Студенты. Книга 2

Больным запретили разговаривать по мобильнику с родственниками, а как интервью дать — пожалуйста, без проблем. Деньги за всем стоят, деньги. Но разве можно измерить горе человека деньгами и вообще чем-либо материальным? А эти подачки от государства семьям погибших как самое важное на первых полосах газет и как главная новость на телевидении… Что это, как не акт антигуманности! Мол, смотрите, как мы ценим жизни соотечественников: по миллиону за душу. Никак не поймут государственные мужи, что этим самым они унижают и себя, и тех, кто погиб. Правильно, деньги нужны всегда. Особенно когда критическая ситуация у человека. Но помогать надо тактично, по-умному, чтобы не ставить всех в неловкое положение: мы вам выплатили компенсацию, что еще нужно? Впрочем, о какой тактичности может идти речь, когда на первом месте стоит личная выгода государственных мужей, пусть и не материальная, но хотя бы политическая. Кто-то скажет: ну какая выгода от теракта, тем более политикам, которые его не предотвратили? Не спешите с выводами, может быть выгода, да еще какая! Первыми со скорбными лицами появляются на телеэкранах кто? Не родственники, обезумевшие от горя, не друзья и знакомые, а политики всех мастей. Здесь они едины. Президент со строгим лицом грозит всех изловить и посадить, премьер-министр, еще круче высказался: «мочили» и будем дальше «мочить». Ловкие министры бодро отчитываются о предпринятых мерах и о первых результатах расследования. И как по команде в один голос гудят: преступники понесут заслуженное наказание. Господи, да кто же в России понес наказание по справедливости? Разве что за килограмм украденной картошки с колхозного поля в сталинские времена, да нынешние, когда за три куска рубероида, сворованного в магазине бомжом, получали все одинаково по три года отсидки. А вот украл миллиард — год условно, украл девять миллиардов — девять лет условно, и так, наверное, до бесконечности. Безнаказанность порождает безответственность, а безответственность — все остальное и то, с чем сталкиваешься на каждом шагу, — равнодушие.

Правители многих стран сделали себе карьеру на борьбе с международным терроризмом. А началом всех начал послужил трагический акт вандализма. 11 сентября 2001 года в Америке. Тогда самолеты врезались в гигантские башни-близнецы в Нью-Йорке на виду у всего мира, и непопулярный президент-республиканец тут же выиграл президентские выборы на второй срок. Кто-то скажет — совпадение. И отчасти будет прав. Однако слишком много совпадений, когда дело касается простых граждан, приносимых в жертву новому Молоху, настоящее имя которому — личная корысть, возведенная в ранг «общечеловеческих ценностей». Вот когда становится не по себе.

День и ночь об этих ценностях трубят все правительства стран на встречах в формате «семерки», «восьмерки», «двадцатки»… Но тем не менее до сих пор льется кровь на Ближнем и Среднем Востоке, а в центре древнейшей цивилизации, старой Европе, разбомбили цветущую страну — Югославию. Там, видите ли, нарушались права человека. Теперь уже не нарушаются, некому нарушать. Нет больше Югославии, мелкие враждующие друг с другом страны-карлики, лишенные, по сути, самостоятельности и живущие на подачки Запада, никому уже не интересны. Геополитическая задача решена: инакомыслие в центре Европы ликвидировано.

Что же это напоминает? Ну конечно же — Средневековье. В нем столкновение одной культуры с другой было неизбежным. Мусульманская культура, более молодая и амбициозная, набирала силу, а христианская, как казалось приверженцам Магомета, тормозила продвижение человечества вперед. То же, похоже, происходило и два тысячелетия ранее, когда зарождающееся христианство столкнулось в идеологической схватке с древним иудаизмом и многобожием Древнего Рима. Многобожие, как и иудаизм, на многие века ушло в подполье, а в результате появилась конкурирующая религия — христианство.

А буддизм? Что делать с этой религией, стремительно набирающей силу и вес в мировой культуре? В странах, где он исповедуется, проживает одна треть человечества. Китай сегодня лидер в промышленном развитии. Везде кризис экономический, политический, финансовый, только не в этой стране. Почему? Ответ очевиден — буддийская культура более практична, близка и понятна людям, и не только верующим. Будда близок к человеку в своей божественности: человек и бог практически равны, они не рабы, они защитники, ценители и ревнители веры. Буддийские храмы стали островками сплочения и открытости человека. Красный Китай оттого и «красный», что буддизм ничем не расходится с идеологией коммунизма: ни в малом, ни в большом. Мудрый Конфуций много веков назад предрек расцвет Восточного Дракона — когда тот окрасится в красный цвет. И Савве Николаевичу, много раз бывавшему в этой стране, стало давно понятно, что так и будет.

