Sub specie aeternitatis

Существует легенда, что метафизический идеализм — оторванная от жизни абстракция, что позитивно-эволюционная наука гораздо ближе К жизни. Это прежде всего величайшая психологическая ложь. «Метафизика, по выражению Струве, гораздо богаче опыта и гораздо ближе его к действительности, т. е. к полноте человеческих переживаний»17*. Только точка зрения метафизического идеализма вплотную подходит к целостным переживаниям человеческой души, только тут человеческая душа обретает полное и всестороннее удовлетворение. Я даже решаюсь высказать мысль, которая сразу может показаться парадоксом: всякий живой действующий человек, человек, отыскивающий истину, творящий справедливость и добро или созерцающий красоту — метафизик-идеалист. Вы ищете истину и это искание наполняет вашу жизнь возвышенным содержанием и смыслом, который вами непосредственно чувствуется и переживается, но ведь этим самым вы уже в исходном пункте предполагаете, что истина не звук пустой, что истина есть ценность, абсолютная ценность, которой вы еще не знаете, но которую должны узнать. Эволюционист сейчас начнет вам показывать, как развивалось познание от зоологического состояния до вас, и кончит тем, что признает идею истины, абсолютно денную для вас, как живого, ищущего существа, лишь полезной иллюзией, он произведет химический анализ и от ценного переживания, составляющего интимную природу вашего духа, не останется ничего. Таким образом, может получиться научное положение, но оно получится некстати, так как о нем в данный момент вы не спрашиваете, им вы в другой раз заинтересуетесь. Эволюционист со своим всегдашним призывом обратиться к моллюскам для объяснения всего на свете, в том числе и вашего искания истины, прав в своей частичной области, но не ему принадлежит последнее слово в выработке миропонимания. Философский идеализм по самому существу своему всегда зовет вперед, к вечным ценностям, которые должны быть осуществлены в жизни, и он вплотную подходит к вам, к душе вашей, жаждущей истины, он поддерживает голос вашего сознания, громка заявляющий о ценности вашего искания, ценности, на которую не может посягать никакой эволюционизм. Как живой человек, сознающий великую важность нравственной проблемы, вы говорите: это добро, а это зло, добро есть ценность, я его чувствую как что-то безусловно ценное, и я хочу служить добру и бороться со злом. В тот момент, когда вы устанавливаете самостоятельное качество добра в вашей душе, признаете его абсолютную ценность и служите ему, вы совершаете величайший акт вашей жизни, истинное богослужение, служение Богу правды. Но вот приходит эволюционист, зовет вас назад к исследованию моллюсков и предлагает вам немедленно показать, что все, что вами переживается как святыня, есть лишь полезная иллюзия в борьбе за существование, что нравственное сознание разлагается на какие-то частицы, не имеющие ничего общего с нравственностью, и что все это неопровержимо доказывается уровнем нравственных идеалов рыб... Всякий общественный борец за справедливость является сторонником «естественного права», он призывает к правде в человеческих отношениях, к утверждению вечных прав человека, он идеалист и приемлет мученический венец за идею правды-справедливости, которая переживется им как абсолютная ценность [23] . Эволюционист постарается охладить его идеалистический призыв к справедливости, он постарается эволюционистским путем показать, что сознаваемое идеалистом-борцом «естественное право» человека, которое он так страстно желает воплотить в жизнь, есть чистейшая иллюзия и от моллюсков она произошла таким-то образом. Только философский идеализм утверждает и обосновывает ту жажду правды и справедливости, которой наполнена жизнь практических идеалистов, он признает абсолютную ценность нравственного блага и естественного права человека. Развитая человеческая душа созерцает красоту и восторгается ею, она чувствует, что «красота есть великая сила» — и переживает чувство красоты как что-то безусловно ценное. Человек стремится к прекрасному в своих чувствах, в произведениях художественного творчества, во внешней природе и это стремление возвышает его над житейской пошлостью. Эволюционная наука не знает красоты как возвышающей нас ценности, она разлагает ее на молекулы и показывает развитие чувства прекрасного от животного мира до эстетически утонченного человека нашего времени. Критический метод в философии, провозглашенный Кантом, берет развитое человеческое сознание и анализирует его, основательно полагая, что в нем скорее можно найти ключ от тайны познания и нравственности, чем в сознании какой-нибудь медузы.

23

«Правда-справедливостъ» — выражение Н.К.Михайловского, для которого различение «правды-истины» и «правды-справедливости» было одним из основополагающих принципов «субъективной социологии». Подробнее см.: Бердяев Н. А. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. М., 1999, с. 81, 91-92; Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. М., 1998, с. 383, прим.

