«Стрижи» на льду
Шрифт:
Пройдитесь по ним рано утром, и вы обязательно встретите двух братьев Юрасовых.
В спортивных трусах и майках они бегут по Волжской набережной… Наперегонки взбегают по крутому Мякушкину спуску у Беседки любви… Прыгают через скамейки у Красного маяка… Качают мускулатуру и подтягиваются на «Слоне»… Освежаются в мощных струях музыкальных фонтанов Стрелки… И снова бегут всё выше и выше по зелёным склонам, ведущим к Храму…
А тем временем город просыпается, полнится колокольным звоном церквей, спешит на работу, и туристы заполняют экскурсионные автобусы. В одном из них экскурсовод Татьяна Юрасова, мать Виктора и Егора, по-русски
А братья продолжают бежать по аллеям и паркам… отжиматься… качать пресс… подтягиваться… прыгать через садовые скамейки… и придумывать себе всё новые и новые спортивные упражнения…
И наконец, Виктор привёл брата в свою подростковую секцию хоккея «Соколы „Локомотива“».
Но тренер Валерий Игоревич смерил Егора пренебрежительным взглядом:
– В тебе сколько веса? Полкило, что ли? – И сказал Виктору: – Кого ты мне привёл? Он, поди, и на коньках стоять не умеет!
– Я буду стоять на коньках, – сказал Егор.
– Ну, когда будешь, тогда и придёшь, – отмахнулся тренер и приказал своим ученикам: – Команда, на лёд!
Оставив брата, Егор, совершено убитый, вышел из Дворца спорта и вдруг увидел, как сюда же подкатила на мотороллере… Катя! Загорелая и худенькая, она спешно приковала цепочкой свой новенький мотороллер у тумбы с театральными афишами, спрятала под сиденье шлем и, перебросив через плечо спортивную сумку, бегом помчалась во Дворец.
– Привет! – на ходу бросила она Егору, пробежав совсем близко от него.
– Привет. А ты куда?
– На тренировку. Извини… – крикнула Катя через плечо и исчезла за дверью.
Егор, недолго подумав, пошёл за ней.
Это был гимнастический зал, тренировка детской секции художественной гимнастики. Где-то под потолком Луис Армстронг играл «Basin Street Blues», и под эту музыку юные и совсем юные, даже пятилетние гимнастки под руководством строгой учительницы-тренера делали разминку – «лодочку», «рыбку», «мостик», «перекат», «шпагат», «верёвочку», «колесо», кувырки вперёд и назад…
Стоя в полумраке за колонной, Егор заворожённо смотрел на это действо и даже не заметил, как к разминающимся гимнасткам присоединилась Катя.
Потом по хлопку тренера девочки освободили пол, и начались упражнения с лентами, обручем, кольцами и шарами.
Но когда очередь дошла до Кати, и она – в коротенькой юбочке, вся такая стройная и воздушная – начала свои упражнения с лентами (да так, что у Егора дыхание остановилось от её красоты и грации), – именно в этот момент его обнаружила тренерша.
– Это ещё что такое? – возмутилась она. – Ну-ка, на выход!
И Егор поплёлся домой. Раздавленный и убитый отказом тренера «Соколов», он впервые за последний месяц поднялся на пятый этаж на лифте. А в квартире, не зажигая света, брякнулся, одетый, на постель, забросил руки за голову, тупо уставился глазами на братнину верхнюю
полку и, даже не видя портрета Ткаченко, сказал вслух:– Всё, Иван Леонидович! Не выйдет из меня хоккеиста…
И выжидающе посмотрел на окно.
Но никто не появился в этом окне, кроме вечерних сумерек.
«Да, – горестно думал Егор, – если я сдался, то кому я нужен?»
Сознавать это было тяжко, он вздохнул, встал с постели и отправился на кухню.
Хотя солнце уже зашло, но на этой, западной, стороне дома было ещё более-менее светло. Егор включил газовую конфорку, набрал полный чайник воды, поставил его на огонь. Потом вынул хлеб из хлебницы, отрезал себе ломоть и открыл холодильник, достал приготовленные мамой котлеты и банку с томатным соусом. А когда отвернулся от холодильника, увидел Ткаченко. Иван Леонидович сидел за кухонным столиком, и вид у него был грустный, даже печальный.
Егор замер с котлетами и соусом в руках.
– Значит, сдаёшься? – сказал Иван.
Леонидович. – Ты садись. Что стоишь? В наших ногах правда есть, да не вся. Присаживайся.
Егор принужденно сел, осторожно поставил на стол обёрнутую полиэтиленовой плёнкой тарелку с котлетами и банку с соусом.
– Ну, говори, – велел Ткаченко. – Я слушаю.
– Так это… – сказал Егор. – Не взяли меня в секцию.
– И что?
– Выходит, не получится из меня хоккеиста.
– А ты видел кино про Харламова?
– Конечно. Четыре раза, – сказал Егор.
– И какие выводы сделал?
Егор пожал плечами:
– Ну, какие… Харламов был великий хоккеист.
– А помнишь, как Тарасов его отшил в первый раз? В тьмутаракань отправил. А он не просто стоял на коньках, он уже хоккеистом был!
Егор молчал. Да и что тут было сказать?
– То-то, – проговорил Ткаченко. – Но я не буду тебя уговаривать. Харламова никто не уговаривал стать хоккеистом, Третьяка никто не уговаривал, Фетисова. Да и меня тоже. Не хочешь – не надо, жить можно и без коньков. Пока, дорогой, будь здоров.
И Ткаченко встал.
– Подождите! – сказал Егор. – Можно спросить?
– Ну, спрашивай…
– А почему у вас на форме номер 17, как у Харламова?
– Законный вопрос… – не сразу сказал Ткаченко. – Что ж, имеешь право знать. Валерий Борисович был моим кумиром. И между прочим, в раннем детстве он тоже был инвалидом – порок сердца, врачи поставили крест на спорте. Отец только в семь лет поставил его на коньки. Но у него был спортивный характер, и видишь что вышло. А всё потому, что в хоккей он играл не ногами, а головой. Во всяком случае, так мне отец говорил. Понятно?
– Да. А ещё можно спросить?
– Спрашивай.
– А почему вы ко мне пришли? Разве у меня спортивный характер?
– Этого я не знаю. Просто ты, наверно, слышал, что я помогал больным детям.
– Конечно! Вы Диану Ибрагимову спасли, Веронику Быстрову, Андрея Козлова. Я про вас всё знаю!
– Не всё. Ты был следующим в моём списке. Гемипарез лечат на Тибете, но я не успел послать вам деньги на поездку, катастрофа случилась. И вдруг вижу – у тебя нога-то живая. Вот мы её и спасли. А с двумя ногами не обязательно становиться хоккеистом. Можно и так прожить. Главное – будь здоров, дорогой! Прощай.