Суд Эрлика

Конан никогда не смущался, имея дела с женщинами, и улыбки на их устах видел не так уж редко. Улыбки разные — призывные, соблазняющие, такие, за которыми пытаются скрыть слезы… порой даже презрительные… В словах принцессы Таммузы не было ничего угрожающего, но от ее улыбки его невольно пробрала дрожь.

— Что ты хочешь этим сказать, зеница ока моего? — обратился к супруге эмир.

— Лишь то, мой любезный господин, что некоторые из гостей, сидящих за твоим столом, ревниво взирают на то, как ты приблизил к себе этого человека, и позволяют себе быть непочтительными с ним. Я вижу это, — и она сделала выразительную паузу, не глядя ни на кого в особенности.

Придворные испуганно замолчали.

— Ты ошибаешься, моя дорогая, уверяю тебя, — пожилой эмир явно чувствовал назревающий скандал, и изо всех сил пытался предотвратить его. В жилах Дауда текла горячая кровь южных владык, но старость остудила этот огонь, и сейчас более всего на свете он стремился к миру и покою. — Заверяю тебя, алмаз моего сердца: все здесь знают, как много сделал Конан для твоего спасения. Разве не он пробился сквозь сабли козгаров и вырвал тебя из их грязных лап? Разве не он доставил тебя в мои объятия? Разве не он и сейчас готов верно послужить нам в Эссаире, чтобы больше никто не смог угрожать тебе?…

— О, да, мой господин, — согласно кивнула Таммуза и, внезапно поднявшись с места, приблизилась к ложу, на котором возлежал Конан. Киммериец не успел понять, что должно сейчас произойти, как женщина неожиданно опустилась рядом с ним — и на глазах у всех присутствующих, под изумленно-шокированный шепоток придворных обвила его плечи руками. — Он истинный герой, мой господин, и заслуживает награды.

Теперь все вокруг смотрели только на них, и не за одним только столом правителя. Во всем зале повисла тишина, и Конан почувствовал на себе давление десятков пар потрясенных взглядов.

Что задумала эта красотка?! Хочет вынудить мужа вызвать киммерийца на поединок? По восточным законам чести, у того просто не оставалось иного выхода…

А женщина по-прежнему прижималась к нему. Он уже вознамерился, даже рискуя показаться грубым, отстранить ее от себя, но внезапно Таммуза сама вскочила, легкая, словно пушинка, и засмеялась, обращаясь к эмиру:

— Ты видишь, как он надежен, мой господин? Непоколебим, словно скала. Он выдержал проверку, которую я устроила ему — на глазах у всех. Я обнимала его и дарила ласку, но он даже не взглянул на меня. Он слишком чтит тебя, мой возлюбленный супруг! — Почему-то в этих словах женщины северянину почудилась скрытая насмешка. — Ему ты можешь доверить заботу о моей чести. Мне будет спокойнее, если этот человек станет охранять женские покои дворца. Лишь тогда мой сон вновь станет крепок, и кошмары больше не будут преследовать меня…

Захлопав ресницами, она вернулась к супругу, и растроганный эмир прижал ее к груди.

— Я и не знал, что ты так страдаешь, моя красавица. Похитители напугали тебя?

— О, да, мой господин. Ты не можешь и вообразить, какого страху я натерпелась!

— Но ведь здесь, во дворце, надежная охрана.

Широко распахнув глаза, принцесса Таммуза с мольбой воззрилась на мужа.

— Прошу тебя, мой любезный господин. Этот северянин уже спас меня однажды. Я верю, что он сумеет защитить меня от любой беды.

…Так Конан стал одним из стражников, ночами охраняющих покой супруги эмира.

Нечего и говорить, что поначалу среди обитателей замка это вызвало немало насмешек и всевозможных домыслов. Сказать по правде, Конан и сам был не свободен от подозрений. Он помнил взгляд принцессы Таммузы тогда, по пути в Эссаир… И сейчас, в ее поведении на пиру также уловил что-то странное. Однако она не была похожа на женщину, жаждущую соблазнить мужчину, — и это тревожило его особенно сильно.

Если бы она просто вознамерилась заполучить его в свою постель, — он знал, как справиться с этим. Не то чтобы юная Таммуза казалась ему непривлекательной, или киммерийцу никогда прежде не случалось забираться в опочивальню к чужим женам, стоит лишь отвернуться престарелому мужу… Но к эмиру Дауду он испытывал искреннее почтение и не видел никакого смысла разрушать их дружбу столь недостойным образом. На свете полно и других женщин! И они таят в себе куда меньше опасностей, чем загадочная Таммуза…

И все же северянин по-прежнему не понимал, чего добивается от него принцесса, и потому испытывал тревогу. Отчасти успокаивало лишь то, что со дня празднества он всего пару раз имел случай увидеть принцессу, и всякий раз она проходила мимо совершенно равнодушно, не удостаивая его не то что словом, но даже взглядом или кивком. Возможно, она и впрямь была искренна, и на пиру желала лишь выказать благодарность своему спасителю?… Если так, то оставалось подождать еще совсем немного. Пройдет седмица-другая, — и все окончательно забудут о том нелепом происшествии, и глупые шутки прекратятся сами собой.

* * *

По порядкам, заведенным во дворце эмира Дауда, существовало две смены стражи, которые менялись еженощно, а также две смены дневных стражников; таким образом, дежурства Конана выпадали через ночь. Это было делом неприятным и утомительным не из-за того, что предполагало некие особые усилия, а лишь по причине невероятной скуки, которой неизменно сопровождается стояние на посту. Впрочем, Конан не роптал. Пока заживало раненое плечо, он все равно был малопригоден к какой-либо иной службе, хотя и старался, невзирая на боль, тренироваться ежедневно и с луком, и с мечом, чтобы быстрее вернуть руке былую подвижность.

Кроме того он предполагал, что после того, как во дворце уляжется тревога, вызванная похищением принцессы Таммузы, жизнь войдет в привычную колею, и услуги киммерийца в качестве охранника больше не понадобится. Эмир наверняка найдет северянину куда более интересное и ответственное занятие.

К примеру, Дауд несколько раз говорил о том, что желал бы видеть Конана наставником своих молодых воинов, которым зачастую не хватало дисциплины, как и всем уроженцам вольных степей. Киммериец, послуживший в армии Турана, был отлично знаком с тамошними порядками и несомненно сумел бы добиться безоговорочного повиновения от эссаирских сорвиголов.

Об этом, и не только об этом, — говорили эмир Дауд с северянином несколько дней спустя после описанного выше ночного дежурства, когда занимались тем, что продолжали наводить порядок в обширнейшей эмирской коллекции оружия. Дело шло медленно, поскольку наслаждавшийся этим занятием киммериец то и дело отвлекался, чтобы испробовать тот или иной клинок на гибкость, примерить его к руке, сделать пару выпадов, чтобы услышать, как свистит в воздухе отточенное лезвие.

Здесь были и массивные аквилонские двуручники, клейменные Львом или Розой, и тяжеленные гандерские клейморы, которые мало кто из воинов способен был поднять, не говоря уж о том, чтобы пользоваться ими в бою, — разумеется, к гиганту киммерийцу это не относилось, и он с наслаждением сделал пару пробных ударов, вызвав возгласы восхищения у эмира и его свиты.

Вдоволь налюбовался Конан и более легкими немедийскими клинками с клеймом в виде прыгающего волка. Среди наемников их так и именовали: «волчатами». Подобным мечом опытный воин способен орудовать весь день, не уставая, — клинок словно сам просится в битву благодаря отменному равновесию, хотя, по мнению Конана, «волчата» все же были слишком легкими для его мощной руки.

Не без интереса разглядывал он и оружие с далекого юга: изогнутые шемские сабли, волнообразные короткие клинки из Стигии, формой своей напоминавшие изготовившуюся к броску змею; и рукоять у них с другого конца была раздвоенной, символизируя жало кобры…