Но это нисколько не посягает на законность и необходимость генетического метода исследования. Все вышесказанное направлено не против эволюционной науки, которую мы чтим не менее любого эволюциониста, а является только протестом против полновластия позитивно-эволюционной точки зрения и защитой прав философского идеализма, который ближе к переживаниям человеческой души, — жизненнее в самом широком смысле этого слова, чем эволюционная наука, выполняющая лишь одну специальную функцию жизни. В настоящее время нельзя не быть эволюционистом, но для того, чтобы теория развития приобрела философский смысл и значение, она нуждается в переработке. Научно-философская теория развития должна прежде всего понять то, чего не понимают многие эволюционисты: уже Демокрит знал, что nihil ex nihilo [24] , жизнь не может развиться из отсутствия жизни, психическое из отсутствия психического, нравственность из отсутствия нравственности, познание из отсутствия познания, красота из отсутствия красоты. Должно быть то, что развивается. Пора покончить счеты с механико-материалистическим миропониманием, разлагающим всякое качество на известное количество материальных частиц, из которых чудодейственным образом происходит все на свете. Необходимо признать качественную самостоятельность элементов вселенной; мир в своем развитии развертывает лишь то содержание, которое в неразвитом состоянии было предвечно данным.

24

Ничто [не происходит] из ничего»(лат.) — выражение из «Сатир» Персия (III, 84): «Нельзя зародиться из ничего ничему и в ничто ничему обратиться» (перевод Ф. Петровского), но источник его восходит к Демокриту и Лукрецию. У Демокрита эта мысль выражена так: «Что-либо не может ни возникнуть из ничего, ни превратиться в ничто...» (Лурье С. Я. Демокрит. Тексты. Перевод. Исследования. М., 1970, фр. 42; цит по: Виц Б. Б. Демокрит. М., 1979, с. 185); у Лукреция — «из ничего не творится ничто по божественной воле» (Лукреций. О природе вещей. М., 1937, с. 37: I, 150).

Для того, чтобы превратить теорию развития в теорию прогресса, необходимо внести телеологический принцип. Прогресс есть движение сущего по направлению к должному, есть торжество должного в сущем. Другого смысла прогресс иметь не может и в философии прогресса мы должны вернуться к великим идеалистам прошлого, особенно к Фихте, нисколько не изменяя традициям реалистической науки вообще, реалистической социологии в частности. Весь смысл социального развития, делающий это развитие прогрессом, только в том, что оно есть единственный способ обнаружения должного в жизни человечества, т. е. таких духовных ценностей, как истина в человеческом познании, добро в человеческой воле, красота в человеческих чувствах. Идеалистическая метафизика должна понять этот социальный и мировой прогресс, как движение к верховной цели бытия, той единой правде, во имя которой должны совершаться все дела мира. Все истинное, справедливое и прекрасное в жизни человечества — бессмертно, как бессмертна та вечная и абсолютная правда, к которой мы приобщаемся в своем служении добру и своей борьбе со злом. А зло, то зло, которое так осязательно дает себя чувствовать в эмпирической действительности, с высшей точки зрения есть лишь «не найденный путь к добру» и оно обречено на позорную гибель, на бесславную смерть, еще более унизительную, чем всякое наказание. Пер Гюнт, в замечательной пьесе Ибсена, предпочитает принять адские мучения, чем пойти на сплав, и апеллирует к своим великим грехам, но напрасно: он и в зле не совершил ничего великого и в своем ничтожестве оказался достойным только одной участи: уйти на сплав, из которого приготовляют ложки [25] . Зло насквозь отрицательно и ничтожно, то великое в зле, которое знает история, есть лишь оптический обман, в нем велика сила добра, а не зла, добра, затемненного исторической обстановкой, при которой ему приходилось проявляться. Таков всякий демонизм с его сильной волей и сильным протестом. В аморалисте Фр. Ницше величественное впечатление производит живущее в нем добро, а не зло. И нагло торжествующее зло никогда не импонирует, его бессильная природа ясна всякому нравственно зрячему. Глубокий трагизм человеческой жизни лежит не столько в конфликте добра и зла, сколько в многообразии и сложности самого добра. Таков, напр., поистине трагический конфликт стремления к воплощению справедливости в человеческих отношениях со стремлением свободно творить в своей жизни истину и красоту. Трагические писатели изображают столкновение человеческих страстей с нравственным долгом, но великие страсти сами по себе не зло. Учение Фихте о действенном Я и о мире, как материале долга, облеченном в чувственную форму, имеет, думается, неумирающее значение и является одной из величайших метафизических концепций, воплощающих в себе идеалистический дух прогресса [26] . Зло есть лишь недостаточная реализация долга в чувственном мире, недостаточное приближение бытия к идеальной цели и потому природа зла совершенно отрицательна. Философский идеализм, примыкающий к традициям бессмертного Платона, должен признать мир идеальных ценностей, вневременных и внепространственных, которые могут и отсутствовать в эмпирической действительности, которые никогда не находят в ней своего законченного выражения, но которые реализуются в прогресс, этом единственном эмпирически уловимом признаке метафизического единства сущего и должного, и являются духовным маяком человеческой жизни. Нас могут спросить: где же абсолютная истина, абсолютное добро, абсолютная красота, укажите на содержание этих идей, к которым вы все время апеллируете. В такой постановке вопроса скрывается недоразумение. Ни один человек, ни одна историческая эпоха не могут претендовать на обладание абсолютной истиной, добром и красотой, которые достигаются лишь на протяжении всего прогресса, как его конечная цель. Всякая другая точка зрения противоречила бы идее вечного развития, прогресс превратился бы в момент нахождения абсолютного. Но все в жизни человечества имеет цену лишь по степени приближения к этим абсолютным по своему значению идеям. Содержание всей духовной культуры человечества относительно, но оно получает смысл лишь как стремление к абсолютному.

25

О Г. Ибсене Н. А. Бердяев писал в 1928 г. в брошюре «Три юбилея (Л. Толстой, Г. Ибсен, Н. Федоров)», изданной в Париже издательством «Путь». «Он имел огромное значение, — писал он здесь о норвежском драматурге, — в духовном кризисе, пережитом мною в конце прошлого века, в моем освобождении от марксизма» (Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. М., 1994, т. 2, с. 210).

26

Подробнее см.: Гайденко П. П. Парадоксы свободы в учении Фихте. М., 1990.

Недавно из уст П. Б. Струве раздался призыв вернуться назад к Лассалю и я могу только от всей души присоединиться к этому призыву [27] . По своему философскому и идеалистическому духу Лассаль стоит выше Маркса, именно ему принадлежит идеалистическое истолкование «идеи четвертого сословия» [28] , именно он с необыкновенной силой показал общечеловеческий характер этой идеи и вложил в нее ценное моральное содержание. И мы в своей борьбе за идеализм должны именно в Лассале найти точку опоры, его исторический образ достаточно показывает, насколько прогрессивна природа философского идеализма [29] . Предстоит великая задача: сохранив трезвый реализм и понимание необходимости материальных средств, внести в социальное движение идеалистический дух. Эту необходимость понимал Лассаль, понимал глубже и шире Маркса. В настоящий момент на ней особенно нужно настаивать. Идеологи нового общества не должны допустить, чтобы в это общество вошли буржуазные души, они должны подготовить человека с ценным жизненным содержанием. Передовой интеллигенции нашего времени предстоит работа над духовным перерождением тех элементов общества, которые должны лечь краеугольным камнем будущего, и это духовное перерождение должно тесно переплетаться с социальной борьбой, подготовляющей «жилища для л ю- дей». И на «жилищах» можно и должно строить высокие «башни». Если в этих жилищах поселится филистерское довольство и буржуазная сытость, то строить их, конечно, можно, но вряд ли подобная работа способна особенно вдохновлять, вряд ли сознание строителей будет особенно возвышенно. Мы думаем, что этого не будет, что в «жилищах будущего» поселится новый человек, духовно перерожденный, человек с широкой формулой жизни, носитель идеальных ценностей, кладущих на жизнь печать высокого смысла.

27

См.: Струве П. Б. Очерки из истории общественных идей и отношений в Германии в 19 в. // Новое слово. 1897, кн. 7-8; Струве принадлежит также статья о Лассале, написанная для Энциклопедического словаря Брокгауза-Ефрона (Спб., 1896, т. 17; кн. 33). Юл. Адамович (псевдоним В. В. Воровского) в «Письме в редакцию» журнала «Жизнь» (1901, кн. 1, с. 307) рассказывает, как Струве в своей статье «Лас- саль» зовет: «Назад, назад, назад! Назад к Лассалю, назад к Гегелю, назад к Фихте...» — и отмечает при этом, что

П.Б.Струве зовет «не к диалектике», а к «несгибаемому идеалистическому существу этих мыслителей» (цит. по: Н. А. Бердяев: pro et contra. Антология. Книга 1. Спб., 1994, с. 528).

