Суд и расчет

Ример поправил платок. Судя по его лицу, он уже жалел о пятнадцатиминутной игре в искренность. Все же ответил, правда, неохотно:

– Слышал я краем уха, что их нет в стране. Смотались куда-то в Европу. То ли во Францию, то ли в Швейцарию. От греха подальше.

– Ладно, – Розовски со вздохом поднялся на ноги. – Тогда я пойду. Значит, у тебя нет никаких предположений. Жаль, жаль...

– Погоди, – сказал Гай, тоже вставая. – Я знаю, ты влез в это дело из-за своего парня. Которого ранили шальной пулей. Я звонил в больницу, слава Богу, с ним все в порядке. Это-то уж точно никуда не годится. Я имею в виду – когда страдают посторонние. И еще этот хозяин кафе... как его, Арад, кажется? Тоже бедняга. Я передал его вдове денег. Не потому, что причастен к этому, просто по-человечески. По-моему, и Дамари сделали то же самое. Нет, так не годится. Я всегда был против таких вещей, ей-Богу, ты меня знаешь, Натан... – Гай махнул рукой. – Редкий случай, но я готов был бы тебе помочь. Убийство Седого никому не было нужно: ни его братьям – ну, это-то понятно... Но и мне тоже ни к чему! Мы же обо всем договорились, – повторил он. – Все налаживалось. А теперь, сам понимаешь, ничего не известно. Что будет, как будет. Теперь главное – удержать людей от большой крови. Иначе всему конец.

Беседуя с Гаем Римером, Натаниэль ни на мгновение не забывал, что тот замешан в нескольких убийствах, а бизнес, о котором так деликатно упоминал время от времени глава гив'ат-рехевской группировки, наркоторговля. Ему разонравилась предложенная им же самим игра. Вдруг стал неприятен этот тип в новеньком дорогом костюме, с перстнем и цепочкой на шее, отечески опекающий малолетних футболистов.

– Надеюсь, ты не подкармливаешь этих ребят своим зельем? – сухо спросил он. – А то они вряд ли доживут до серьезных соревнований... Помолчи, помолчи, Гай. И послушай меня внимательно. Я к тебе не за помощью пришел. Слава Богу, в такой помощи я никогда не нуждался. Вот что я тебе скажу, Гай. Если окажется, что в убийстве был замешан ты или кто-нибудь из твоих – пеняй на себя. Я частный детектив, и расследование мое – частное. Я за него сам себе плачу. Так вот, если в деле виновен ты – лучше бы тебе самому пойти в полицию. Там тебя адвокаты отмажут, явку с повинной учтут, чистосердечное признание. Со мной такие варианты не пройдут. А насчет войны – по мне, так перестреляйте вы друг друга, люди только спасибо скажут. Но если опять начнется пальба по случайным прохожим – тебе конец, Гай. Я слов на ветер не бросаю... – после напряженной паузы, когда они оба смотрели в глаза друг другу, Натаниэль вдруг улыбнулся. – Я шучу, – сказал он. – Пятнадцать минут прошли, Гай. Конечно, ты всего лишь честный бизнесмен, знающий куда вложить деньги. Не более того, – он повернулся и не прощаясь, пошел к машине.

Глупо было говорить все это. Глупо было срываться. Да и черт с ними со всеми. Помощник нашелся. Спасибо, лучше не надо. И вообще: полагаться на помощь человека, сходящего с ума от страха, весьма рисковано – даже если забыть о прочих обстоятельствах. А Гай в полном смысле слова трясся от страха. Правда, старался не подать виду, но Натаниэль, давно знавший гив'ат-рехевского короля, почувствовал это сразу. Гай не просто боялся, Гай с ума сходил от страха. И не удрал за границу только потому, что такой поступок однозначно подтвердил бы его причастность к убийству конкурента. Дальше – вопрос времени. Братья Дамари разыскали бы его даже в Антарктиде среди пингвинов.

Прежде, чем покинуть Гив'ат-Рехев, Натаниэль немного поколесил по улицам. Подъехав к условной линии, разделявшей оба района – Гив'ат-Рехев и Пардес-Шауль, он ненадолго остановился, раздумывая о своем дальнейшем маршруте. Потом быстро проехал несколько пардес-шаульских улиц, как две капли воды похожих на улицы недавно оставленного им Гив'ат-Рехева – такие же пыльные, с однообразными серыми домами, с горами мусора вокруг мусорных баков.

Свернув на тихую улочку, чистотой и обилием зелени контрастировавшую с прочими, он медленно проехал почти в самый конец и остановился у двухэтажного дома, на воротах которого висели два траурных объявления о похоронах Шошана Дамари.

Наверное, стоило переговорить с мамашей покойного. Но сейчас идет траурная неделя, Хедва Дамари сидит траурную неделю, шив'у, а в шив'у нарушить молчание может только человек, носящий траур. Можно было, конечно, прийти, сесть в уголочке и ждать, пока скорбящая мать захочет обратить внимание на частного детектива и заговорить с ним. Но шансов на разговор очень мало.

