Ступает слон

– Однажды, – начала Лисетская, – когда ты еще не родилась, мы с Роланом и несколькими другими друзьями оказались в очень похожем ресторане в Стамбуле. Там было очень дымно – кальяны, – и Ролан сказал, что восточная обстановка мешает европейцам читать выражения лиц собеседников.

Она больше не улыбалась, и я не могла понять, какой реакции она от меня ожидает. Моего французского хватало для того, чтобы понимать все слова, которые она произносила, но не для того, чтобы чувствовать какие-то языковые нюансы, которых, в ее речи, кажется, было очень много.

– Я приехала в Санкт-Петербург, – сказала Лисетская, – чтобы повидать старого друга. Много лет назад мы некоторое время жили вместе, а потом нас обоих довольно долго допрашивала полиция, и мы рассорились. У него осталось несколько нужных мне вещей – и я надеюсь, что сейчас он их вернет.

Она замолчала, и я спросила:

– Каких вещей?

– Разных. Но в первую очередь мне нужен последний дневник моей подруги Эмилии, – сказала Лисетская. – Ты знаешь про дневники Эмилии?

Я кивнула.

– У моего друга хранится ее последний дневник, и я очень надеюсь его получить, потому что… – Она снова замолчала, но в этот раз по движению ее пальцев я поняла, что ничего говорить не нужно. Лисетская как бы рисовала в воздухе перед собой маленький знак бесконечности. Ее взгляд оставался неподвижным. – Потому что там есть одна страница, на которой наверняка написано имя убийцы Эмилии. К тому же я занимаюсь изданием этих дневников – это дело всей моей жизни, будет обидно оставить его незаконченным.

Мы помолчали.

– Она была убита, ты это знаешь? – спросила Лисетская.

– Нет, – сказала я. – Я этого не знала.

У меня в голове все никак не соединялись фотографии и текст из википедии и эта женщина – она говорила со мной, рассказывала какую-то безумную историю и, кажется, ожидала, что я тоже в ней как-то поучаствую.

– Зачем вы мне это рассказываете? – спросила я.

– Тебе не интересно? – спросила Лисетская. Она снова улыбнулась, на этот раз подошедшему официанту, который поставил на соседний столик поднос и стал переставлять к нам тарелки с едой.

– Нет, просто… – Я не знала, что ей сказать.

– Скажи что-нибудь о себе, – предложила Лисетская. – Чем ты занимаешься? Что-нибудь пишешь?

Ее лицо не изменилось, и я подумала, что она, наверное, спрашивает об этом всех людей, с которыми общается.

– Я ничего не пишу, – сказала я.

– Совсем? Может, – спросила Лисетская, – блог в Twitter или Facebook?

– Я пишу в инстаграме, – сказала я, – но совсем по чуть-чуть.

– В Instagram пишут тексты? – спросила Лисетская. – Я, к сожалению, не так хорошо владею современными социальными сетями.

– Да, иногда, – ответила я. – Так многие делают.

Лисетская достала телефон и спросила:

– Как найти твой блог?

Она положила телефон на стол рядом с тарелкой с супом, и мне было видно его экран. Фоном у Лисетской стояла фотография неизвестного мне готического собора. Длинный палец критикессы махнул по экрану, ткнул в папку в верхнем правом углу. Я увидела иконки инстаграма, твиттера, линкедин, фейсбука, тиктока и каких-то неизвестных мне приложений. Когда я устанавливала Лисетской телеграм, я удержалась от того, чтобы рыться в ее телефоне, но сейчас сил отвести взгляд у меня не было. У нее стояли почти все возможные социальные сети – я не знала точно, но одна из иконок, кажется, была от китайского WeChat, про который я знала только из одного текстового монолога Мари о китайской пропаганде.

Лисетская зашла в инстаграм, двумя пальцами развернула телефон и подтолкнула его ко мне. Только тут я заметила, что она левша – телефон оказался рядом с моей правой ладонью. Я вбила в строчку поиска свой аккаунт, нажала на возникший кружок и осторожно толкнула телефон обратно. Точно так же, двумя пальцами, Лисетская развернула его к себе, потом подобрала и переложила в правую руку, а левой взяла чайник, который только-только поставил на стол официант. Она налила чай мне, изредка поглядывая на наполняющуюся чашку, потом отставила чайник в сторону.

Я никак не решалась приступить к еде и схватилась за горячую чашку как за спасательный круг. Лицо Лисетской оставалось каменным, но глаза быстро перемещались по фотографиям.

– Я плохо читаю по-русски, – сказала она, опуская телефон на стол. – Ты пишешь о феминизме?

– Д-да, – сказала я. Если бы я знала, что Лисетская читает по-русски, я бы не стала показывать ей свой аккаунт.

– Я плохо читаю и почти не говорю, но немного знаю кириллицу, – успокоила меня Лисетская. – Здесь часто встречается слово «феминизм».

Что я могла на это сказать?

– Приятного аппетита, – сказала Лисетская.

– Спасибо, – ответила я.

Я доела раньше Лисетской, потому что в основном просто пила чай, и вышла в туалет. В телефоне меня ждали сообщения от Мари.

«Ну что, как? – Она писала текстом. – Как там педофилка французская? Срусь с мамой».

Отношения с родителями у Мари были сложные. Она говорила, что это связано с ее плохими оценками, но поскольку я подозревала, что Мари меня на пару лет (как минимум) старше, то причины у ссор должны были быть какие-то другие. Тем не менее я всегда поддерживала Мари в такие моменты, потому что ей, вне зависимости от причин, очевидно было очень тяжело.

«Ты держись, пожалуйста. А Лисетская – вполне милая старушка, – написала я. – Выглядит очень молодо. Она собирается расследовать самоубийство Эмилии E. Q.».

Мари прочитала мое сообщение мгновенно и сразу стала печатать ответ.

Туалет в ресторане был, как я люблю – узкий, с плотными стенами и дверью до пола. Я чувствовала, что нахожусь в бордовом гробу – стены вокруг были покрыты выпуклыми восточными узорами, по которым очень хотелось провести рукой. Ужин с Лисетской меня сильно вымотал, и я ждала ответа Мари, чтобы у меня был повод не выходить из туалета. Пока она писала, я поразглядывала себя в зеркало – и осталась довольна.

«Ты поможешь ей с расследованием?» – написала Мари наконец. У нее было необычное свойство – она часто писала сообщения очень долго, а потом присылала одно-два слова.

«Она не предлагала, – ответила я. – Но, конечно. Если она попросит, я обязательно помогу ей в раскрытии очень важного преступления столетней давности».

«Ты моя Нэнси Дрю:3, написала Мари. – Только обо мне не забывай, хорошо?»

Вместо текста я записала ей короткое видео, в котором высовывала язык и закатывала глаза. Мари очень часто просила меня не забывать ее, и я уже устала ей объяснять, что о ней я думаю постоянно и забыть совершенно точно не смогу. Я оглядела туалет, вздохнула и вернулась в зал.