28

О «четвертом сословии» см. выше, прим. 7*.

29

Имеется в виду речь «Программа работников», которая была произнесена Ф. Лассалем в 1863 г. и заканчивалась словами: «Высокая всемирно-историческая честь такого представления (сделать свою идею руководящей идеей общества) должна преисполнить собою все наши помыслы. Пороки угнетенных, праздные развлечения людей немыслящих, даже невинное легкомыслие ничтожных, все это теперь недостойно вас. Вы скала, на которой созиждется церковь настоящего! Пусть эта мысль во всей своей высокой нравственной строгости со страстной исключительностью овладеет вашими умами, пусть она наполнит ваш дух, и пусть вся ваша жизнь будет достойна ее, сообразна с нею и навсегда проникнута ею. Пусть нравственная строгость этой мысли никогда не покидает вас, ни в мастерской за работой, ни в часы досуга, ни на прогулках, ни на сходках и даже, когда вы ляжете на ваше жесткое ложе, пусть и там она наполняет и занимает вашу душу, пока вы не забудетесь сном. Чем исключительнее углубитесь вы в нее, чем безраздельнее будет ваша страсть к ней, тем скорее, поверьте, современный исторический период осуществит свою задачу, тем быстрее достигнете вы этой цели» (Цит. по: Булгаков С. Н. Два града. СПб., 1997, с. 201).

Рядом с социальной демократизацией общества должна идти его духовная аристократизация. Мы не можем ждать чуда, не можем ждать, что на другой день рождения нового общества внезапно явится новый человек с широкими духовными горизонтами, если еще накануне он был полон духовной буржуазностью и формула его жизни была необыкновенно узка, если за материальными средствами борьбы он не видел ее идеальных целей. Современная социальная борьба строит «жилища для людей», она должна создать и души людей, для которых жилища только средство, и этого откладывать нельзя в надежде, что все как-то само собой произойдет, это нужно делать, с сегодняшнего дня начать делать. Иначе мы рискуем войти в новое общество, окончательно растеряв по дороге свой идеализм, с душами маленькими, все такими же буржуазными, но благополучно переваривающими пищу и благоденствующими. Какое ужасное, поистине трагическое противоречие: мы готовы были принять мученический венец за наш идеал и проявить величие души, а сам идеал оказывается таким мещански плоским и ничтожным, в нем нет места для величия души. Не удивительно, если при таких условиях человек будущего «затоскует о доле борца и пророка заветных идей». В этом противоречии отчасти повинно диалектическое понимание социального развития с его теорией необходимости социального катаклизма (Zusammenbruchs- theorie) и вообще то механическое и автоматическое истолкование исторического процесса, в которое нередко впадает ортодоксальный марксизм.

Марксизм сделал попытку дать эволюционно-науч- ное обоснование идеализма при помощи диалектического метода, и многие «ортодоксы» и до сих пор видят величие духа в исповедании теории Zusammenbruch'a капиталистического общества. Но тут именно марксизм споткнулся, как это неопровержимо доказывает современная действительность и современная философская мысль. Эта попытка оказалась своеобразным эволюционно-историческим утопизмом, научно недопустимым, и в то же время идеализма в ней нет и быть не может. Идеализм — в глубине и широте идеала, идеализм — в активной борьбе, направленной к осуществлению идеала, и беззаветной ему преданности, идеализм — в величии духа, проникающего социальное движение, духа, который борется и во имя которого борются. Корни идеализма метафизичны и эволюционный исторический процесс создает лишь условия для его проявления. Диалектическая же теория необходимости социальной катастрофы не только ненаучна, логически нелепа и находится в противоречии с фактами жизни, но и глубоко антиидеалистична. Новое общество создается в диалектический момент отрицания старого общества, зло перейдет в свою противоположность — в добро, так как оно сделается невыносимо велико в своих внутренних противоречиях. Где настоящее место идеализма, по ту или по эту сторону диалектической грани? Я думаю, что для идеализма не окажется места, если довести эту точку зрения до логического конца.