У ворот стояли несколько молодых ребят в черных ермолках, молча курили, изредка перебрасывались несколькими словами. Чуть в стороне от них Натаниэль увидел гораздо большую толпу – видимо, соседей, знакомых и просто зевак, всего человек тридцать – сорок. Среди прочих в толпе находились парочка знакомых детективу переодетых полицейских. Судя по их напряженным лицам, они вслушивались в разговоры собравшихся, но по всей видимости, безрезультатно. Метрах в двадцати от ворот стоял автобус телевизионщиков, но корреспонденты приближаться к воротам полчему-то не рисковали: вели свои репортажи с расстояния и не очень громко.

Кто-то из молодых парней у входа обратил внимание на остановившуюся «субару». Как по команде стриженые головы повернулись в сторону частного детектива. Равнодушные взгляды скользнули по автомобилю, не проявляя особого интереса.

Розовски собрался было отпустить тормоз, но тут калитка распахнулась, и изумленному его взору предстала Наама Ример собственной персоной – в черном платье и платке. Судя по всему, мать Гая Римера соизволила нанести визит своей подруге Хедве Дамари, чтобы утешить ее в скорби по застреленному сыну.

Натаниэль хмыкнул. Во всяком случае, этот визит косвенно подтверждал слова Гая: главарь гив'ат-рехевской группировки непричастен к убийству конкурента. С одной стороны, этот факт облегчал дело, с другой – осложнял его. Кому же, в таком случае, помешал Седой? Если конкуренты ни при чем?

К Нааме Ример подкатился было парень с первого телеканала, но тут же увял, когда один из сопровождавших крестную маму гив'ат-рехевских бандитов бесцеремонно отодвинул его в сторону.

После недолгого размышления, Натаниэль заглушил двигатель, нашел в бардачке черную ермолку, водрузил ее на голову, после чего вышел из машины и неторопливо направился к дому госпожи Дамари, придав своему лицу соответствующее случаю печальное выражение. Постояв некоторое время у калитки и не услышав ничего интересного, он направился к мраморным ступеням крыльца, но тут в доме послышался какой-то шум, потом крики. Тяжелая с металлической фигурной решеткой дверь распахнулась, и Натаниэля едва не сбила с ног стремительно выбежавшая из дома женщина. Вслед ей из дому неслись неразборчивые, но весьма эмоциональные проклятья.

Женщина остановилась у калитки, обернулась и крикнула:

– Чтоб вы подавились вашей руганью! Плевать я на вас хотела! И дети мои никогда порог этого дома не переступят! Будьте вы все прокляты!

Она была довольно молода и, наверное, в другое время – хороша собой. Сейчас лицо, показавшееся Натаниэлю знакомым, искажала гневная гримаса. Глаза были припухшими от недавно пролитых слез. Женщина яростно хлопнула калиткой и вышла. Натаниэль услыхал, как разговоры в толпе стали чуть громче и оживленнее.

На этот раз он ступил на первую ступень крыльца не без опаски. Ему показалось, что сейчас на него еще кто-нибудь выбежит.

Но нет, он беспрепятственно преодолел три ступени и вошел в просторную гостиную. Стену напротив входа украшал огромный фотопортрет покойного. На нем Шошан Дамари выглядел то ли крупным ученым, то ли голливудским актером, играющим крупного ученого. Всепонимающий мудрый взгляд, легкая улыбка под аккуратно подстриженными усами.

Один угол портрета перехватывала траурная лента. Прямо под изображением главы гив'ат-рехевской группировки был расстелен ковер, на котором сидели в молчании Хедва Дамари и два ее младших сына. Расплывшаяся темнолицая Хедва, родившая восемь бандитов и одного раввина, закрыв глаза, раскачивалась всем телом и тихо стонала. Натаниэль присел перед ней на корточки.

– Мои соболезнования, Хедва, – сказал он. Госпожа Дамари замерла и открыла глаза. Розовски пожал обеими руками вяло поданную старческую ладонь, пододвинул маленькую табуреточку и сел рядом.

– Ты видишь?! – запричитала вдруг Хедва Дамари. – Ты видишь, Шошанчик, как тебя любили? Даже полицейские тебя любили, таким ты был добрым и честным! Ты видишь?! А эта тварь, чтоб ее разорвало, чтоб ее поганый язык отсох, чтоб...

Тут Натаниэль наконец-то вспомнил, почему лицо едва не сшибшей его женщины показалось знакомым: то была Ривка Дамари, бывшая жена покойного Шошана и мать двух его детей.

– У нее хватило совести прийти сюда, – подхватил Итамар, один из братьев Дамари, сидевший по правую руку от матери. – Ты можешь себе это представить, Натан? Бросила Шошана, опозорила всех нас. Запрещала детям видеться с отцом – и явилась сюда, как ни в чем не бывало! Клянусь небом, свет не видывал такого бесстыдства!

Его выпуклые черные глаза сверкали благородным негодованием. Внешне он представлял собой слегка вульгаризированную копию висевшего на стене портрета – без седины и мудрой улыбки. Впалые щеки покрывала жесткая щетина.