Ступени ночи

– Где это мы – в святилище какого бога? – спросил Иньиго Асприлья.

Фра Торбио молчал и грыз зеленый стебель розы. От шипа проступила кровь на оттопыренной нижней губе, но Фра Торбио не было до этого дела. Он давно привык к боли и свежей крови – своей, а еще больше чужой.

Перед ними в торжественной тишине умирал день.

Фаустино Иньиго Асприлья смотрел в бескрайнее море равнины, мирное и гладкое, как мраморная доска. Его настоящее имя было Викентий Маркович Гречанский.

– Ты слишком строг, compadre. Таково это вывихнутое время, и мы не можем в нем ничего переменить. Нам остается весело промотать эту мерзость жизни, – едва слышно проговорил Фра Торбио. Он положил розу на землю, словно на одр дорогого друга, и зажег сигару, наполненную черным табаком из Магриба.

Асприлья оглянулся. Он не знал, отчего его приятель скрывает свой голос и прячет слова в тонкую кисею шепота. Никого не было поблизости. Но опытный искатель приключений знал, что в этой стране немного осторожности не помешает.

– Кто-то следит за тобой, приятель? – спросил Иньиго Асприлья.

– Нет, но пламя опыта, compadre, учит осторожности и заставляет образумиться. И все же мне ясно, что жизнь в густом тумане осторожности умеет превратить человека в зверя. В паннонских городах сдержанность – старое одеяние, которое нередко достают со дна сундука. Здесь, compadre, много интересов, много политики, мутных спекуляций, жестоких национальных интересов. Множество сыщиков и шпионов. Предают – ведомые гневом, страстью, яростью, возможностью обогащения – и те, кто тебя любит. Таковы люди, друг мой. И здесь, в сожженном Лугоже, но и в других villaggio на этой равнинной земле меж реками, по улицам которой еще блуждает запах соли давно исчезнувшего моря. Люди творят много мерзости, ужасных бед и грандиозных несчастий, но это все те же люди: талантливые и работящие, сметливые и умелые, способные задумать и своими руками создать великолепное сооружение или написать сонет, от которого впору тихо умереть, – сказал Франциско Фра Торбио.

Иньиго Асприлья часто проводил в его компании омерзительные дни долгих дождей и слезливой луны. Эвгенио Франциско Фра Торбио странствовал один, без громоздкой поклажи. Он носил широкополую шляпу и сумку из телячьей кожи на широком ремне, а за поясом серебряный пистолет с пороховницей, который мог выпустить несколько пуль без необходимости дополнительно его заряжать. Это оружие было его изобретением. В длинном круглом футляре у него было еще много чертежей и тайных карт. Фра Торбио продавал их, когда было необходимо, предлагал за пищу, воду, одежду или в качестве взятки, чтобы обеспечить себе проход куда-либо. Больше всего прока, однако, приносило ему искусство рассказывать истории и благосклонность женщин. Смуглая кожа, синие глаза, широкая улыбка – этого порой было достаточко, но если не помогала та особая, как он говорил, химия между двумя существами, он находил решение в богатом разнообразии тысячу раз рассказанных приключенческих историй о завоевании далеких Индий, о богатстве и запахах Карибских островов, о сочных средиземноморских дынях, что опьяняют, подобно опиуму, и теплых пустынных дождях. Рассказывал Фра Торбио о хмельном напитке, который моряки зовут белым ромом, а лекари часто прописывают как лекарство, о саранче, жаренной в пальмовом масле, которую продают торговцы на площадях марокканских городов, складывая ее в бумажные кульки, и утверждают, что это неповторимое лакомство. Рассказывал он о рахат-лукуме с миндалем и салепе – напитке, что изготавливается из корня диких орхидей. Если ни одна из этих историй не помогала, если даже та волнующая хрестоматия тайных скитаний и фантастических вкусов не разбивала брони холодного и равнодушного сердца – тогда Фра Торбио молчал и ждал. Терпение – ремесло мудрецов. Любопытство – женский рок и черта демонов. Узор, наколотый на сердце. Непроходящая боль.

– Только терпение – и медведица сама примется искать мед в улье, – объяснял Фра Торбио.

Терпение спасло ему жизнь. А он давно превзошел огромную полноту лет. Еще один день, еще одна история, в како-то городе, в каком-то кабаке, где было мало публики и много вина.

