Структура и динамика психического (сборник)

363 Здесь мы сталкиваемся с возражением Вундта, что невозможно, дескать, говорить о бессознательном «восприятии», «представлении», «чувстве» и еще в меньшей степени – о «волевом акте», принимая во внимание, что ни одно из этих явлений немыслимо без переживающего субъекта. Более того, идея порога предполагает способ наблюдения, определяемый в терминах энергии, – исходя из этого, осознание психических содержаний существенно зависит от их интенсивности, то есть от энергии. Поскольку лишь при определенной интенсивности тот или иной стимул в силах преодолеть порог, постольку мы можем не без оснований утверждать, что и другие психические содержания, чтобы преодолеть его, точно так же должны иметь более высокий энергетический потенциал. Обладая слишком малой энергией, они остаются подсознательными, подобно соответствующим чувственным восприятиям.

364 Первое возражение, на что указывал уже Липпс, снимается в силу того факта, что психический процесс остается одним и тем же по своей сути, «представляется он» или «нет». Всякий, кто придерживается мнения, согласно которому все психическое исчерпывается феноменами сознания, должен сделать следующий шаг и сказать, что «представления, которые нам не даны»²⁵, вряд ли можно рассматривать как «представления». Тогда он должен вообще отрицать существование психических процессов как таковых. Строго говоря, с такой точки зрения психическое обладает лишь призрачным существованием, как и подобает эфемерным феноменам сознания. Эти взгляды не согласуются с повседневным опытом, который свидетельствует о том, что психическая активность возможна и в отсутствие сознания. Идея Липпса о существовании психических процессов an sich [44] в большей мере отдает должное фактам. Я бы не хотел терять время, доказывая это, – мне кажется, достаточно сказать, что любой здравомыслящий человек ни на минуту не усомнится в наличии психических процессов у собаки, хотя ни одна собака, насколько мы знаем, никогда сознательно не выражала свои психические содержания²⁶.

44

В себе (нем.).

3. Диссоциативность психического

365 Нет априорных оснований предполагать, что у бессознательных процессов непременно должен быть некий субъект, во всяком случае, не больше, чем подвергать сомнению реальность психических процессов. По общему признанию, проблема усложняется, когда мы предполагаем существование бессознательных волевых актов. Если речь идет не совсем об «инстинктах» и «склонностях», а скорее об обдуманном «выборе» и «решении», то нельзя просто так отмахнуться от необходимости контролирующего субъекта, которому нечто «представляется». Но это, по определению, означало бы привнесение сознания в бессознательное – впрочем, это умозрительная операция, не представляющая особой сложности для патопсихолога. Ему знакомо психическое явление, которое, похоже, вовсе неизвестно «академической» психологии, а именно диссоциация, или диссоциативность, психического. Эта его особенность определяется тем фактом, что связь между самими психическими процессами весьма условна. Подчас не только бессознательные процессы оказываются удивительным образом независимыми от осознанного опыта, но и сознательные процессы также демонстрируют явную несвязность, или дискретность. Примером могут служить казусы и нелепости, порождаемые комплексами, которые мы можем наблюдать в ассоциативном эксперименте. Раз уж действительно встречаются случаи двойственного сознания, подвергаемые сомнению Вундтом, то случаи, когда не личность в целом расщепляется на две, а лишь отщепляются малые ее фрагменты, следует и подавно признать вполне вероятными и фактически более обыденными. Это – многовековой опыт человечества, нашедший отражение в универсальном представлении о присутствии множества душ в одном и том же индивиде. Как показывает множественность психических компонентов на первоначальном уровне развития психики, психические процессы на этом этапе еще очень слабо связаны между собой и отнюдь не образуют самодостаточного единства. Более того, психиатрический опыт свидетельствует, что нередко требуется совсем немного, чтобы разрушить единство сознания, с таким трудом достигаемое в ходе развития, и разложить его снова до первоначальных элементов.

