Студия "Боливар"

— Пойдём вон там порвём — сказал мне Инри, указывая рукою куда-то вперёд, и мы отошли от увлёкшегося работой Мика шагов на пятьдесят.

— Что ты думаешь об Алексе? — задал неожиданный вопрос Инри.

— А что мне о нём думать? — спросил я, радуясь своему умению, оттягивать момент ответа.

— Я насчёт того, что он живёт отдельно — уточнил Инри.

— Ну, не знаю — сказал я — Мне всё равно.

— Серьёзно, всё равно?

— Да — сказал я.

А что я в самом деле на рожон лезу? Ведь он действует хитростью, чего ж я дурак хочу его на какую-то там чистую воду вывести. Зачем эти вопли справедливого негодования? Пусть пасёт своё стадо сколько угодно. В конце концов, я пришёл сюда не на его место претендовать. Я вообще здесь только потому, что Алексу захотелось меня проверить, прежде чем что-то там секретное рассказать. И у меня есть ещё одна цель, появившаяся по ходу этого затянувшегося квеста. И эта цель — увести отсюда девушку, с красивым именем Алина, и зелёными глазами. И что тут больше поспособствовало такому решению, глаза или имя, в принципе мне похер. Я просто должен сделать так, как мне сейчас видится правильным, и всё.

— Ладно — недовольно поморщился Инри — Ну, а как тебе наш образ жизни?

— Я же сказал, пока ещё не разобрался.

Я срывал траву с зёрнами, стараясь не смотреть на Инри. Мои глаза имеют дурацкое свойство, бегать туда сюда, когда я говорю всякую хрень, далёкую от истины. Поэтому, чтобы стопроцентно не выдать себя, я с искренним вниманием разглядывал зёрна.

— И сколько тебе нужно времени, чтобы разобраться?

— Хотя бы ещё одно время света — уверенно назвал я срок.

— Ладно, я дам тебе ещё одно время света, чтобы привыкнуть — недовольно согласился Инри — Но, если и после этого ты будешь вести себя непонятно, мне придётся прибегнуть к другим мерам.

Как мне хотелось, разбить ему очки. Так сильно я хотел только велосипеда, когда мне было шесть с половиной лет. Ну может ещё секса в пятнадцать. Но я сдерживался, ведь знал, что так нужно. И ещё я знал, что всего в пятидесяти метрах от меня сбитый, двужильный Мик, против которого я, скорее всего, не потяну.

— Ты понял меня? — спросил Инри.

Играть, так играть до конца.

— Хорошо, Инри — сказал я мягко — Думаю, одного времени суток вполне достаточно. Вот только насчёт сырого мяса...

— Привыкнешь — резко бросил Инри — Все привыкли, и ты привыкнешь.

— Нет, мне просто интересно, а почему именно так?

— Сырое мясо символизирует возвращение к самим себе. Это рай, Инго, если ты ещё не понял. Мы были избранны сюда, чтобы славить великого Бога. Так что, ты должен преисполниться благодарности, и с радостью вкушать естественную пищу.

Да-а, блин, полный бред, подумал я. Хлеб значит можно печь, а мясо поджарить никак. Спросить его, кто это ему такое сказал? Так ведь сто пудов, сам он это и придумал. Вряд ли, режиссёр лично с ним обсуждал здешние рационы.

— Мне всё понятно, Инри — сказал я.

Он внимательно посмотрел на меня, но я резко спрятал взгляд в любование зёрнами.

— Ну, что же — сказал он уже более ласково — Я думаю, мы поладим. Да, и ещё. Я не советую тебе подходить к Алине. Не советую разговаривать с ней. И даже не советую смотреть на неё.

— А если она сама заговорит со мной? — спросил я.

— Она не заговорит — резко произнёс Инри — Она разговаривает только со мной. Так установил я.

Хрена тебе лысого, ругнулся я мысленно. Установил он. Блин, и почему эти придурки сами ему морду не набьют? Вот уж действительно — пастырь и стадо. Чтобы выбрать в пастыри такое высокомерное чмо, нужно действительно быть стадом.

