в доме было полно народу.

Борис и Таня поженились осенью: на Тане был белый костюм такого покроя, что в нем было впору охранять с винтовкой арабо-израильскую границу, а не замуж выходить; Борис – умопомрачительно красивый, трогательно серьезный; и ни тени волнения или грусти ни у него, ни у нее, а ведь, как-никак, они прощались с прежней вольной жизнью и стояли на пороге новой. Мне же казалось, что их свадьба знаменует некую веху в моей жизни. С таким ощущением я вернулась в Нью-Йорк. Через два месяца Дэвид наткнулся на нас в парке.

Глава 11

В шестьдесят пятом году Уолтеру исполнилось пятьдесят два, мне – тридцать четыре. Мы были женаты тринадцать лет, и последние два года Дэвид снова был моим любовником. Сначала мы виделись редко, потом он стал приезжать все чаще, и мы встречались почти каждый месяц. В июне того года Уолтер решил, что пора познакомить меня с отцом.

– Я подумал, – сказал он однажды вечером тем небрежным тоном, к которому прибегал всегда, когда заводил серьезный разговор, – не съездить ли нам летом на побережье?

– Западное побережье? – От неожиданности я задала глупый вопрос: Западное побережье для меня – это Дэвид.

– Разумеется.

– Что это вдруг?

– Да так. – Он выбил трубку о край пепельницы. – Разве нужна особая причина?

– Нет, конечно. Я просто удивилась.

– Вообще-то, – он с преувеличенным вниманием вычищал трубку, – у меня действительно была одна мысль… – Не договорив, достал коробку с табаком, открыл ее, начал неторопливо заново набивать трубку.

– Что за мысль?

– Ты же знаешь, мне давно хочется съездить с вами в Кармел. Познакомить с отцом.

Я знала. Тринадцать лет он, как мог, избегал этого, а я не настаивала, потому что на Западе, в Сан-Франциско, жил Дэвид. Я знала, что Уолтер несколько раз бывал в Лос-Анджелесе по делам фирмы; однажды сказал, что, возможно, заедет к отцу. Я тогда спросила, не хочет ли он, чтобы я поехала с ним. «Пожалуй, лучше не надо, – от волнения он вел себя глупо и понимал это, – по-моему, сейчас не самый подходящий момент. Я хочу сказать, когда-нибудь мы поедем все вместе, возьмем Андреа – чтобы все как положено». Я не собиралась отвечать, но, должно быть, не сумела скрыть удивления, и он добавил: «Да и вообще, вряд ли я туда поеду. Брякнул, не подумав».

И потом мы еще восемь лет не вспоминали об его отце, если не считать, что каждый год в октябре Уолтер просил меня поздравить отца с днем рождения.

– Знаю, – ответила я. – Но почему именно сейчас?

– Ему восемьдесят восемь. – Будто год назад ему было намного меньше. – Вряд ли он долго протянет.

Тут мне нечего было возразить. Но у меня сложилось какое-то неосознанное предубеждение против поездки, страх нарушить хрупкое равновесие, не так давно установившееся между нами, и опасение разминуться с Дэвидом, если он надумает приехать в Нью-Йорк.

– Надолго?

– Я хотел взять отпуск. Примерно на месяц. Совсем не обязательно все время жить у него. Мы могли бы долететь до Лос-Анджелеса, взять напрокат машину и не торопясь поехать в Кармел, может, по дороге остановились бы на пару дней в Санта-Барбаре. Вдоль побережья удивительно красивая дорога… А потом пожили бы в Сан-Франциско или поехали бы в горы.

– А дети? – с сомнением спросила я. – Им будет тяжело путешествовать в машине.

– Я же не настаиваю, чтобы все было именно так, Руфь. Решим по ходу дела.

Сама покладистость. Ни намека на тихую враждебность: мол, стоит ему о чем-то помечтать, как мне обязательно надо все испортить. Да и я не испытывала ни раздражения, ни злости. С тех пор как возобновился мой роман с Дэвидом, я стала намного спокойнее и отношения с Уолтером заметно улучшились.

Я улыбнулась:

– Что ж, неплохая идея.

– Правда? – с неожиданной тревогой спросил он. – Может, ты просто хочешь сделать мне приятное?

– Нет, в самом деле.

Он поцеловал меня в лоб, нежно улыбнулся: