Субмарины уходят в вечность

Вслушиваясь в него, рейхсмаршал, давно избалованный комфортом своих «римских вилл», болезненно морщился от раздражения, нервничал и злился, однако окликнуть адъютанта так и не посмел. Впрочем, душевное равновесие главкома люфтваффе было нарушено еще вчера, когда он заметил, что оберштурмбаннфюрер СС Франк и прочие тюремщики относились к полковнику как сыну фельдмаршала фон Браухича с куда больщим уважением, нежели к нему, Герингу!

«Уж не за то ли эсэс-предатели так унизительно уважают Бернда, что в свое время фюрер отстранил его отца от командования сухопутными войсками за позорное поражение под Москвой?! — мысленно возмущался он, сожалея, что до сих пор терпел этого штабного кретина у себя под боком, вместо того чтобы отправить на Восточный фронт. — И неужели эти мерзавцы столь дурно воспитаны, что не могут выделить мне отдельную камеру?! Уважение к чину предусмотрено даже по отношению к военнопленным! — Но тут же одернул себя: — Вот именно, к военнопленным. А тебя содержат здесь, в гестапо, как предателя рейха!»

Поток его размышлений был прерван появлением оберштурмбаннфюрера Франка. Он вошел в камеру, постоял у двери, исподлобья осматривая помещение, затем скользнул взглядом по измятому мундиру Геринга и, иронично ухмыльнувшись, самодовольно промычал:

— Не надолго же вас хватило, бесстрашный ас.

— Я прошу позволить мне связаться по телефону с фюрером, — сдавленным от волнения голосом проговорил рейхсмаршал. — Уверен, что после общения со мной он прикажет исправить ту чудовищную ошибку, которую вы сейчас совершаете.

— …Которую совершил он, когда, доверившись вам, назначил главнокомандующим военно-воздушными силами рейха. Все что происходит сейчас в этих стенах, — всего лишь попытка самого фюрера и преданных ему людей исправить его же ошибку. Запоздалая, следует сказать, попытка.

Вновь саркастически хмыкнув, Франк прошелся до стенки с маленьким зарешеченным окошком под самым потолком и, широко расставив ноги в до блеска надраенных сапогах, стоял там, преисполненный собственного величия, упиваясь, пусть и временной, призрачной, но все же властью.

— Тем не менее я прошу позволить мне связаться по телефону с фюрером, — сдавленным от волнения голосом проговорил Геринг.

— Слишком неуверенно вы все это говорите, господин, э-э… Геринг, — едва удержался оберштурмбаннфюрер, чтобы не назвать его чина, — прекрасно понимая, что ни для меня, ни для фюрера вы уже не представляете никакого интереса. И не вздумайте повторять свою просьбу в третий раз.

— Однако же ваши обвинения в измене ничем не обоснованы, — вмешался в их разговор Ламмерс, — исходя из законов Великогерманского рейха.

Франк ухватил тщедушного начальника рейхсканцелярии за грудки, сорвал его с нар и, припечатав к стенке, прохрипел:

— Не сметь ссылаться в этих благословенных стенах на какие-то там законы рейха. Я не позволю осквернять это благословенное Богом и фюрером заведение цитированием статей уголовного кодекса. Когда-то господин Геринг объявил, что когда он слышит слово «культура», то хватается за пистолет [86] . Я прав, господин Геринг?

— Какое это имеет сейчас значение? — нервно передернул плечами рейхсмаршал, оглядываясь на двух рослых надзирателей, которые тоже переступили порог и готовы были наброситься хоть на Ламмерса, а хоть на него.

86

Здесь идет ссылка на известное изречение Геринга: «Когда я слышу слово культура, то хватаюсь за пистолет».

— А то, что я, лично я хватаюсь за пистолет, когда слышу в этих стенах упоминание о законах! О законах следовало думать тогда, когда вы благословляли господина Геринга на захват власти, данной германским народом фюреру, только фюреру и, пока он жив — а он, несомненно, жив! — никому, кроме фюрера.

— Давайте успокоимся, оберштурмбаннфюрер, — заговорил Бернд фон Браухич, все это время молчаливо сидевший за столом со склоненной, помеченной первыми сединами головой. — Что, по вашим предположениям, ждет нас дальше?

— Если вас интересует, какой вид казни вам изберут — расстрел или виселицу, то в отношении вас, полковник фон Браухич, я бы ограничился расстрелом, да и то исключительно из уважения к генерал-фельдмаршалу фон Браухичу, в штабе которого в свое время служил мой отец. Всех остальных, очевидно, вздернут. Впрочем, ваше любопытство будет удовлетворено уже через, — взглянул он на наручные часы, — десять минут.

— А что… должно произойти через десять минут? — еще более взволнованно поинтересовался Геринг.

— Должно. Сюда явится обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер. Он и решит: когда и каким образом. Кстати, напомню вам, господин Геринг, что ваш коллега и единомышленник адмирал Канарис повешен еще 9 апреля. И казнь производилась по личному приказу Кальтенбруннера [87] .

Тюремщики вышли, а Геринг и его сокамерники еще несколько минут оставались в тех позах, в которых их застало известие о прибытии начальника Главного управления имперской безопасности.

87

Приказ о казни Канариса, которого как бывшего руководителя военной разведки нельзя было отдавать в руки врагу, Гитлер отдал в последних числах марта. Но сделал это через Кальтенбруннера, который распорядился о казни и, очевидно, определил вид ее.

«Ну что, Великий Герман, — не без злорадства сказал себе Геринг, когда шаги и голоса в подземелье затихли, — ты хотел, чтобы тебе была оказана честь в соответствии с чином? И она будет тебе оказана: тебя пристрелит сам обергруппенфюрер Кальтенбруннер. Причем сделает это с наслаждением. Или, по крайней мере, будет командовать казнью. Извини, большего чина Борману найти не удалось: не снимать же ради такой оказии с фронта кого-то из фельдмаршалов! Обойдешься обергруппенфюрером» [88] .

88

Эсэсовский чин обергруппенфюрера соответствовал армейскому чину генерал-полковника.

Кальтенбруннер оказался пунктуальным. Огромного роста, с широкими, обвисшими и основательно сутулыми плечами, он показался Герингу каким-то горилоподобным существом, которое ворвалось в их камеру только для того, чтобы растерзать их. Не произнеся ни слова, он остановился у самой двери, почти заслонив собой весь проем, и молча уставился на сбившихся в кучку арестантов. Во взгляде его не было ни ненависти, ни сочувствия, это был отчужденный взгляд человека, для которого судьба возникших перед ним посреди подземелья людей уже была неинтересна.

Для чего он как начальник РСХА явился сюда, каковой была скрытая цель его визита и чего он ожидал, чего добивался от Геринга — так и осталось его неисповедимой тайной. Создавалось впечатление, что и прибыл-то он только для того, чтобы продемонстрировать некогда всесильному Герингу свое полнейшее, а посему убийственное безразличие. Иное дело Франк; тот ожидал, что Геринг если и не бросится к ногам Кальтенбруннера, то, по крайней мере, начнет умолять его о спасении, о пощаде, о снисхождении.