Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991
Шрифт:
Повесть «Хищные вещи века» была написана (уже в 1964 году) потому, что Стругацкие обнаружили ранние, почти еще незаметные в обществе симптомы девальвации мысли и труда. Они обнаружили, что техническое развитие общества, если только оно не сопровождается развитием личности, губительно, а «потребительский коммунизм» — отвратителен. Они обнаружили побочные продукты прогресса — «хищные вещи». Они обнаружили слабость и неподготовленность человека к тому, что ему предстоит в будущем. Стругацкие сделали все это более двадцати лет назад, и более двадцати лет их предупреждение не переиздавалось. Идеологические воззрения Людовика XV, получившие широкое распространение вслед за концепцией Людовика XIV, успешно защищали свои завоевания во всех областях общественной и экономической жизни страны, не исключая и издательскую политику. Становилось совершенно ясно, что ничего неправомерно хорошего в ближайшие годы не случится, что люди, находящиеся у власти, будут что есть силы ее использовать, не обращая внимания на прочих, которые, будучи предоставлены сами себе, разворуют, загадят и скомпрометируют все на много лет вперед, что художественной интеллигенции просто ничего другого не остается, как петь хвалу и славу.
Идеологическое давление начинает усиливаться,
<…>
В 1966–1967 годах окончательно оформилась перспектива новой эпохи — «эпохи развитого социализма». Начался печально знаменитый период нашей истории. Взрастала и крепла социальная безответственность, безнравственность, коррупция. Наблюдалось срастание целого ряда социальных институтов с аналогичными институтами сталинской эпохи. Возродилось и набрало силу преследование мысли. В такую эпоху жанр Стругацких процветать, разумеется, не мог, как не мог процветать никакой реалистический (то есть отражающий действительность) жанр. Для писателей, сохраняющих социальную ответственность, открытые глаза и ряд прочих общечеловеческих достоинств, возможность публикации стала проблематичной. Проблема самовыражения художника перестала быть проблемой художественной и стала проблемой взаимоотношений человека и социальной структуры, общества, государства. Поскольку прогноз на ближайшее десятилетие был однозначно пессимистическим, каждый писатель стоял перед выбором: писать правду и не печататься, писать полуправду и иногда печататься либо писать, что нынче требуется, и печататься сколько влезет. Начинается тяжелое время советской литературы, время высот человеческого духа, хвалебных од и победных реляций.
В жанре победных реляций Стругацкие не выступали. Две темы занимают их: взаимоотношения художника с самодовольным и самодостаточным государством и разделение общества на конформистов, диссидентов и инсургентов под возрастающим давлением внешних обстоятельств. Вторая тема была с блеском (и безнадежным результатом) разработана в повести «Второе нашествие марсиан» (1967). Первой теме посвящен роман «Гадкие лебеди». История публикации этого романа сама по себе достаточно точно характеризует эпоху. Роман окончен в 1967-м. Стругацкие, не питая, впрочем, особенных надежд, предлагают его издателям. Объем внутренних рецензий становится сравнимым с объемом рецензируемого произведения, но дело не движется. Затем рукопись без ведома авторов попадает за рубеж и без их согласия публикуется во Франции и США, что вызвало горячий протест патриотически настроенных литераторов, и одновременно становится «широко известной в узких кругах» в СССР. После двадцатилетнего хождения в списках публикуется в СССР под названием «Время дождей» в журнале «Даугава» (1987). За три года до этого роман Стругацких «Гадкие лебеди» становится частью их нового романа «Хромая судьба» (1984).
«Хромая судьба» — книга о взаимоотношениях писателя с самодовольным и самодостаточным государством. Разные части этого романа написаны в разное время, и вся книга тем самым испытала влияние двух периодов — периода основания самодовольного государства и периода его кризиса. Испытав влияние разных эпох, книга стала вместилищем разных, хотя и не противоречащих друг другу, моделей взаимоотношений писателя и самодостаточного государства.
Роман делится на две взаимопроникающие части: Феликс Сорокин, немолодой московский «писатель военно-патриотической темы», копается в своих замыслах, набросках, рукописях, одна из которых — неоконченная — лежит в Синей Папке. Герой неоконченной рукописи писатель Виктор Банев проживает в неизвестном исторически и территориально государстве и становится в нем свидетелем и участником окончания целой исторической эпохи. Два героя отличаются друг от друга тем же, чем отличаются Стругацкие начала 80-х от Стругацких середины 60-х годов. Стругацкие же 80-х отличаются от Стругацких 60-х не только возрастом, то есть увеличением опыта и уменьшением сил, но собственно отличием этих двух эпох.