Мы нарвали огромные охапки и с ними потащились обратно к деревне. От травы с зёрнами шёл глубокий, щекочущий запах. Мне захотелось есть, и желудок заворочался, как проснувшийся в берлоге медведь. Потом он стал едва слышно урчать. Но я представил сколько времени пройдёт от момента, как мы принесём эти зёрна в деревню, до того, как, наконец-то, появится душистый, горячий хлеб, и насильно заставил его снова уснуть, прогнав из головы мысли о еде.

Инри шёл рядом со мной, время от времени озадачивая меня глупыми и неожиданными вопросами. Но я отвечал однозначно, пытаясь не вдаваться в слова, чтобы случайно не открыться.

Он спрашивал об Алине, о том, что я думаю о ней, хотя сам, несколько минут назад запретил мне даже смотреть на неё. Значит, он боится, понял я. Боится, несмотря на свою абсолютную власть в деревне. Я представил, каким он был в том мире. Несомненно, бесправное существо, которого либо не замечали, либо не воспринимали всерьёз. А здесь, став наместником режиссёра, он сделался почти богом. И мне понятно, что таким его безропотно признали женщины. Но почему ни один мужик не поспорил с ним о праве на «престол»? Почему ни один не попытался отобрать у него «прайд»? Неужели, он настолько умён, что смог заставить их даже не думать об этом?

С ним нужно быть предельно осторожным, подумал я, глядя на Марию. Она встречала нас. Когда мы подошли, она тут же забрала у Инри охапку хлебной травы, и я с Миком поплёлся за нею.

Инри сразу же ушёл в свой шалаш. Я бросил охапку на землю, рядом с охапками Инри и Мика, и поплевав на ладони, а затем потерев их друг об друга, ушёл к себе. 

Но внутри шалаша было душно, хотя тот же бессолнечный день радовал прохладой. Возможно, виною тому были сухие листья, от которых исходил приторный, суховатый запах. И я выбрался из шалаша, решив прогуляться в лес.

20

Но опасаясь наступления времени тьмы, я в лес не пошёл. Пробродил недалеко от деревни, и когда начало резко темнеть, бегом рванул к своему шалашу.

Когда навалилась густая тьма, я уже был от своего жилища метрах в ста. На ощупь, осторожно, я добрался до него, и нырнув внутрь, завалился на сухую траву.

Хотя время тьмы и света сменяли себя кое-как, я всё же внутренне научился чувствовать приближение самой смены. Любая случайность — это не понятая нами закономерность. Эту фразу я ещё в юности вычитал в какой-то «умной» книге, и полностью с нею согласившись, теперь частенько её себе напоминал. Значит, нет никакой оригинальности. Всё банально, хотя нет, всё так, как было с самого начала. Всё это я выскажу самому режиссёру, когда закономерность приведёт меня к нему. Я плюну ему в лицо словами, которые ему явно не понравятся.

Придёт время, думал я, и наша с ним встреча обязательно состоится. Что придавало мне такую уверенность? Я точно не знал. Но я знал, что каждый мир, настоящий или созданный искусственно, хотя что мешает сказать — созданный искусственно — о том, самом что ни на есть настоящем для нас, людей, мире? — имеет свои законы. И законы этого, ограниченные, как и все здешние животные, должны меня привести к единственной цели. К той, ради которой всё и устроено. Вот только — смысл. В чём смысл цели?

Я прислушивался к тьме за шалашом. Она была безжизненной, но я знал, что одиннадцать человек, сейчас как и я лежат на сухой траве, и возможно, как и я, думают.

О чём думает каждый из них? Инри, наверное, об очередной мессе, и конечно же обо мне. Он думает, как сломать меня, как сделать одним из стада. Мария и прочие, видимо думают... хотя может они совсем ни о чём уже не думают? Ни один человеческий навык не отбрасывается так легко, как мышление. Словно мышление это тяжёлая ноша, чужая ноша, от которой человек хочет лишь одного — избавиться.

Но ведь есть и другие. Есть те, кто счастлив только думая, те, кто рассматривает жизнь без мысли ипостасью пострашней самой смерти. Такой я. В чём-то такой, Алекс. И может, такая Алина. Мне хотелось верить, что она именно такая.