По эту сторону грани идеализм преждевременен, что и утверждают «ортодоксы»; социальное зло так велико и обострено, что жизнь людей должна быть поглощена материальными средствами борьбы; психология производителей с точки зрения теории Zusammenbruch'a не может расширяться и углубляться. А по ту сторону грани? По ту сторону идеализм, может быть, каким-нибудь непостижимым чудом и возникнет, но этот идеализм находится вне нашего современного кругозора. Если не проникнуться идеалистическим мировоззрением, о котором я говорю в своей статье, то мы должны будем признать, что по ту сторону грани старого общества идеализм окажется запоздавшим, он уже не нужен будет, так как буржуазное довольство распространится на всех людей и души покроются слишком толстым слоем жира, чтобы идеалистически протестовать против беспощадной пошлости жизни. Тот довольный и счастливый человек, который возьмет на себя смелость сказать, что лебединая песнь идеализма в истории человечества уже пропета, будет самым отвратительным типом и, если он будет прав, то смертный приговор человечеству и его высшему духовному бытию будет подписан.

Мы понимаем несколько иначе грань старого и нового общества, в этом отношении мы стоим ближе к Лассалю. Восход солнца нового общества есть не диалектически совершающийся катаклизм, а появление новой всемирно-исторической эпохи, которая приносит с собой новую великую идею, олицетворяющую собой общечеловеческий прогресс. Лассаль указал на «идею» современной эпохи и на ее носителя в определенном общественном классе84*. Момент окончательной реализации новой общественной формы в эмпирической действительности не имеет принципиального значения, он может быть более или менее далек и во всяком случае он не может быть социальным Zusammenbruch'oM, как никогда в прошлой истории человечества не бывало подобного способа осуществления великой всемирно- исторической идеи в новой форме общественности . Велик тот идеалистический дух, который живет в социальном движении и возвышает человека над мелкой повседневной борьбой, велико то восходящее солнце, которое освещает и согревает жизнь борцов за новое общество. Тут мы принципиально отличаем и отмежевываем себя от всех социальных реформаторов, которые неспособны видеть ничего великого за своими малыми делами, которые не могут ни сильно желать и протестовать, ни глубоко понимать и предвидеть. Нет ничего более плоского и пошлого, как ставить идеализм в зависимость от быстроты или внезапности осуществления идеала: в этом сказывается полное непонимание природы идеализма. В принципе идеализм сохраняется даже при полной неосуществимости идеала, так как и тогда возможна идеалистическая победа, остается право и обязанность умереть, сохраняя веру в правоту своего идеала.

Трудностей предстоит гораздо больше, чем предполагает ортодоксальный марксизм со своей верой в механическую необходимость крушения старых форм и рождения новых. Но наличность этих трудностей должна только возвышать дух, который призван их преодолеть. Мы суживаем область того, что необходимо произойдет, и расширяем область того, что должно быть создано, а это и есть усиление человеческого идеализма, в котором категория должного и справедливого господствуют над категориями сущего и необходимого. Новое общество будет дитя человеческого духа, эволюционно-исторический процесс создаст лишь почву для его идеалистической работы. Такая точка .зрения заключает в себе частичную реабилитацию утопистов. Их ошибки уже не страшны, а правоту их слишком забывают.

Я уже слышу голос всеобесцвечивающего шаблона, который злорадно говорит: вы ходите под ручку с Берн- штейном, именно Бернштейн резко протестует против веры в необходимость социальной катастрофы и этим разоблачает свою буржуазную природу. Прежде всего мне нет дела до того, какую комбинацию воззрений представляет собою Бернштейн, частичное совпадение моих воззрений с его воззрениями ни к чему меня не обязывает. А главное я вот на чем настаиваю. Бернштейн — законное дитя ортодоксального марксизма, он унаследовал от него реалистические элементы, которые старается усилить, и он прав, насколько в нем говорит голос современной социальной действительности, отличающейся от той действительности, которая была 50 лет тому назад. Но у Бернштейна недостает теоретической силы мысли и практической силы духа. В ортодоксальном марксизме Бернштейн не нашел идеализма, а сам он оказался неспособным к самостоятель-

2 Н.А. Бердяев ному творчеству, он не из тех, которые прокладывают новые пути; он подвел итоги фактам жизни, громко говорившим о том, что социальное движение безвозвратно потеряло романтизм, окрашивавший его некогда в ярко идеалистический цвет, и... остался без идеализма. Остался без идеализма не один Бернштейн, его собственная тенденция принизить дух социального движения для нас не особенно важна, важно то, что самое социальное движение наших дней остается без идеализма. Воскресить прошлое, воскресить то настроение, которое было вызвано иной социально-исторической обстановкой, теперь нельзя, поэтому в борьбе за идеализм нужно идти по новому пути, нужно творить, нужно влить новое идеалистическое содержание в те формы, которые создаются современным социальным развитием. Это не будет отказом от трезвого реализма в практике и в теории, который, конечно, должен быть сохранен, а только напоминанием о том, во имя чего этот реализм существует.