Между двумя взаимопроникающими частями одного романа «Хромая судьба» Стругацкими были написаны десять произведений. О некоторых из них следует говорить долго и обстоятельно. Эти произведения отражают разные стороны нашей жизни, но более всего — отсутствие каких-то общих рецептов процветания человеческого сообщества. Стругацкие пишут о желании сдаться в сладкий и хорошо обеспеченный плен («Второе нашествие марсиан», 1967), пародируют захватившую власть глупость и алчность («Сказка о Тройке», 1967), строят действующую модель тоталитарного общества («Обитаемый остров», 1968). Стругацкие говорят о простоте (и труднодоступности) человеческого счастья («Пикник на обочине», 1971), о сложности понимания другого человека («Малыш», 1970), о безнадежном одиночестве человека перед выбором единственно верного поступка («За миллиард лет до конца света», 1974), о несчастливых людях и непрекращающихся трагедиях умного и гуманного мира («Жук в муравейнике», 1979). Общественно-политический кризис, продлившийся два десятилетия, оставивший тяжелейшее социально-психологическое наследие, находит точное, взвешенное выражение в лучших книгах этого периода. Население страны, не сделав ничего для настоящего и будущего, увязает в трясине высокой фразы, славословия, ругани, помыкания, угодничества, бесправия, вседозволенности. Портреты остаются молодыми и полными сил, люди стареют, теряют силы, отчаиваются.
<…>
М. Шехтман в своей работе «Стругацкие contra Ефремов», опубликованной в душанбинском сборнике «Критика в художественном тексте», анализирует скрытую полемику Авторов с Иваном Ефремовым.
<…> Сегодня Стругацких любит даже критика! Стругацким подражают, у Стругацких учатся, Стругацких ставят рядом с Лемом, Саймаком и Воннегутом! За ними признается право первооткрывателей новых тем и типов, их отточенный стиль, емкий
и ироничный, заставляет вспомнить великого Свифта… И все же не Стругацкие первыми пробили брешь в толще печально известной популяризаторской фантастики с ее кочующими из сюжета в сюжет пожилым профессором, молодым изобретателем и благородным майором госбезопасности.В середине 50-х годов И. Ефремов создал свой знаменитый роман «Туманность Андромеды», и именно с его появлением стало ясно, что фантастике под силу решать сложные философские проблемы. <…> «Мы построим такое общество, где человек получит все…» — как бы говорит в романе Ефремов. И вот тут-то возникли Стругацкие. «Мы построим справедливое общество, где человек получит все… Но как он этим распорядится?» — спросили они, и это смещение акцентов определило, на наш взгляд, тот шаг вперед, который сделала в творчестве Стругацких вся мировая фантастика. Обитателю романов и повестей Стругацких (а герои часто там кочуют из сюжета в сюжет) бывает хорошо, плохо, страшно, смешно, безнадежно… <…> Нам представляется, что творчество И. Ефремова — это творчество, имеющее предметом идею, философское понятие, что его произведения суть беллетризованные эссе и трактаты на тему о всемогуществе Человека. Стругацкие же вернулись к «просто человеку», сила которого заключена в способности отказаться от всемогущества, который интересен сам по себе, а не как зеркало, так или иначе отражающее идеал. Ефремов мечтает о человеке, равном богу по возможностям, и поет такого человека. <…> У Стругацких со всемогуществом отношения складываются куда напряженнее. И дело даже не в том, что их Румата или Максим меньше могут, чем, например, Дар Ветер, — вовсе нет! Стругацкие будто нарочно рассказывают, как их героев не берут ни пули в упор, ни копья, ни яды, ни радиоактивные пустыни. И могут они многое. Что передвигаются они в космосе с неограниченной скоростью, то это такая само собой разумеющаяся мелочь, что о ней и не стоит говорить… Вот только богов из Максима, Руматы или Сикорски, к счастью, не получается. Иначе бы Румате пришлось спокойно смотреть, как убивают книгочеев, как дрессируют на живом «материале» воспитанников школы палачей, как по трупам идет к власти жуткий министр охраны короны дон Рэба. А Сикорски, который тоже может все, обречен до конца своих дней мучиться тем, что убил, руководствуясь интересами всей земной цивилизации, некоего Льва Абалкина, который, похоже, был агентом таинственных Странников… Эти примеры были взяты из романа «Трудно быть богом» и повести «Жук в муравейнике». Но, как нам кажется, в наиболее концентрированном виде отношение Стругацких к всемогуществу (как к качеству вторичному по сравнению с совестью) представлено в крохотной вставной новелле в повести «Понедельник начинается в субботу».
<…>
В этой иронической энциклопедии издержек советской и западной фантастики немаловажное место занимает некий мальчик, поучительно изрекающий прописные истины. Его назидательный тон, способность пространно, в сложных синтаксических конструкциях, с массой уточнений и исторических деталей отвечать на любой простой вопрос немедленно вызывает у читателя ассоциации с героями И. Ефремова, которые изначально замыслены как философы — профессионалы или любители. Так, замечание о том, что взрослым надо говорить «вы», вызывает у него нечто подобное коротенькому нудноватому монологу: «Ах, да, припоминаю. Если мне не изменяет память, так было принято в Эпоху Принудительной Вежливости. Коль скоро обращение на „ты“ дисгармонирует с твоим эмоциональным ритмом, я готов удовольствоваться любым ритмичным тебе обращением».
Нам кажется, что увидеть здесь лишь пародию на стилистику Ефремова явно недостаточно. Пародируется не только стиль, но и нечто большее — пародируется явный схематизм, непредставимость ефремовских героев в реальной ситуации, их — вот уж подлинно! — полупрозрачность… Особенно эти качества заметны тогда, когда их носитель увиден, что называется, по-человечески: «Славный это был мальчуган, очень здоровый и ухоженный…» Такому явно не по летам основательная квазинаучность, какой наделяется он в пародийной ситуации. Обращает на себя внимание эпитет «ухоженный» — именно так хочется определить весьма существенное качество ефремовских героев, демонстративно красивых, физически здоровых (еще хочется оказать — холеных)… Обо всех героях Ефремова можно сказать, что физический и душевный комфорт для них разумеются сами собой. Например, в «Сердце Змеи» астролетчики не мыслят себя без спортзала, акробатики, танцев и ЭМСР — электромагнитного скрипкорояля (!), как для несведущих поясняет автор. Все они «…смуглые, сильные, уверенные, с гладкой кожей, которую дает человеку лишь здоровая жизнь на воздухе и солнце». Да и сами о себе они говорят так: «Все мы просты, ясны и чисты».
Нам представляется, что когда-нибудь фантастоведы, историки и социологи найдут причины того колоссального успеха Ефремова, каким он пользовался в конце 50-х годов и в первой половине 60-х, и, возможно, будет уловлена связь между общественными настроениями в краткий период «оттепели» и романтической «простотой, ясностью и чистотой» героев И. Ефремова. Явно или неявно писатель откликался на социально-утопический заказ изобразить мир, где ничего не надо бояться, где страху — постоянному, непрерывному, изматывающему — нет места. И не случайно мальчуган, встреченный Сашей Приваловым, вообще не знает, что такое страх. Так, на вопрос, что скрывается за железной стеной, он отвечает: «…Она разделяет два мира — Мир Гуманного Воображения и Мир Страха перед Будущим. — Он помолчал и добавил: — Этимология слова „страх“ мне тоже неизвестна». Ориентация образа мальчика, безусловно, имеющего пародийный характер, на стиль и суть героев Ефремова ясна любому читателю «Туманности Андромеды» и «Сердца Змеи». Такой читатель обязательно вспомнит Эру Великого Кольца или же Эпоху Разобщенного Мира и прочие дефиниции в трактовке прошлого и будущего по этим произведениям.
<…>
Завершая наш краткий анализ некоторых аспектов творчества Стругацких, скажем, что вся современная советская фантастика развивается под несомненным их влиянием. Именно Стругацкие своими поисками в области гуманизма и нравственности потеснили научно-логизированный подход к фантастике, свойственный И. Ефремову, вернули фантастике ее право быть прежде всего художественным творчеством, столь же сложным и неоднозначным, как и сама жизнь.
Статья Вадима Казакова «Время учителей», под псевдонимом опубликованная в первом номере журнала «Советская библиография», освещала проблемы, поднятые в ОЗ.