– Идем, Асприлья. Собирается ненастье, чувствуешь, compadre: воздух густ и пахнет горелым. Пора, друг мой, найти доброе убежище от тьмы, что следует за нами по пятам, – проговорил Фра Торбио. – Нынче ночью кошка и собака будут спать в одной норе.

Иньиго Асприлья был удивлен, ибо день был теплым и ясным, но сумерки спустились необычайно быстро и приблизились в опасной тишине, слово вздорный ловкач, без шума шагов, дыхания и шороха листьев. Асприлье показалось, что он снова слышит звуки моря, когда, не возражая опасениям своего приятеля, он встал с белого камня и двинулся за ним.

Вдали, в сердце ночи травня [6] , трепетал приглушенный багрец, наподобие огня, что горит в зеленых холмах, далекий пожар, заслоненный зловонным дымом и колебанием горячего воздуха – такой безопасный с виду, пока, подхваченный ветром, не разгорится, потеряет рассудок и станет угрозой всему.

6

Старое название месяца апреля.

Они шли пустым переулком под старыми липами, миновали разбитые деревянне ворота и заброшенный парк за фонтаном из жолнайской керамики, во дворе виллы, когда-то принадлежвашей правителю. Потом они вышли, словно разбойники, появившись из зарослей кустарника, на посыпанную галькой площадь, а затем узкими кирпичными ступеньками спустились в просторный подвал дома, в темных углах которого дрожали тени. Они вошли в корчму, полную хмельных испарений и плесени, почти пустую.

– Здесь, compadre, мы с тобой дождемся утра. Надеюсь, – сказал Фра Торбио и смерил взглядом залу, выбирая лучший стол, за который стоило сесть.

– Я надеюсь на аврору и ее улыбку в каждом сумраке, в который вхожу, друг мой, – сказал Иньиго Асприлья, садясь на деревянный стул.

– Тогда садись, мой удалой друг, будем бояться вместе, как когда-то перед битвой, – предложил ему Фра Торбио и громко рассмеялся.

– Что смешного, compadre? – спросил Асприлья.

– Я вижу, ты еще разделяешь римское поверье о разделении ночи на семь ступеней: crepusculum, fax, concubium, nox intempesta, gallicinium, conticinium, aurora, – отвечал Фра Торбио.

– Да. Семь ступеней ночи, семь звезд, семь пар. Ты научил меня этому, не так ли? Каждый мой час с тех пор имеет свою планету-господина, один из дней начинается часов луны, другой – часом Сатурна. У каждого часа есть свое астрологическое и магическое значение, согласно которому необходимо себя вести. В час Венеры следует устраивать венчания, ибо он предназначен для любви, искусства и роскоши, а в час Марса – дела, для которых требуется храбрость или сила… – говорил Асприлья.

– Я рад твоему выбору, дорогой мой Иньиго. Календарь есть выражение человеческой потребности обнаружить себя во времени. Люди наблюдали и Луну, и Солнце, некоторые и Венеру, для земледельцев существуют только дни, а ночи – для моряков и демонов, кто-то мерит время по сезону дождей, кто-то – по протяженности засухи. Бог ведает, сколько календарей действует сейчас, и в том подтверждение, что время относительно и нам неподвластно – но, compadre, оно неподкупно и неостановимо проходит, – скорбно ответил Фра Торбио.

Асприлья прислонился к холодной кирпичной стене. Он молчал и сквозь богатство молочных оттенков смотрел на Фра Торбио, зная, что перед ним тот, кто умеет из тумана превратиться в ясный, постоянный облик, сотвориться из мелкого песка или кухонной мучной пыли в местах, совершенных для безумств, кровавых преступлений или нежданного самоубийства, таких, как кабаки на перекрестках или грязные портовые бордели, лишь с одной причиной: чтобы быть с тобой рядом, положить руку на твое плечо, братски обнять тебя или защитить от зла людского и всякого возможного демонического. Такой человек заслуживает того, чтобы в этом мире, полном страха и недоверия, уважать его и называть другом. Эвгенио Франциско Фра Торбио был не только многолетним другом Иньиго, но и всем, что подразумеывает крепкое ожерелье братства: мудрым советником, терпеливым учителем, метой для битья, благородным рыцарем, иллюзионистом, разбитным товарищем в делах, ловким банкиром, искусным лжецом…