366 Эта диссоциативность позволяет нам также обойти те трудности, которые проистекают из логически необходимого допущения о пороге сознания. Коль скоро верно, что с потерей энергии сознательные содержания становятся подпороговыми, а значит – бессознательными, и наоборот, с приращением энергии бессознательные процессы становятся сознательными, тогда для того, чтобы бессознательные волевые акты были возможны, они должны обладать энергией, позволяющей им достичь сознания или, по крайней мере, состояния вторичного сознания, состоящего в том, что бессознательный процесс «представляется» сублиминальному субъекту, который осуществляет выбор и принимает решения. Этот процесс должен непременно обладать количеством энергии, достаточным для того, чтобы достичь такого сознания; другими словами, в конечном счете он должен достичь «точки прорыва»²⁷. Если это так, то возникает вопрос: почему бессознательный процесс не проходит прямо через порог с тем, чтобы стать доступным восприятию эго? Поскольку он явно не делает этого, а, по всей видимости, остается в подвешенном состоянии в области сублиминального вторичного субъекта, нам следует теперь объяснить, почему этот субъект, который ex hypothesi [45] наделен достаточной энергией, чтобы стать сознательным, не прорывается через порог и не находит путь к первичному эго-сознанию. Патопсихология располагает материалом, позволяющим дать ответ на этот вопрос. Вторичное сознание представляет собой личностный компонент, который обособился от эго-сознания отнюдь не случайно, а в силу определенных причин. Такое разделение, диссоциация, имеет два явственно различимых аспекта: в одном случае речь идет об изначально осознанном содержании, ставшем подсознательным, будучи вытесненным как неприемлемое; в другом случае вторичный субъект, по существу, представляет собой некий процесс, вообще никогда не проникавший в сознание, поскольку восприятие его сознанием невозможно. Скажем так, эго-сознанию недостает понимания, чтобы принять его, и, как следствие, он остается по большей части сублиминальным, хотя его энергии вполне достаточно для того, чтобы он мог стать осознанным. Существование такого субъекта обусловлено не подавлением, а сублиминальными процессами, которые сами по себе никогда не были осознанными. Однако, поскольку в обоих случаях имеется достаточно энергии, чтобы сделать его потенциально сознательным, вторичный субъект действительно оказывает влияние на эго-сознание – непрямо, или как мы говорим, «символически», хотя выражается это не особо приятным образом. Суть в том, что содержания, возникающие в сознании, прежде всего, симптоматичны. Поскольку нам известно (или кажется, что известно), к чему они относятся или на чем основаны, постольку это семиотические содержания, – даже если во фрейдистской литературе постоянно употребляется термин «символические», невзирая на то, что на самом деле символы всегда выражают нечто, чего мы не знаем. Отчасти симптоматические содержания поистине символичны, будучи непрямой репрезентацией бессознательных состояний или процессов, о природе которых можно лишь приблизительно судить по тем содержаниям, которые всплывают в сознании. Поэтому вполне возможно, что в бессознательном откладываются содержания с таким уровнем энергии, что при других условиях они могли бы осуществить скачок и стать достоянием эго. В большинстве случаев это содержания вовсе не подавляемые, а просто еще не осознанные, то есть субъективно не осмысленные, подобно демонам или богам первобытных народов, или всяческим «-измам», в которые столь фанатично верит современный человек. Такое состояние ни в коей мере не является ни патологическим, ни даже в чем-то особенным; напротив, это – изначальная норма, так как психическая целостность, постигаемая в единстве сознания, представляет собой идеальную цель, еще никем и никогда не достигнутую.

45

Предположительно (лат.).

367 Вполне обоснованно мы соотносим сознание и сенсорные функции, физиология которых дает нам общую идею «порога». Диапазон частоты звука, воспринимаемого человеческим ухом, – от 20 до 20000 колебаний в секунду; диапазон длины волны света, видимого глазом, – от 7700 до 3900 ангстрем. Эта аналогия позволяет уяснить, что для психических событий существует как нижний, так и верхний порог и что сознание как воспринимающую систему par exellence [46] можно сопоставить со шкалой восприятия звука и света, в том смысле, что оно, подобно ей, имеет верхний и нижний предел. Возможно, это сравнение распространяется и на психическое в целом, что отнюдь не исключено, так как существуют «психоидные» [47] процессы, относящиеся к обоим полюсам шкалы. В соответствии с принципом natura non facit saltus [48] , такая гипотеза в целом будет вполне уместна.