Но значит ли это, что нас впереди ждет конец христианства, а буддизм столкнется в кровавой схватке с мусульманской культурой? Вряд ли! Они наверняка договорятся, и для этого у них больше оснований, чем у католических и православных христиан, воюющих друг с другом веками. Эти любят себя, свою власть. Приверженцы же буддизма и мусульмане считают, что Будда или Аллах находятся в них самих. В этом принципиальное различие современных путей развития мировых культур. Никто и ничто не спасет Запад от развала, и прежде всего духовного. Он уже идет и разит всех наповал. К концу двадцатого века той Европы, которую мы знали, уже не существует, и Америки той, которой мы поклонялись, тоже нет.

— А что же будет? — Савва Николаевич задумался. — Новое средневековье? Черт возьми, глюки, кажется, а не мысли нормального человека. Наверное, это у меня от лекарств, которыми пропитан весь мозг. Вот еще одна заморочка современности: одно лечим, другое калечим. Во всем должна быть мера.

Но судьи кто? По идее должно быть государство! Но чиновничество, подвластное золотому тельцу, на все смотрит сквозь пальцы. Кто-то пытается уничтожить коррупцию простым поднятием зарплаты. Мол, милиционер, получающий десять тысяч рублей, никогда не будет честным, так как ему нужно выжить, семью кормить, себе родному и любимому, чем-то горло смочить. И это на десять тысяч? Но если дать ему сто тысяч, что тогда меньше будут брать взятки? Не тут-то было! Мировой опыт показал, что, чем круче зарплата чиновников, тем выше риск потерять место, а значит, и размер взятки должен компенсировать этот риск. Понятное дело, рядовой милиционер не возьмет теперь сто рублей, как раньше. Однако тысячу возьмет, а если десять предложить — отдаст свое табельное оружие. Но не все же такие? Есть честные, бескорыстные менты. Они были, есть и будут. Да, были, но вряд ли в нынешнее время будут.

— Почему? — задал себе вопрос Савва Николаевич.

Нет мотивации! В «старое» время служба в милиции считалась символом государственной причастности, и деньги по большому счету особого значения не имели. Сейчас же, что мент, что военный — как бы фигуры людей-неудачников, но при власти. А значит, используют они ее на всю катушку. Другой-то работы вообще нет. Не может государство долго прожить, если его структуры заинтересованы в личном обогащении больше, чем в службе Отечеству. Создается впечатление, что кругом одни воры и взяточники. Нет, они не говорят об этом, скорее совсем наоборот, уверяют граждан в бескорыстном служении отечеству. Но откуда у госслужащих, людей, отработавших один всего срок, да что срок — один год при большой должности, вдруг образуется состояние, которого хватит на безбедную жизнь до конца дней своих.

Из этих невеселых и одолевающих его в последнее время мыслей Савву Николаевича вывела дежурная медсестричка:

— Савва Николаевич, — она осторожно пошевелила пациента за плечо, — к вам пришли.

— Что? — не понял Савва Николаевич.

— К вам приехала жена… Мы сейчас ее к вам приведем. Доктор просила вас принять успокаивающее, и встреча не более пяти минут. Савва Николаевич, вы только, пожалуйста, не волнуйтесь…

В это время дверь распахнулась, и в проеме показалась Людмила Сергеевна. Она стремительно подошла к постели Саввы Николаевича.

— Саввушка! Ну здравствуй! Как ты себя чувствуешь? — Она присела на край кровати, нагнулась и поцеловала Савву Николаевича. — Слава Богу, теперь я спокойна. Врач сказала, что у тебя все нормализовалось — и давление, и ЭКГ. Сделают контрольные анализы и отпустят домой. Я без тебя не уеду…

Савва Николаевич смотрел на жену и не мог насмотреться. Кажется, он ее знает давным-давно, больше сорока лет, детей вырастили, внуков, но каждый раз при встрече с ней он испытывал то же ощущение, как когда-то при первых свиданиях: восхищение и удивление. Он удивлялся ее оптимизму, вере во все хорошее и душевной любви к своим близким.

— Саввушка, ты не представляешь, как я к тебе пробивалась; только звонок губернатору помог. Вернулась домой — тебя нет, записки нет. Звоню к тебе на работу; говорят, что ты больной и лежишь в Валдайской больнице. Но туда категорически никого не пускают. Господи! Звоню губернатору. Прошу, чтобы дали разрешение на выезд и встречу. Охрана около больницы такая, что без специального указания не пройдешь… Спасибо, что разрешил.

— Как ты добралась. С кем?

— Твой шофер Паша привез. Передавал тебе привет от себя и всех. Ждут тебя… Ну как ты сам-то себя оцениваешь?