Стукач
Шрифт:
– Как ты сюда попал, если один у матери?
– засомневался в солдате Иволгин.
– Таких сюда не присылают.
– Сначала учебка, а потом, перед отправкой, когда все выяснилось, я комбату сказал, что не останусь в Союзе - все-равно на фронт убегу. Как так? Ребята в Афган, а я в тылу? Кто я после этого? Предатель.
– А мать?
– Так не знает она ничего, товарищ капитан. Я же пишу, что в Монголии. Друг мой там служит. Так раньше, что он мне про Монголию писал, я все маме переписывал. А потом книжку про Монголию нашел. Теперь оттуда целыми страницами
– Писатель, - засмеялся Иволгин и уже серьезно предложил.
– А почему тебе ротному не рассказать? Он бы во всем разобрался.
– Да знаю, товарищ капитан. Знаю! Но если они за меня заступаться начнут, тогда все точно подумают, что я - заложник.
Иволгин помолчал немного, подумал, а затем уверенно сказал:
– Все будет нормально, боец. Я с этим разберусь. Ты уж продержись пару дней. Лады!
Иволгин хлопнул Веткина по плечу и пошел в модуль. А возле лавки стоял Веткин и дрожащими пальцами держал давно потухшую сигарету.
На следующий вечер после обычной поверки в своей роте Иволгин отправился к связистам. Недалеко от грибка с повязкой дежурного по роте томился Рушманис - высокий крепкий прибалт.
Иволгин подходил к палаткам. Услышав шаги, Рушманис завертел головой, а, увидев ротного, улыбнулся и подчеркнуто торжественно приложил ладонь к правому краю панамы.
– Здравия желаю, товарищ капитан!
– Здорово, Гитас!
– улыбнулся в ответ Иволгин, протягивая для рукопожатия ладонь.
– Как дела дома?
Офицеру нравился этот немногословный жилистый сержант, который несколько раз ходил с его подразделением в засады. Иволгин знал, что Гитас женат и в далекой Прибалтике у него растет дочка, которую Рушманис пока не видел. В горах все узнаешь. Вечерами, на привалах, почти всегда разговоры сводятся к дому. И даже замкнутый сержант-связист не чурался подобной темы.
– Хорошо, товарищ капитан. Дочь ходить начала. А на мою фотографию показывает и "папа" говорит.
– Счастливый, - порадовался за солдата офицер и тут же перешел к делу.
– За что Веткина чмоните, Гитас?
Сержант насторожился и опустил глаза.
– Так за что?
– не отступал Иволгин.
– За дело, - сдался, наконец, Рушманис.
– А если именно я тебе скажу, что не Веткин стукач, поверишь? Мне поверишь?
Рушманис на мгновение задумался:
– Я-то поверю. А ребята мне - нет.
– Поверят, Гитас, поверят, - жестко сказал Иволгин, втаптывая сигарету в песок.
– Ты самый авторитетный в роте. Ты, да Валерка Пак. Вас особо пацаны уважают. Правильные вы с корейцем ребята, не сволочные. Просто именно ты не веришь мне. Так и скажи!
Рушманис молчал и капитан, поняв, что пауза может затянуться надолго, резко подвел черту:
– Не поверишь - парня убьете. Кровь его - на вас будет. И на тебе, сержант, в первую очередь. Как жить после этого станешь? Не он это. Слово даю!
Рушманис, который сам долго носил на лице отметины командирской "проверки вещей", исподлобья посмотрел на Иволгина.
– Кто?
– Между нами?
– Чтобы домой не
вернуться!– чиркнул Рушманис большим пальцем по горлу.
– Привоз, - сказал Иволгин, понимая, что нарушает негласный офицерский кодекс - стукачей, пусть даже последних подонков, бойцам никогда не сдавать.
У Рушманиса округлились глаза, и отвалилась челюсть.
– На моих глазах это было. Привоз давно начальнику связи стучал. Вот он и пришел к нему проситься в первую отправку. А тот и сказал, что Привоз поедет, но только после того, как все расскажет о чарсе.
– А Привоз?
Иволгин хмыкнул и вздохнул.
– Ох, падло, за отправку продался! А мы через него загибаемся!
– Вы Веткина убиваете, анашисты хреновы!
– зло подвел итог капитан. Что ты, как маленький, стонешь, о себе думаешь. Вы парня в могилу вбиваете. Кто на Веткина погнал? Вспомни?
– Тут и помнить нечего, - быстро сказал Рушманис,- Привоз. Он на Веткина тогда наехал. Точно.
– Какие вы все чамары, - с презрением сказал Иволгин и, не прощаясь, резко крутанулся на месте и зашагал прочь, громко матерясь.
Обалдевший Рушманис стоял на месте, ероша светлый ежик волос, и растерянно качая головой.
Прошло несколько дней. Однажды вечером Иволгина кто-то окликнул:
– Товарищ капитан, товарищ капитан!
На ротного налетел улыбающийся Веткин.
– Спасибо Вам, товарищ капитан, - задыхаясь, проговорил солдат.
– Не я, получается, заложник. Все ребята только и говорят об этом...
– А кто?
– Не знаю, - пожал плечами солдат, - но все говорят, что не я. Спасибо Вам!
– Мне-то за что?
– Нет, нет. Спасибо Вам! Вы же обещали. Я, честно сказать, только Вам и верил. Ну, думаю, не получится, тогда точно подорвусь...
– Смирно!
– вдруг негромко, но требовательно и жестко выдохнул офицер, оскалившись и подаваясь напряженным телом вперед.
Веткин осекся и недоуменно вытянулся перед капитаном.
– Прекращай быть чмом! Слышишь, боец, отставить чмонеть! Отставить!! Приказываю!
– Есть, отставить чмонеть!
– приложил руку к панаме солдат, понимая, что капитан не шутит, а говорит очень и очень серьезно.
Капитан медленно поднес ладонь к правому виску и так же чрезвычайно серьезно добавил:
– Будь всегда человеком, солдат. Человеком, мужчиной, бойцом, а не размазней. Приказываю! Приведи себя в порядок. И еще - готовься к выходу в горы. Я договорился с ротным. Он тебя именно мне придает. Сдохнешь на выходе - лично прибью!
– Есть, готовиться к засаде, - дрогнувшим от радости голосом ответил солдат, которого капитан в буквальном смысле этого слова за шиворот и в последний момент вытащил с того света.
А еще - капитан брал его на боевые, на которые ребята из их роты в негласной очереди стояли, куда они отчаянно рвались, да не всем улыбалась удача. И то, что вместо какого-нибудь заслуженного деда с отчаянным и чрезвычайно боевитым Иволгиным пойдет именно он, Веткин, поднимало солдата в глазах их небольшого коллектива до невиданных высот.