46

Преимущественно, прежде всего (лат.).

47

Психоидный – «душеподобный» или «квазипсихический». Это понятие применимо к любому архетипу и выражает, по сути, неизвестную, но доступную переживанию связь между психическим и материальным.

48

Природа не делает скачков (лат.).

368 Употребляя термин «психоидный», я отдаю себе отчет в том, что он вступает в противоречие с однокоренным понятием, введенным Дришем. Под «психоидом» (psychoide) он понимает направляющее начало, «определяющий фактор реакции» (reaction determinant), «потенцию будущего действия» в зачаточном состоянии. Это «основополагающий фактор, раскрывающийся в действии»²⁸, «энтелехия реального действия»²⁹. Как справедливо заметил Ойген Блейлер, понятие Дриша является скорее философским, чем научным. Блейлер, в свою очередь, использовал выражение «die Psychoide» как обобщающий термин, главным образом, применительно к подкорковым процессам постольку, поскольку они связаны с биологическими «адаптивными функциями»³⁰. В числе этих процессов Блейлер рассматривает «рефлексы и эволюцию видов». Он дает следующее определение: «Psychoide – это совокупность всех функций тела и центральной нервной системы, направленных на целеполагание, запоминание и сохранение жизни, кроме тех функций коры головного мозга, которые мы привыкли рассматривать в качестве психических»³¹. В другом месте он говорит: «Психическое индивида, связанное с его телом, и филогенетическое психическое образуют единство, которое, исходя из целей данного исследования, можно наиболее приемлемым образом обозначить термином Psychoide. Общим для Psychoide и психического является <…> способность к волевому действию и использование предшествующего опыта <…> для достижения цели. Сюда следует отнести врожденную и благоприобретенную память (engraphy и ecphoria) и ассоциации, то есть нечто, аналогичное мышлению»³². Казалось бы, понятно, что подразумевается под «Psychoide», но на самом деле его часто путают с «психическим», как можно судить по приведенному выше фрагменту. Однако вовсе не ясно, почему подкорковые функции, которые это понятие, согласно предположению, обозначает, должны рассматриваться как «квазипсихические». Путаница, очевидно, проистекает из органологического подхода, еще дающего о себе знать у Блейлера, который оперирует понятиями наподобие «кортикальной души» или «медуллярной души» и явно склонен считать соответствующие психические функции производными от этих областей мозга, хотя именно функция создает соответствующий ей орган, использует и модифицирует его. Недостаток органологического подхода состоит в том, что вся целенаправленная активность, свойственная живой материи, рассматривается с его позиций в конечном счете как «психическая» – в результате «жизнь» и «психическое» у Блейлера отождествляются, если судить по употребляемым им терминам «филогенетическое психическое» и «рефлексы». Чрезвычайно трудно, если вообще возможно, представить себе психическую функцию, не зависящую от соответствующего органа, хотя в действительности мы переживаем психические процессы безотносительно к их органическому субстрату. Для психолога, однако, как раз единство этих переживаний и составляет объект исследования, и посему мы должны отказаться от терминологии, заимствованной у анатомов. Если я использую термин «психоидное»³³, то только с тремя оговорками: во-первых, я употребляю его в качестве прилагательного, а не существительного; во-вторых, при этом не подразумевается какое бы то ни было психическое качество в собственном смысле слова, а только нечто квазипсихическое, в таком же смысле, как и в словосочетании «рефлексные процессы»; в-третьих, этот термин необходим, чтобы провести различие между событиями материального мира, виталистическими явлениями и специфически психическими процессами. Последнее разграничение обязывает нас более точно определить природу и пределы психического и, в частности, бессознательного психического.

