Стужа

— Бляди! — выкрикивал капитан, расшибая криком визг и грохот боя впереди, все злобное сплетение звуков, от которых Глеба стало трясти.

— Растяпы, растяпы! — орал капитан. — Поклали, да не всех! Бункер проглядели…

Внезапно и густо надвинулись сосны.

Екнув, Глеб скатился в воронку. Упал удачно, но потерял автомат. Нашел ощупью, выкарабкался и один побежал на шум, озираясь, шарахаясь от навороченных артиллерийским огнем деревьев и каких-то пугающих и непонятных в темноте предметов. Страх от всего этого отозвался оцепенением и какой-то неправдоподобной замедленностью звуков и движений, а после и отстраненностью — будто все это происходит не с ним, Глебом Чистовым, а он лишь невольный свидетель всей этой дикой и лишенной смысла истории.

Темнота была уже не полной — с едва заметной синью.

Он натыкался на трупы, а может быть, и на еще живых людей. И снова шарахался, цепенея.

«Когда меня убьют?» — думал Глеб, но теперь без давешнего ужаса и опять словно не о себе, а о постороннем человеке. Однако смерть не наступала. И вскоре он почти перестал думать о ней, захваченный событиями, чуткий лишь к звукам боя, своим ощущениям и положению указательного пальца на спусковой скобе.

Сосны расступились, остались позади, и он разглядел капитана с дюжим солдатом-посыльным. Глеб догнал и пошел рядом, бормоча совсем по-штатски:

— Извините, я отстал. Там ямы.

И тут смутной громадой четче и четче стал вырисовываться ветряк и груды кирпичей на месте хозяйского дома и коробки подбитых танков. Как же близко они подошли — почти таранили мельницу! — отметил в сознании Глеб.

Повсюду судорожно суетились люди — все в знакомых коротких полушубках. Сейчас они казались родными, эти полушубки. Добивали какого-то человека в лохмотьях. И он кричал с мольбой, смертно, по-звериному завывая. Темно, кургузо навис над ним полушубок — и блеснуло лезвие финки. Человек затих, поскребывая обнажившуюся землю скрюченными пальцами.

Капитан ударил носком сапога по горке гильз:

— Вот так псина!

Глеб отпрянул.

Крупная, с мускулистой широкой грудью, овчарка странно вытянулась на спине, развалив толстые лапы по сторонам. Чуть позже Глеб заметил штык СВТ в глотке, он буквально пригвоздил собаку к земле. В полуметре от нее застыл тучный немец в растерзанном кожаном жилете и свитере, забрызганных кровью.

В нескольких шагах от них добивали еще одного человека — от его одежды остались тоже одни бурые лохмотья. Он молчал и лишь уклонялся от ударов. А его долбили ногами, кирпичами, пытались душить.

— Пусти! — хрипло забасил кто-то. — Я его сейчас «пером»!

Под валенками хрустнул битый кирпич.

Даже в смутном лунном проблеске была заметна черная истоптанность снега. Черно зияли провалы окон ветряка. Где-то тлели тряпки. Гарь пощипывала глаза.

— «Батя», он смыться хотел!

Капитан отстранил солдат и присел на корточки.

— Зачем хотел смыться? — спросил кто-то с явным среднеазиатским акцентом.

Глеб подошел вплотную. Капитан расстегнул полушубок зарезанного, отпахнул полы на стороны, вывернул все карманы и принялся засовывать бумаги к себе в сумку. Половинку газеты он бросил под ноги — ее пропитала кровь. Капитан потер руки снегом.

— Видать, их, гад? — сказал кто-то с вопросом.

— А как же! Иначе чего ему драпать под конец войны, — сказал капитан. — Факт, боялся. А как дознаются? Факт, рыльце в пуху. — Капитан поднял шапку зарезанного и закрыл ему лицо.

По светлым полушубкам среди трупов, по стонущим, шевелящимся людям Глеб опознавал своих. Их было слишком много, неподвижных светлых полушубков на взрыхленной, заваленной невесть чем земле.

Капитан рванул из-под телогрейки, с пояса, ракетницу. С каким-то масляным потрескиванием в синеве над головами прокатились огненные комья: красный, белый, красный.

Стих ветер. И Глеб неожиданно услыхал монотонный скрип мельничных крыльев.

— Как не снесли? — хрипло заговорил капитан, тоже привлеченный скрежетом. — И ветра уже нет особенного, а крутится. — Он вышиб из «парабеллума» пустую обойму и вдвинул полную. Буркнул:

— Заедает, стерва.

Скрип ветряка показался Глебу зловещим. Крыльями, стало быть, лицевой стороной, ветряк глядел в море. Осколки, пули, сковырнули штукатурку, обнажив кирпич. В трех-четырех метрах эта лицевая сторона вообще оказалась проломленной.

Потом, обходя с капитаном ветряк, он услышал, как шумят сосны и близко плещется море.

Капитан подал три сильных отрывистых свистка.

«Сбор», — догадался Глеб.

К ветряку медленно, боком тянул перешибленную ногу солдат.

Капитан грубо дернул за плечо другого солдата, едва не повалив, — тот обшаривал карманы убитого немца.

— Помоги! — приказал капитан и выругался.

Погодя сказал Глебу:

— Все трупы обчистят. Ни часов, ни колечика не оставят. Тьфу!.. Вот что: найди фельдшера — и ко мне!

— Слушаюсь, товарищ капитан!

Капитан вдруг рванул Глеба за грудь к себе и отчеканил — каждое слово — удар:

— Я черный, сам это знаю, но у меня есть белый верблюд! — Он оттолкнул Глеба. — Марш за фельдшером! Все ко мне! Ко мне!.. Азат! Азат!.. Офицеры! Кто жив?!.. Назвать себя! Лейтенант Фокин?! А бывшие офицеры, сержанты — кто жив?!..

Выглянула луна — неправдоподобно светлая, спокойная, даже больше — праздничная.

И почти одновременно с ярким светом с моря брызнула оглушительная стрельба. Прыгая через орущих людей, отталкивая мечущихся, Глеб упрямо бежал за капитаном. С разбегу шлепнулся в дверь, в груду копошащихся по полу полушубков. И, кого-то подминая, отбрасывая, подполз к окну.

Вот они! Они!!

Серебристые дорожки бороздили море. Узкие, недалеко от берега они смыкались на горизонте в сплошную сверкающую полосу. А перед ними, чуть пониже, в воде, кто по пояс, кто по грудь, а кто и по шею — стояли немцы. Даже в лунной мгле Глеб узнал их. По мелководью метались искорки выстрелов. А за самым злым и длинным всполохом Глеб разглядел ручной пулемет, ножками установленный на плечах солдата в каске.

Миг — и больше Глеб не увидел их. Он припал щекой к автомату и затрясся с ним. И видел лишь язычки пламени на кончике ствола. И несуразно орал вместе со всеми.

Пока Глеб, сбивая пальцы, неумело менял третий диск, огоньки выстрелов погасли или разбрелись вдоль берега и вскоре совсем исчезли.

Смолкла стрельба и на ветряке. Лишь кое-кто еще разряжал оружие в море.

— Азат! — услышал голос капитана Глеб и пришел в себя. Его поразил запах пороховой гари, густой-густой, даже пощипывало глаза.

— Азат! Подсчитай личный состав! Взводных вроде всех покрушили. Грибанову — видел сам — череп всмятку. — Капитан стоял в дверях и внимательно смотрел на море. — В залив отступили. Упорные, гады! Эй! Эй! Прекратить огонь! Ошалели, черти. Петя! Алданов!