Стройбат

– Чего? – Из ямы показалась улыбающаяся небритая морда цыгана. – Оставь курнуть!

Костя протянул ему бычок.

– Фишка денег не дает.

Нуцо, обжигая пальцы, досасывал окурок.

– Дай Косте денег. И мне дай.

– Тебе – таблетку! – отрезал Фиша, и Костя понял, что ему Фиша денег даст.

– А чего вы, собственно, не пашете? – нахмурился Костя. Надо было добавить что-нибудь поосновательнее. И Костя выпалил не совсем свое, но в настоящий момент подходящее: – Приборзели?!

– Лопатой больше не берет, – сказал Нуцо. – Клин нужен. И кувалдо

– Что ж вы, гады, сразу не сказали? – Костя даже застонал. Переться теперь в кузницу, клянчить клин, кувалду… От одной мысли мозги скручивались. Костя страдальчески поморщился, поднял глаза на Фишу. – Пятерку дашь?

– Дам, – торжественно объявил Фиша. – Иди за клином.

Костя тяжело поднялся с досок.

– Пойдем, – сказал он Нуцо. – Сам все попрешь. Я – дед. Понял?

Когда вернулись с инструментами, Фиша читал книгу.

– На, – строго сказал Костя. Нуцо синхронно его словам скинул с плеча на землю клин на приваренной арматурине и кувалду. – Пашите, гады… Фиш, ну?.. – Костя протянул руку.

– Ты мне подиктуешь сегодня? – с ударением на последнем слове спросил Фиша, не спеша расстегивая пуговицу на коленном кармане.

Костя молча следил за второй пуговицей, которая оставалась нетронутой.

– Часочек, – уточнил Фиша и протянул Нуцо завернутую в бумажку таблетку.

– Нуцо! – чуть не плача простонал Костя. – Он смерти моей жаждет. Меня блевать волокет, а он – «подиктуй»!..

– Дай Косте денег, – вступился Нуцо. – Дай!

– Хорошо, – сказал Фиша. – Вот мы позанимаемся, потом я тебе дам денег.

– Слушай меня, Фишель, – сказал Костя, дыша в лицо Ицковичу перегаром, который Богдан называл перегноем.

– Учти, Ицкович, вас, всю вашу масть, вот именно за это в народе не любят. Вот таким своим… некорректным поведением ты возбуждаешь в нашем народе антисемитм. Я правильно говорю, Нуцо?

– Точняк, сто процентов, – не поняв ни черта, кивнул Нуцо и на всякий случай хмыкнул.

Фишель Ицкович, огромный, очень красивый, медлительный, еще некоторое время собирался c мыслями. На конец он тяжело вздохнул и расстегнул вторую пуговицу на кармане. Костя перевел дух, стараясь дышать потише чтобы не спугнуть Фишино решение.

Фиша достал потертый бабий кошелек и долго выуживал него пять рублей жеваными бумажками.

– А теперь, Фиша, могу тебе сказать: подиктую. Иди в техкласс, я сейчас приду.

Улыбка расплылась по Фишиному лицу. Он завалил инструмент досками, накинул телогрейку и потопал через плац к стоявшему на отшибе голубому бараку – техклассу.

– Дуй на КПП, – скомандовал Костя Нуцо. – Деньги – Валерке.

Веселый, жнерадостный Нуцо помчался по бетонке к воротам, унося с собой легкую неотступную вонь.

Костя пошел учить Фишу.

– «…Лев Силыч Чебукевич, нося девственный чин коллежского регистратора… – медленно диктовал Костя прохаживаясь перед Фишей, втиснутым в переднюю парту, – вовсе не думал сделаться когда-нибудь порядочным человеком…»

Фиша писал, нко опустив голову к тетради. Над курчавыми его волосами шевелился, не уплывая, легкий дымок, потому что в зубах у Фиши торчала папироса. С куревом у него были странные отношения. Вообще Фиша считал курение недопустимым, хотя и не в такой степени, как вино и женщин, но во время особо сильных переживаний разрешал себе закурить. Занятия русским языком требовали от него большого напряжения, и смолил он сейчас без перерыва – папироска так и ерзала одного угла рта в другой. Курил Фиша самые дешевые папиросы «Север». На стене техкласса висел двигатель внутреннего сгорания с обнаженными разноцветными внутренностями. За окном на плацу, пригретом весенним полуденным солнышком, в подтаявшей лужице дрались воробьи. «А ведь дембель-то вот он», – подумал Костя и, сладко потянувшись, открыл рот зевнуть.