369 Если в бессознательном протекают процессы, подобные процессам сознания, тогда следует признать возможность того, что оно также, подобно сознанию, обладает субъектом, своего рода эго. Это заключение находит выражение в общепризнанном и непрестанно употребляемом термине «подсознание». Последний определенно дает повод для неправильного истолкования, так как он либо означает нечто, залегающее «под сознанием», либо постулирует существование «низшего» и вторичного сознания. В то же время, это гипотетическое понятие «подсознания», которое тут же ассоциируется со «сверхсознанием»³⁴, выявляет настоящий предмет нашего обсуждения: сам факт того, что с сознанием сосуществует вторая психическая система – не важно, какими качествами мы ее наделяем в своих предположениях, – имеет в высшей степени революционное значение, поскольку это способно радикальным образом изменить нашу картину мира. Даже если бы речь шла о перенесении в эго-сознание одних лишь восприятий, осуществляющихся в этой второй психической системе, мы получили бы возможность невероятного расширения границ нашего ментального горизонта.

370 Коль скоро мы всерьез рассматриваем гипотезу о бессознательном, нам следует сделать вывод, что наша картина мира не может иметь законченный характер; ибо, если мы привносим столь радикальные изменения в субъект восприятия и познания, мы должны прийти к видению мира, весьма отличному от всего, что мы знали ранее. Это верно только в том случае, если верна гипотеза о бессознательном, которую, в свою очередь, можно проверить, только если бессознательные содержания удастся превратить в осознанные – если, так сказать, раздражители, идущие от бессознательного, то есть спонтанные проявления, сновидения, фантазии и комплексы, могут быть успешно интегрированы в сознание посредством метода толкования.

4. Инстинкт и воля

371 Если на протяжении всего XIX столетия главная задача состояла в подведении философского фундамента под понятие бессознательного³⁵, то на исходе века в разных концах Европы, более или менее одновременно и независимо одна от другой, стали предприниматься всевозможные попытки постичь бессознательное экспериментально, или эмпирически. Пионерами в этой области были Пьер Жане³⁶ во Франции и Зигмунд Фрейд³⁷ в старой Австрии. Жане заслужил известность своими исследованиями формального аспекта бессознательного, Фрейд – проникновением в содержание психогенных симптомов.

372 Поскольку здесь не место детально описывать преобразование бессознательных содержаний в сознательные, я буду вынужден удовлетвориться краткими замечаниями. Прежде всего, структура психогенных симптомов была успешно объяснена на основе гипотезы о бессознательных процессах. Начав с симптомологии неврозов, Фрейд разработал также убедительные доводы относительно сновидений как передатчиков бессознательных содержаний. То, что он выделил в качестве содержания бессознательного, казалось, на первый взгляд, состоящим из элементов, личностных по природе, вполне подвластных сознанию и посему бывших осознанными при других условиях. Он полагал, что они претерпели «подавление» по причине их несовместимости с моралью. Следовательно, подобно забытым содержаниям, они были некогда сознательными, но затем стали сублиминальными, однако они в той или иной степени поддаются восстановлению – в зависимости от силы противодействия сознательных установок. Если всецело отдаться потоку ассоциаций – то есть воспользоваться подсказками, сохранившимися в сознании, – при условии надлежащей концентрации внимания происходит ассоциативное восстановление утраченных содержаний, как в случае применения мнемотехники. Но если забытые содержания не всплывают в памяти, поскольку они ниже порогового уровня, то подавляемые содержания относительно невосстановимы из-за контроля со стороны сознания.

373 Это открытие логически вело к толкованию бессознательного как результата подавления, понимаемого в личностном смысле. Содержаниями бессознательного в таком понимании являются утраченные фрагменты, которые некогда были осознанными. Позднее Фрейд признал существование в бессознательном сохраняющихся архаических следов в форме примитивных моделей функционирования, хотя и они объяснялись им в личностных терминах. С такой точки зрения бессознательное психическое оказывается сублиминальным аппендиксом сознания.