– Евре-ей? – вдруг спросил Фиша.

– Чего? – недозевнув, щелкнул зубами Костя. Фиша строго смотрел на него своими подслеповатыми припухлыми глазами в пушистых ресницах.

– Он – евре-е-ей?

– Кто? – Костя наморщился и заглянул в учебник, отыскивая сомнительное место. – Лев Силыч?.. Ты что, Ицкович, спятил? – Костя взглянул на обложку сборника. – И где ты ахинею такую выискиваешь?.. Это ж для филфаков!

Фиша пожал плечами, вытащил окурок о рта, напустив в него слюны, и кинул в закрытую форточку. Окурок отскочил от стекла и шлепнулся на раскрытую тетрадь, цыкнув на текст желтоватой слюной.

– Очки надо носить. Глаза посадишь.

– Разбил.

– А новые заказать – трешку жалко? Ладно, поехали. «…Во дни получения он хаживал в кухмистерскую, где за полтину медью обедал не только гастрономически, но даже с бешеным восторгом».

– Ты не забыл, что ты должен мне пятьдесят восемь рублей? – не поднимая головы от писанины, тихо напомнил Фиша.

Костя шваркнул сборник диктантов об стол, как разгневанная учительница.

– Еще раз о деньгах – и все!

– Почему ты так волнуешься? Ты не волнуйся. Ты диктуй мне помедленнее.»…Не только гастрономически, но даже с бешеным восторгом».

– «…После такого обеда, – хмуро продолжил Костя, – ему снились суп со свининой…»

– Не так быстро! – взмолился Фиша.

– Ладно, – буркнул Костя. – Проверяй ошибки.

Он захлопнул сборник и подошел к окну. Стройбат был пустой. Почерневшие сугробы вокруг плаца даже на вид были шершавыми.

Солнце заваливалось за штабной барак, дело к обеду. А после обеда и покемарить можно, ни одна собака не пристанет. Это тебе не у подполковника Чупахина на Урале. Тот уже с семи утра мучил. Ночь еще, можно сказать, минус сорок, – а он их на разводе по часу держал. Наставлял, как нужно трудиться. И уши у шапок опускать не разрешал. Правда, и сам, гад, стоял мерз. Потом оркестр вылазил, и под музыку – на работу. «С места с песней». А до работы три километра.

А ту-ут?.. За полтора года – одна тревога. И ту Лысодор сдуру учудил. Прикатил на своем «Запорожце» ночью: «Тревога!» Ну, побежали. До губы добежали и обратно, а Лысодор уже укатил досыпать. Такая вот армия. Спесифическая, как Райкин скажет. А политзанятия?.. Тут у руководства одна политика: не перепились бы в зарплату, не передрались бы, не подохли…

Раз, проходя мимо, Костя услышал, как старшина их роты Мороз да Лысодор

– дружки закадычные – горевали, закрывшись в каптерке, выпивали потихоньку. «Какая ж это умная голова придумала, – сокрушался Лысодор, – создать в Городе неуправляемую часть. Больше тыщи головорезов! В Городе! Посреди баб, детишек… При Сталине бы…»

А кто их слушать будет? Один майор, другой старшина. Не сообразили после войны, куда податься, вот и застряли в стройбате. Сиди теперь в каптерке да начальство втихаря поругивай…

После обеда Костя сразу заснул и очнулся только к вечеру совершенно трезвым. Помотал головой: не кружится. Не подташнивает, пакость во рту исчезла. Ожил.

Костя засел в бытовку и начал сосредоточенно загонять в погон гимнастерки фторопластовую пластину, чтоб плечи не обвисали. Чего другого, а фторопласта в Городе навалом – нефтекомбинат под боком. Крупнейший в Европе. Все в этом Городе через наоборот. И нефтекомбинат – чистый яд – чуть не в центр Города воткнули. Ветерок подует, да и ветерка не надо, и при хорошей погоде до Четвертого поселка достает. И дети рахитами рождаются, гражданские сами говорят. Как эта пьеса-то называлась? Про комсомольцев… «Иркутская история»? «Город на заре»?.. Чего-то в этом роде. Город, кстати, не комсомолисты строили, а зэки – обыкновенные, нормальные зеки.